Мария Вацлавовна Уссаковская «Баба Мура»

Мария Вацлавовна Уссаковская «Баба Мура»

К сожалению я не смогла найти фамилию автора [1]

Но рассказ показался мне настолько интересным, что я не могла не поместить его на сайт.

• 

  Военный судья Уссаковский

• 

  Гимназистка Мария Уссаковская (14 лет) и ее старшие сестры Елена (22 года) и Анна (21 год) в 1909г.

У дедушки и бабушки было имение в бывшей Могилевской губернии, называвшееся “Братьсковичи”, местечко “Хрусталево”. Тетя Зинаида, выйдя замуж вероятно за богатого человека, выкупила это имение у братьев, которые тоже были наследниками, и стала полновластной его хозяйкой.

О родных мамы я тоже знаю немного. Кажется мамин дед был выходцем из Швеции и носил фамилию “Рединг”, которая волей русских паспортистов была переделана в “Редин” и стала чисто русской.

Отец мамы был агентом Волжского общества “Кавказ и Меркурий”,которое владело пассажирскими пароходами на нашей могучей реке. В возрасте 45 лет дед мой Редин женился на бабушке. Ей в ту пору было 15 ½ лет, и она еще играла в куклы. По законам царского времени девушка только в 16 лет могла выйти замуж, и только с согласия родителей.
Пришлось хлопотать перед архиереем, который и дал свое согласие.
Бабушка моя и после свадьбы играла с любимой куклой, пока не появилась живая кукла- моя мама.

У бабушки было трое детей: кроме мамы еще 2 сына. Старшего я видела уже в почтенном возрасте, а младшего не видела никогда. Знаю только, что он попал в тюрьму, был сослан в Сибирь и постоянно папа с мамой посылали ему продуктовые посылки и деньги.

Бабушка моя была незаурядной женщиной. У нас дома была ее фотография уже в немолодом возрасте. Говорят,что хороша она была необыкновенно со своими громадными совершенно синими глазами и богатыми волосами. Ее портил только так называемы утиный нос.Она обладала даром удивительно увлекательно рассказывать. Можно было несколько раз слушать одну и ту же историю и не чувствовать скуки.

Оставшись рано вдовой с тремя детьми, бабушка не растерялась. Она пошла учиться и стала фельдшерицей-акушеркой. К тому времени из Красноводска на берегу Каспийского моря, вся семья переехала в Баку, город со смешанным населением, где резко обособленно жили персы, теперь они называются иранцы.

Это были магометане, почти исключительно владельцы магазинов, больших и мелких лавочек. Они торговали тканями, готовым платьем, обувью, ювелирными изделиями, и хозяева лавок победнее- фруктами, керосином, мылом и т.п.Одним словом, это был обособленный мирок. Они женились только на своих, а русские женщины ценились ими в качестве привлекательных любовниц.

Вот здесь-то и обосновалась моя бабушка и не прогадала. Персы не разрешали своим женам пользоваться услугами мужчины-врача. Бабушка же-другое дело.

Скоро во многих персидских домах бабушка стала желанной гостьей, принимала роды, давала советы. Щедро оплачивались ее услуги, в особенности если рождался мальчик. Бабушку одаривали и деньгами, и золотыми вещами и коврами.

Скоро квартира ее была шикарно обставлена, а сама бабушка зажила так, как она понимала красивую жизнь. С утра на весь день стол заставлялся всякими закусками и вином. Гости приходили и уходили, привлеченные гостеприимством хозяйки и ее увлекательным красноречием.

Не могу понять, как такая женщина не вышла замуж, хотя недостатка в поклонниках и романах у нее не было. Весь день стояло разливанное море и шум. Бедной моей маме пришлось искать укромный уголок, чтобы приготовить уроки.
Бабушка не любила почему-то своей дочери. Все чувства и баловство деньгами доставалось сыновьям, а маме пришлось два последних года в гимназии заниматься репетиторством, чтобы одеть себя и купить учебники.

Но вот курс гимназии закончен с золотой медалью. Маме 16 лет, и бабушка по давнему обычаю ведет ее на первый бал в собрание. Не могу сказать, чтобы мама была красавицей, но хорошая фигура, миловидное личико и густые каштановые волосы делали ее очень привлекательной, как рассказывал папа.

Такой он ее увидел в первый раз, был он тогда много старше мамы- уже 36-летним.За плечами было участие в русско-турецкой войне 1876-77 года и Военно-Юридическая Академия. Как ни чопорен был этикет того времени, но на этих собраниях, где встречалась молодежь и «зачинались» браки, можно было приглашать и незнакомых.

Папа направился к бабушке, поклонился и попросил ее позволения пригласить маму на танец. Польщенная бабушка, видя красивого военного, согласилась. А папа молодой был хорош! Вот такой чистый славянский тип: русые волосы, синие глаза, крупный прямой нос и светлые усы(по моде того времени). В конце вечера, подведя маму к бабушке после заключительного танца, папа попросил разрешения посетить их дом.
В ближайшее воскресенье он пришел к бабушке и был поражен теми порядками и обычаями, которые царили там.
«Это был вертеп»-говорил папа нам.

Молодые люди скоро настолько полюбили друг друга, что решили соединиться браком. И вот опять в ближайшее воскресенье, надев мундир и взяв в руки неизбежный традиционный букет цветов, папа направился в бабушкин дом делать официальное предложение руки и сердца, как тогда говорили.

Бабушка сразу поняла, зачем он пришел, приняла его сурово и наотрез отказала, а плачущей маме после сказала: "Никогда не отдам тебя за проклятого полячишку!"

Визит папы в этот дом прекратился, но не прекратились краткие свидания украдкой, робкая переписка, не погасла и жаркая молодая любовь. Но что делать? Ведь маме всего 16 лет, нельзя венчаться без согласия бабушки. И вот папа едет в ближайшую деревню, договаривается со священником о венчании за приличную мзду.

В один из прелестных апрельских вечеров, дождавшись когда разойдутся гости и все утихнет, мама взяла в руки узелок со шмутками, и закутавшись в ротонду, с трепещущим сердцем переступила порог своего дома. Где-то в тенистом переулочке ждала ее тройка лошадей вместе с папой. Быстро понеслась резвая тройка! Не догнать, не запретить- даже если бы выскочила бабушка! Священник обвенчал их по всем правилам и к утру вернулись молодые в приготовленную заранее квартиру.

Страшно бесновалась бабушка, схватившись утром дочери, грозилась проклясть ее страшным материнским проклятием за ослушание, но…время взяло свое, молодые счастливо жили, страсти улеглись, и бабушка дала знать провинившимся, что они могут прийти. Вот они явились, стали на колени перед бабушкой. Для вида, чтобы показать свою власть, бабушка раза два легонько ударила прутиком молодого, а затем честь по чести благословила их по православному обычаю иконой и повела за стол. Между прочим,»проклятый полячишка», когда бабушка постарела и не имела уже своих богатых доходов, до самой своей смерти (а умер он на 5 лет раньше) помогал ей деньгами. ____________________________________________________________________________________________

Между моими родителями было 19 ½ лет разницы. Папа чувствовал, что женится на очень молодом существе, он как бы должен был заменить ей отца, которого она не помнила, и быть ей мужем. Мама училась очень хорошо. Гимназию она окончила с золотой медалью и мечтала учиться дальше, когда на ее пути стал папа. Он знал об этом и предложил ей ехать учиться в Киев, но она отказалась.

Тетрадь пятая

Знакомство с Матв.Абр. Любовь на всю жизнь.(Баку). Друг на всю жизнь. Жизнь и работа в Баку.

Я остановилась у своей приятельницы, Фани Оболенской. Ее семья - мать, сестра Юля и брат - школьник Сережа недавно переехали в Баку из Тифлиса, так как не могли устроиться на работу. Их отец, крупный старый ж.д. чин был командирован в Сибирь и так и не вернулся оттуда. Давно ли я была на свадьбе Юли? Прелестной невесте было всего 17 лет, а ее мужу, носившему странную фамилию “Окунь", всего 18. Они венчались в церкви. Это были просто милые хорошенькие дети!

Фаня и ее мать ласково приняли меня.Они жили в гостинице,в двух комнатах.Обе они работали учительницами в школах.Тогда Азербайжан прямо задыхался от нехватки интеллигентных и технических сил. Всех прибывавших обеспечивали работой и жильем.Могла и я устроиться педагогом,но не лежала душа к этому, а учреждениях что-то не было подходящего. Тут я узнала, что в городе формируется новое учреждение - градоначальство, идет набор служащих - и отправилась туда.

За столом восседал молодой человек в военной форме без знаков различия, с приятным и умным лшюм. Это был мой будущий муж. На мой робкий вопрос он, внимательно взглянув на меня, ответил: "Да, люди нужны, зайдите послезавтра!"

Я пришла и услышала то же самое. В третий раз я рассказала ему, как я попала в Баку. Если нет места для меня - пусть скажет, и я уеду.Жить мне не на что. Есть дюжина серебряных ложечек. Есть работа, то я могу на них прожить до получки, а если нет,то лучше я сразу уеду".

Он меня выслушал и спросил: "Образование, специальность" и т.д."А впрочем лучше сядьте. Вот ручка и бумага.Напишите кратко о себе". Я написала. Он прочел и сказал:"Очень хорошо, подождите!" и скрылся за дверью. Очень быстро вернувшись оттуда,произнес:"Вы приняты.Можете завтра выйти на работу?" - "Лучше послезавтра". Ведь мне нужно было разделаться с серебряными ложечками.

Удивительно, что бабушкино наследство определило мою жизнь на многие годы. Не будь их,мы бы расстались и не было бы у меня такого друга на всю жизнь.

Как выяснилось потом, ему было поручено набрать штат. Он принял двух девушек, очень красивых и за красоту поставил им две птички, а мне только одну. Во главе нашего учреждения стоял кадровый офицер-ингуш ротмистр Гудиев, впоследствии расстрелянный Советской властью. Он приехал из Владикавказа и, будучи знаком с моим мужем, пригласил его на должность начальника общего отдела и поручил ему набрать штат и организовать работу нового учреждения. Я поступила туда машинисткой. Не Бог знает, как я быстро печатала, но им был нужен грамотный человек.

Баку мне очень понравился. Во-первых, море, хотя и со следами нефти у берега, но все-таки бескрайное море, необъятная даль. Сидишь на широком приморском тенистом бульваре и любуешься. Всегда я любила море. Оно вызывало грусть и мечтательность, и умиротворение и какие-то неудовлетворенные желания.

Иногда туда приходил мои начальник отдохнуть, и мы понемногу просто подружились. Посмеялся он деликатно над серебряными ложечками. Мне в нем сразу понравился его глубокий красивый голос.Позже я у знала,что он очень музыкален и прекрасно поет,аккомпанируя себе на гитаре. Почему-то я не стала обращаться за ордером на комнату,постеснялась,а устроилась сама,правда далеко, на Шемахинке,то-есть в персидской части города,где когда-то жила моя бабушка.

Я сняла комнату у двух молоденьких осиротевших сестер,живших с маленьким братом-школьником. Они мне рассказывали всякие ужасы про какую-то красавицу-актрису приглашенную на персидскую свадьбу. Она надела все свои драгоценности и некоторое время спустя была найдена убитой в колодце дома,где она была на свадьбе,ограбленной и раздетой.

Там же раз утром, идя на работу, я увидела виселицу на ней два трупа в носках.Это были какие-то нечестные снабженцы. Два дня провисели они на страх населению.

Видела я и праздник "Шасей-Вахсей", когда мусульмане, идя в торжественном шествии, бьют сами себя цепями наносят в исступлениии Фанатизма раны ножами, так что льется кровь по липу и телу, причем они все время громко восклицают “Шахсей-Вахсей!" Это страшное и неприятное зрелище. И любопытные жители обычно наблюдают его с крыш своих домов. А я вот шла домой и свернула в переулок, куда неожиданно свернуло и шествие.Переулок был узкий,деться некуда.Я буквально вжалась в глинобитную стену,пока они проходили мимо.Горящие каким-то безумием глаза,окровавленные лица, стук цепей, протяжные крики - все было страшно, я боялась, что меня, иноверку, они убьют.

В самом центре Баку, недалеко от моей работы, был уютный "Парапет" - общественный сад, тенистый и прохладный. Хорошо было там посидеть на скамеечке в душный" вечер.

Работы было ужасно много. Мы работали днем и обязательно два часа вечером. Конечно, среди наших служащих было много мусульман.

У нас в общем отделе сидели два приятеля - Нежметдия и Амманулла. Оба молодые, лет по 18-19, в тюбетейках. Они сидели: один на "входящей" переписке, другой на "исходящей". А писанины получалось и посылалось несметное количество - только записывай. Ленивому Нежметдину это ужасно надоело и он решил разделаться с этой тучей да и написал в своем журнале “№ такой-то Сабунчинскому полицмейстеру. О том-то." А потом номеров сто подряд:"Ему же, то же, ему же то же. А через пару дней хватились - где же переписка? - А она у него вся в столе. Сейчас же его уволили.

Была у нас и делопроизводитель Вознесенская, очень некрасивая дама лет 40 с хвостиком. Каждый день она с негодованием рассказывала, как она нравится мужчинам и как они пристают к ней на улице. Были и две красавицы, получившие по 2 птички. Оказались они весьма легкого поведения. Начальником канцелярии был князь Палаваниов, довольно пожилой, но игривый. Он заходил к нам в летнюю жару и говорил:"Милые девочки! Сейчас очень жарко. Я думаю,что если вы снимете ваши платьица, то будете еще прелестней".
"Красавицы" весело смеялись.

М.A. рассказывал: когда известие о свершившейся революции докатилось до Владикавказа, ингуши спустились вооруженные с гор и стали грабить население. Они заходили в дома, женщин не обижали, а попросту брали все, что понравится, особенно блестящие предметы, и уходили. Сопротивляться было бессмысленно, иначе дело кончалось расправой.

М.А. с племянником Мишей Турич не имели работы и решили попытать счастья в другом месте. Военно-Грузинской дорогой, добрались они до Тифлиса. Там М.А. решил издавать либеральную газету, причем в своем лице он совмещал редактора, наборщика, автора статей и стихов и даже уборщицу. Газета одно время шла бойко, тем более, что М.А. сочинял в напыщенных стихах рекламные объявления для владельцев ресторанов, шашлычных, магазинов и лавчонок. Эти стихи щедро оплачивалиась. Этот источник довольно быстро иссяк, газета перестала приносить доход, мало-помалу превратившись в убыточное предприятие и прекратила свое существование. Мы жили в одно и то же время с М.А. в Тифлисе и не знали друг о друге. Наш постоянный посетителъ Гаго Ушверидзе был старым приятелем М.А. и несколько раз звал его в гости к нам, но тот отвечал:"Терпеть не могу военных. Самые отсталые неинтересные люди."

Я совершенно вошла в жизнь нашего учреждения. Пестр был там состав и национальности разные : азербайджанцы, персы, ингуши, грузины, русские. Начальник учреждения ротмистр Гудиев-ингуш, его заместитель Дгебуадзе-грузин, его личная машинистка Майстренко - украинка и во всех отделах такая же мешанина. При Гудиеве были два чиновника для особых поручений - ингуши. Они были очень нахальны с нашими девушками, а владельцы ресторанов и магазинов плакали от них, так как эта парочка кутила и одевалась на дaрмовщинкy. Никто и пикнуть не смел.

Проработав полтора месяпа, я отпросилась ехать в Тифлис за Лелей и вещами. Наша властная Нюрочка сначала не хотела отдавать мне мою собственную дочь:"Ты молода, бесхарактерна и не сумеешь ее воспитать", но потом все же согласилась.

Вася решил податься в Белую армию. Теперь-то я понимаю, что "белый офипер" не означало карателя. Вася так и сделал, а Нюра с Милочкой и его матерью попали в Ейск.

Шура же не захотел идти по такому пути. Он что-то не верил в Белую Армию. Они с Леной и Тусенькой выехали в Батум, где Шура стал работать на бетонном заводе, а когда пришла туда Советская власть, к нему обратились за помощью как специалисту.

Нюра же вынесла многое. Она была единственной опорой семьи, состоящей кроме нее, из старушки свекрови и 15-летнего Коли, брата мужа. Не говорю уж о маленькой Милочке. Колю почему-то арестовали. Нюре много раз приходилось ходить в ЧК хлопотать за него. Следователь влюбился в нее, приходил домой. Много такта и даже хитрости употребила Нюра, чтобы и Колю выручить и осторожно отвергнуть домогательства следователя. Об этой эпохе ее жизни я знаю недостаточно хорошо.

Итак, я взяла Лелю, отправила большой скоростью свою скудную меблировку, состоящую из топчана, детской кроватки, стола, комода, двух стульев, табуретки и небольшого количества посуды, а также керосинки.

В первое же воскресенье (погода все время стояла изумительная) мы с Лелей отправились на приморский бульвар М.А. давно уже сидел там. Здесь он проводил каждый выходной день. Сразу заметил нас, подошел к Леле, поздоровался и спросил:"Леля!А ты видела море?" - "Нет!"-"Так пойдем,я тебе его покажу".

Взял ее за ручку и увел. Долго их не было,а когда они вернулись, Леля была в возбужденном состоянии, рассказывала о море и не хотела расставаться с М.А.

Он пригласил нас посетить его номер в гостинице. По дороге забежал в кондитерскую и затем мы с Лелей пошли к нему в гости. Номер, конечно, был отличный, с двумя окнами, светлый, просторный. Мы пили чай с пирожными и виноградом. Леля все время болтала и не хотела уходить домой, хотя было уже 8 часов вечера чудесного августовского теплого дня.
Но все-таки мы ушли.

По приезде в Баку я устроила Лелю во французский детский сад, который содержали 2 сестры. Там она заучила уже несколько десятков французских слов и выступила в художественной самодеятельности в качестве грибочка.
"Я родился в день дождливый
Под осинкой молодой,
С ножной толстой и прямой.
Надо мной земля дрожала,
А в просветах видел я
Стрекозу,что вкруг летала
Стрекозу и муравья."

Не шутя я думаю,что у Лели был драматический талант. Кто знает, может быть в роли артистки она нашла бы свое настоящее призвание? Голос у нее был выразительный, отличная дикция и задушевность. Я помню, что во время эвакуации ей тоже приходилось выступать в самодеятельности женкомсостава. Она декламировала и играла на сцене лучше всех, что отмечал режиссер этого коллектива Борейша.

Так вот и начался мой роман.

Мне сразу понравилось как только я его увидела в первый раз, умное приятное и открытое липо М.А., а уж затем его глубокий красивый голос, который проникал в глубь моего существа. Между тем не так просто все было в нашем учреждении. Мы знали о безобразиях наших двух чиновников особых поручений, очень неприятны были две красивые наглые девушки, попавшие в наш отдел. Вообще-то, я не совсем понимала, зачем набрали столько народа и что вообще они делают.

Подружиться было не с кем, но я не чувствовала себя одинокой. Со мной была Леля,которая подросла. Ей было около 7 лет, и нрав ее несколько исправился. По воскресеньям утром мы о ней делали пирог с яблоками, и Леля сама относила его в соседнюю частную пекарню, где уже рядами стояли и другие пироги, ожидая очереди быть выпеченными за умеренную мзду.

В середине дня стал к нам приходить М.А. Мы пили чай с пирогом, он еще приносил что-нибудь, а потом все втроем шли гулять. Уложив Лелю спать, я уходила с М.А. на "Парапет" в центре Баку, где было много зелени и уютных скамеечек. Там мы сидели допоздна. Возникла просто потребность в этих встречах, как награда за неделю работы.

М.А. всегда был интересным собеседником и никогда, за всю мою долгую жизнь с ним, я не скучала в его обществе.

И на работе стали замечать наши встречи, острили, подпускали шпильки, больше вот эти 2 "красивые", которым он нравился.

Более или менее мирно текла, жизнь в нашем учреждении, пока не появился начальник сыскной полиции Фаталибеков. Это была страшная личность. Много ходило рассказов о пытках, о битье резиновыми палками, о взятках в подвластной ему полиции, но самым страшным было то, что он охотился за понравившимися ему девушками. Конечно, у нас он бывал по долгу службы, но заходил и в другие учеждения, причем посещал все комнаты,медленно обводя все интересующее eго своими черными пронзительными глазами.

Наметив полюбившуюся ему женщину, он поджидал ее в своем черном лакированном автомобиле медленно следуя за ней. Женщина шла после работы домой, ничего не подозревая. На каком-то этапе пути машина останавливалась оттуда выскакивало два человека, хватали сопротивляющуюся женщину, вталкивали в машину и быстро уезжали. Куда ее увозили - никто не знал. Через несколько дней та же машина высаживала ее на какой-нибудь улипе и быстро скрывалась.

Будьте уверены, что никто не жаловался. Фаталибеков был всемогущ, неуязвим, да и вообще все понимали прекрасно - это все одна шайка-лейка и самое безопасное молчать.

Вот когда я порадовалась, что М.А. поставил мне в оценке не две птички,а одну - значит я недостаточно хороша, но все же, когда Фаталибеков медленно прохаживался по нашей комнате, медленно, испытующим взором окидывая наш женский персонал, - сердце мое замирало от страха, и я как можно ниже склонялась к машинке.

Как-то раз наше начальство решило доставить нам удовольствие. Организовали пикник,поездку за город, в сад Нобеля. Сад этот был огромный, со старыми,разросшимися ветвистыми деревьями, ухоженными широкими аллеями, посыпанными песком. Был он не огражден и тянулся далеко.

А недалеко от входа стояло длинное одноэтажное здание, где в свое время кутили нефтяные короли. Да оно и было приспособлено для этого со своей большой кухней, очень большой столовой, помещением для танцев. Конечно, банкета нам не устроили, но была закуска с вином, немного музыки. Потанцевавши все разбрелись по огромному саду, на который уже спустились сумерки.

М.А. подошел ко мне, и мы медленнно, бездумно побрели по аллее, которая привела нас к глухой части сада. Аллея заканчивалась большим, видимо очень старым, деревом, которое уже наклонилось к земле, и одна его, очень толстая, ветка шла параллельно земле и настолько низко, что манила сесть на нее. Это мы и сделали. Под нами был глубокий обрыв, куда мы спустили ноги.

Сначала перебрасывались в теплоте этой южной ночи ленивыми фразами, а затем М.А. заговорил серьезно. Я сразу поняла, что он хочет сказать, тем более, что он полуобнял меня, и сказала:"Нет,нет! Прежде я должна рассказать откровенно все Вам о себе, я не могу иначе!" И вот полился мой жаркий рассказ. Я не утаила ничего. Ни своего печального замужества,ни смерти мамы.

Долго-делго я говорила, пока не почувствовала, что вытрясла всю душу, и тогда он заговорил, что это не имеет никакого значения, что я давно ему нравлюсь, что он любит Лелю и т.д.

Долго мы сидели на этом дереве вот так полуобнявшись, в каком-то счастливом тихом упоении, и ни разу не поцеловались. Мы слышали какие-то крики, очевидно нас искали - пора уезжать, но нам хотелось быть вдвоем, никого не видеть.

Все уехали, пришлось искать какого-нибудь возницу - до города бнло далеко. Ночь уже кончалась. Он держал меня за талию, мы почти не разговаривали - так нам было хорошо и без слов.

Утром в учреждении меня встретили ехидные смешки, грязные намеки. Даже один из чиновников особых поручений подошел ко мне и, нагло улыбаясь, посмотрел мне в лицо. Ничто меня не трогало - сияющую нежность моей души, что-то чистое, большое не могли смутить люди. Так же, как и раньше, продолжались наши сидения на Парапете, и не один день прошел, прежде чем мы и физически близились.

Возник вопрос, как поселиться вместе. М.А. дали ордер на 2 комнаты по Торговой улице, № 24, в одной армянской семье, когда он явился туда со своим ордером, хозяйка только поговорила с ним через неснятую цепочку и отказалась впустить. Пришлось взять вооруженного аскера (содата). Когда старуха-хозяйка увидела его, то затряслась (ведь не так давно мусульмане резали армян) и впустила М.А. И вот мы на новом месте, в самом центре. Работа и детский сад совсем близко. В квартире 4 комнаты. 2 задних занимает хозяйка, а две передние, выходящие на большую застекленную террасу, занимаем мы.

Одну комнату занимает М.А., другую, большую, мы с Лелей. Готовить я совершенно не умею. В Баку масса персидского риса, недорогих фруктов, но мясо ужасно дорого и что с ним делать - не знаю.

М.А., как ответственный работник, где-то имел обед в закрытой столовой. Леля обедала в садике. Я перебивалась кое-как. По воскресеньям пекли пироги с яблоками без дрожжей, как и на Шемахинке, в частной пекарне. На пасху нас научили, как сделать куличи. Мы спекли два кулича и почему-то, на наше счастье, вышли очень вкусными. Пригласили гостей. Я ужасно стеснялась, когда М.А. представлял меня:"Моя жена", но все сошло хорошо. Леля была в .ударе, рассказывала о своих сестричках и всем очень понравилась, да и я, кажется, тоже, но двоюрдный брат, уходя, тихо спросил М.А.:"Почему не еврейка?"

Несколько раз мы обсуждали этот вопрос, и М.А. мне разъяснял:"Я никогда бы не женился на еврейке. Это чудные жены и матери. За свою семью они дадут разорвать себя на части, но они сугубо практичны, реалистичны, в них нет ни на грош поэзии!"

Тетрадь четвертая. 1916 год

После нашего устройства в квартире на семейных началах и вызванного этим любопытства и обсуждения, как-то неловко было мне работать вместе с М.А., да еще в одном отделе. Я уволилась из градоначальства и поступила в частную контору Салимова, богатого нефтепромышленника. Штат там был очень маленький: главный бухгалтер, счетовод, я, человек для поручений и швейцар. Все были евреи, кроме меня и швейцара.

Салимов положил мне 2500 рублей в месяц, что было сравнительно ничего. Я печатала на машинке и вела делопроизводство. Особенно загружена я не была - не то, что в Градоначальстве, и по вечерам не приходилось работать.

В скором времени приехала из Сибири жена или вдова известного чайного фабриканта Высоцкого с двумя дочерми - 19 и 12 лет. Женщина исключительно красивая - высокая, стройная, с царственной осанкой. Гордая голова с гладко зачесанными черными блестящими волосами. Внешность ее понравилась мне ужасно. Она была “беженка” Салимов прикаэал роскошно отделать две задние комнаты конторы, куда привезли ковры, зеркала, мебель, массу цветов. Вначале я думала, что она просто жена его знакомого, спасающаяся от большевиков, но вскоре убедилась, что она просто-напросто его любовница. А за старшей дочкой Люсей стал ухаживать его компаньон.

Люся приходила в контору, просила научить печатать на машинке. Я учила, но вскоре ей это надоело, и она увлеклась всеми пирушками и пикниками, которые устраивал для них Салимов. А у меня появилось к ним отвращениие. Как могла эта красавица за деньги жить со старым, некрасивым полуграмотным мусульманином, да еще вовлекать в эту грязь девушку дочь?

Тем не менее, когда пришли советские войска, а Салимов сбежал в горы, а оттуда вероятно в Англию, куда были переведены его капиталы и где учился его сын, - я прятала их чемодан с лучшими надушенными нарядами. Конечно, все им отдала обратно по чести и больше никогда их не видела.

Все говорили о приближении советских войск к Баку. Азербайджанцы выслали броневой поезд, но он, не сделав и единого выстрела, вернулся обратно.

Все большие дома по короткой Торговой улице, где мы жили, были реквизированы для нужд Красной Армии; один наш дом остался нетронутым, так как он один не выходил фасадом на улицу, а находился в глубине двора.

Служащие нефтяных контор были взяты на учет и распределены по новым конторам по чисто территориальному признаку, например: сураханские нефтепромысла, Сабунчинские. Я попала в контору Бинагадинских нефтепромыслов, во главе которой стоял азербайджанец, простой неграмотный рабочий, к тому же не знавший ни единого слова по-русски. При нем постоянно находился переводчик, через которого осуществлялись все разговоры, но как мог неграмотный человек управлять сложным делом - совершенно непонятно.

В нашей конторе находились два опытных инженера с нефтепромыслов - Шахназаров и Ашаков, они вошли в контакт с этим рабочим и осторожно ему помогали.

Если при меньшевиках было не очень густо с продовольствием, так сейчас стало совсем туго. Магазины позакрывались, торговля замерла. Мы жили "старым жиром". Столовые существовали, но у них стояли большие очереди.

М.А. решил уезжать. Теперь Градоначальство стало жупелом. Его конечно, больше не существовало, аппарат разбежался. М.А. пригласили в Формировавшийся Ревком организовать дело. Он, как и всегда, взялся за дело горячо, работал с усердием, но все-таки, устроив все, решил уехать на родину во Владикавказ. Он конечно, работал в общем отделе Градоначальства, взяток не брал и ни в каких грабежах и нечестных делах не участвовал, но боялся, что в этом разбираться не станут, а просто, как сотрудник Градоначальства, будет подвергнут репрессиям, а в такое горячее время могли и расстрелять, как это сделали с его начальником ротмистром Гудиевым и губернатором Мурат Гарей Тлехаcом. Последний был кадровым военным царской армии и, как рассказывают, умер мужественно. Стоя перед строем солдат он сам дал троекратную команду к своему расстрелу.

Тетрадь шестая

М.А.уезжает из Баку. После многих приключений и мы Лелей. Жизнь наша во Владикавказе - родине М.А.

М.А. прислали вызов на работу из Владикавказа и, так как было летнее время, он решил отбыть пароходом. ”Мне некуда поместить тебя с Лелей, я устроюсь с комнатой, пришлю вызов и ты приедешь!"

Боже! Как тяжело было в этой обстановке расставаться! Ведь нашей молодой совместной жизни было всего несколько месяцев! И кто знает, что будет впереди! Я же не одна, а с маленькой дочкой.

В сияющий летний день я провожала его. Пароход медленно-медленно отплывал, а мы все не могли оторвать глаз друг от друга. И многое безмолвно говорили эти глаза.

Письма, дорогие мои письма, с большими перебоями приходившие от него, все пропали при моем аресте в Ростове. А я их так берегла. Но ничего не поделаешь. Надо жить, работать, заботиться о маленькой дочери. Я оторвана от всех. С Леной и Нюрой нет никакой связи, чтo с ними, где они - совершенно неизвестно.

Вначале все было тихо и мирно. На узкой короткой улочке в большом доме разместилась ЧК,а как раз через дорогу дом грузинского консульства.Так две системы противоположные друг другу разместились в опасной близости.

Как-то летним вечером когда было еще совсем светло, я шла со своей приятельницей домой и на углу этой улочки увидела щит с объявлением. Возле него стояло несколько человек, а сбоку толстый немолодой мужчина в красной фреске с черной кисточкой. Мы подошли и стали про себя читать. Оказывается это был список расстрелянных. Все молчали, но одна женщина стала говорить: "Вот этих людей я знала, они такие хорошие, их напрасно расстреляли.." Все молчали, а человек в красной феске все ей поддакивал, а она распалялась все больше и больше. Вдруг этот человек вынул свисток и громко засвистел, и сейчас же из здания Чека, находившегося в двух десятках шагов от нашей витрины выскочил красноармеец с ружьем. Они вдвоем схватили ее, упиравшуюся и кричавшую, за руки, поволокли и через несколько мгновений она исчезла за дверью Чека. Мы обомлели, застыли, как бы пригвожденные к месту. Но потом побежали, именно побежали по осветленной фонарями улице, бежали мимо гуляющих людей не переводя духу и не останавливаясь, пока не вбежали в мою комнату. Ужас объял меня! Боже, какой ужас! Мне стало страшно как никогда в жизни.

Эти списки (новые) вывешивали несколько дней, а потом перестали. Но я чувствовала себя так, словно бы и надо мной, ничего не сделавшей против советской власти, протянута рука всемогущей и грозной Чека.

Но вот, наконец, пришел вызов из Владикавказа мне на работу. Я пошла к нашему начальнику, неграмотному рабочему, с просьбой уволить меня. Через переводчика я получила категорический отказ. В общем пошла еще раз. И, наконец, в третий, расплакалась, что у меня там муж и родные, а одной с ребенком трудно. Он смилостивился. Быстро оформила я увольнение, взяла справку с места жительства и пошла в Отдел пропусков, без разрешения которого нельзя было выехать из города, но ничего не добилась я. Порядка не было. Громадная толпа всегда заполняла двор и даже подойти к дверям было невозможно.

Видя мое горе,наш инженер Шахназаров взялся помочь мне.

10.Ш.69 г.
Я забыла сказать, что когда М.А. уехал, я стала искать дополнительный заработок и попала в консульство Грузии в качестве вечерней машинистки на 2 часа. Получала я там немного, но зато давали вкусный грузинский хлеб с двумя рогами, выпекаемый обычно в глиняных ямах, где на дне горели дрова, которые затем превращались в угли и тогда, смочив разделанное тесто, его ловким движением руки пришлепывали к глиняной стенке, а яму закрывали крышкой. Кроме того, я получала там конфеты в виде шариков из жженого сахара. Это было подспорьем для нас с Лелей.

Итак инженер Шахназаров решил помочь мне. В бюро пропусков ЧК работал его бывший десятник на промыслах. К нему я и получила записочку. Жил он ужасно далеко, на окраине Баку, в глиняной двухкомнатной хибарке, вместе с женой и двумя маленькими детьми. Он приветливо меня принял и обещал помочь. Были мы там раз, другой, третий, но все безрезультатно. Он объяснял нам, что наше дело трудно провернуть, но чтобы мы не отчаивались. Я сдала ему вызов из Владикавказа, увольнение, справку с места жительства, две фотокарточки и заявление.

Не знаю, сколько бы времени это продолжалось, но однажды вечером, подойдя к хибарке, мы увидели двери открытыми и света нет. Какое-то предчувствие сжало мне сердце. Мы тихо вошли с Фаней и только тогда увидели женскую фигуру в углу. Она тихо плакала, и пол был усеян какими-то бумагами. Мы окликнули ее. Это была его жена. Прерывая свой рассказ слезами, она поведала нам, что прошлой ночью у них был обыск и ее мужа увели.

Как выяснилось потом, он устраивал пропуска за деньги и это открылось; а с нас, как со знакомых Шахназарова, ему было неудобно брать взятки и в то же время не хотелось помочь задаром; вот он и тянул, надеясь, что мы догадаемся положить на лапу, а мы не догадывались. Одним словом стала и передо мной проблема. Ведь мои документы с адресом могли взять при обыске и, конечно, никто не поверит мне, что я не давала ему взяток. Вот этой ночью придут за мной, а что будет с Лелей? Ужас охватил меня. Я тогда совсем не знакома была с внутренней деятельностью ЧК и потому страшно мне было не за себя, а за Лелю - вдруг она потеряется, куда-нибудь ее увезут. В общем эту ночь я не сомкнула глаз, все ожидая страшных гостей.

Прошла вторая ночь, третья - никто не приходил, и я моло-помалу стала успокаиваться, а когда прошло 2 недели, я стала искать новых путей к отъезду.

Вместе со мной в конторе Бинагадинских нефтепромыслов работала одна азебайджанская интеллигентная женщина лет 35. Муж ее был каким-то видным человеком и с приходом советских войск вместе с другими людьми скрывался в плавнях за Баку в надежде, что советские побудут и идут. Вот она-то и дала мне записку к своему дальнему знакомому, который в настоящее время занимал место министра почты и телеграфа, но предупредила, что он слаб насчет женского пола, и я должна обдумать, как себя вести. С этой запиской я и пошла к нему на прием. К моему изумлению посетителей там не было и секретарь разрешил мне пройти к министру, который важно восседал в огромном светлом кабинете. Очень толстый, немолодой азербайджанец.

Я подала ему записку с замиранием сердца. "Так что же Вы хотите?" Как себя вести? Как сказать? И я решила действовать прямо, правдиво. Я сказала, что живу в разлуке с мужем, на руках у меня ребенок, мне очень трудно жить, прошу дать мне командировку на работу за пределами Баку. Внимательно выслушав, он сказал:”Я вам не откажу в помощи".

Тут же было все написано, подписано и приложена круглая печать. Горячо поблагодарив его, я сказала, что всю жизнь буду вспоминать его с самыми добрыми чувствами, и удалилась, счастливая. Нужно было проститься с друзьями, особенно с семьей Фани Оболенской. Я писала об ее сестренке Юле, вышедшей за молодого Окуня. Он был принудительно мобилизован в Белую Армию и, когда большая часть ее была заперта в Крыму, вместе с другими эмигрировал на пароходе за границу. Юля в это время была не с ним и на последнем месяце беременности. Уже в качестве беженки с другими женщинами она погрузилась на пароход, взявший курс на Баку. Этому пароходу не разрешили разгрузить своих пассажиров. Стон и плач стояли там, но власти Баку были неумолимы. Каким-то чудом Юле удалось дать знать матери о своем положении. Та явилась на берег и, когда она доказала, что это ее родная дочь, то Юле разрешили сойти на берег.

Юля вскоре родила дочь, а впоследствии, когда я уехал из Баку, вернулся из командировки в Сибирь отец Фани. Радости их не было конца. Тогда, наконец, и Фаня вышла замуж. Давно уже она любила одного молодого человека, но считала невозможным бросить мать, сестру и брата на произвол судьбы. Сборы мои были недолги. В Баку шла в это время реквизиция мебели и невозможно было продать свою обстановку. Я предложила своим знакомым взять то, что им понравиться. С новыми документами надо было идти в Бюро пропусков.

Уж не буду описывать, сколько я стояла в очереди, приходила, уходила, все это длилось не один день, пока, наконец, я не вошла в комнату, где очередь направлялась непосредственно к нужному нам человеку. Все время, пока я стояла, меня мучил страх, что прочитав мою Фамилию, меня задержат из-за того арестованного человека.

Bce обошлось благополучно. Я получила пропуск и предупреждение, что если не уеду в течение 10 дней, пропуск аннулируется.

На следующий день же с Лелей, вещами и Фаней я поехала на вокзал. Приходили поезда, наполненные солдатами, возвращающимися на родину, и никто не пускал меня ни в классные вагоны, ни в теплушки. Все было переполнено.
Так мы ездили с Фаней каждый день 9 дней. Напрасно. Наступил 10-й, последний день.

Опять я бегала, держа Лелю за руку, а Фаня за мной с половиной вещей, умоляла. Наконец, солдаты в одной теплушке сжалились и разрешили мне войти и даже помогли. Едва я поцеловала Фаню как поезд тронулся.

Прощай, Баку, южный город полный тревожной жизни! 3десь я нашла свое счастье, не думая искать.