А.И. Тогунов "Дворянин бакинского двора. Дневники и записные книжки" (часть 2)

А.И.Тогунов "Дворянин бакинского двора. Дневники и записные книжки"(часть2)

 Обсуждение ЗДЕСЬ

 часть 1 - читать Здесь

Часть вторая "Война: от Кавказа до Камчатки"

Раздел первый

1

«Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!»
Ф.Тютчев
(Из записной книжки А.И.Тогунова)

Наступил 1942 год. В Сумгаите формирование стрелковой бригады для отправки на фронт затягивалось. Часть несколько обустроилась. То и дело кого-то из курсантов отправляли с поручением в Баку. Однажды и я был направлен с письмом в город в медико-санитарный отдел, формирующейся стрелковой бригады.
Передав конверт и, получив разрешение командования, я поспешил поведать бабушку и деда. Придя к ним, застал деда Феликса, лежащим в гробу…

Нас, молоденьких лейтенантов медико-санитарной роты неожиданно отправили в Баку в наше училище, где помыли, переодели, покормили и оставили продолжать учебу. Мы надеялись, что в Сумгаите формирование стрелковой бригады затянется месяца на полтора-два и мы успеем окончить почти полный годовой курс обучения, получим звания лейтенантов и уже офицерами отправимся на фронт.

Но дней через 20-ть нашего блаженства в стенах училища за нами из Сумгаита приехала машина и забрала нас, так как бригаду сформировали и готовы были двинуть на фронт.

Опять нас переодели в солдатские рабочие брюки, хромовые морские ботинки были заменены на галифе-обмотки и рабочие ботинки.
Потом были теплушки, медленное движение поезда в неизвестном нам направлении, остановка в поле без каких либо признаком жизни вокруг.
Подогнанные к поезду «Студебекеры» забрали всех, а мне «посчастливилось» остаться охранять тюки с перевязочным материалом, лекарствами, меховыми одеялами – я же был в медико-санитарной роте и притом приписан к аптеке. Через несколько часов, за которые я продрог до костей, пришли машины, погрузили имущество и меня тоже и привезли в какое-то ингушское село.

Местное население встречало нас как врагов, не давали даже напиться. В одну из ночей мы стали свидетелями, как десятки грузовиков, объезжая все дома, забирали местных жителей с тюками и узлами личного скарба. Всё бросалось: скотина, птица, имущество…
Все жители Ингушетии были переселены в Сибирь со своими райкомами и обкомами, поговаривали, что за встречу немца хлебом и солью. Но мы как-то были далеки от политики и готовились к одному: вскоре начнем стрелять в немцев, перевязывать раненных и прислуживать офицерам, которым мы подчинялись. Последним мы сначала и начали заниматься.

Как я уже говорил – был предписан к аптеке. Начальницей моей была женщина, в звании старшего лейтенанта, лет тридцати, а может быть и больше. Часто за ней приезжал «Виллис» и увозил её на ночь в штаб. Днем она отсыпалась. Каждый раз, отправляясь в штаб, она приказывала мне наполнить одну-две фляжки медицинским спиртом.

Был у нас старший медицинский начальник, наверное, в должности бригадного врача. Он частенько наезжал к нам и был любитель выпить. По его просьбе, в тайне от начальницы я наполнял ему фляжку спиртом. В конце концов, моя начальница проведала, что уменьшение количества спирта проходит не только через ее руки. Стала подозревать меня, хотя и не знала точно, куда же девается спирт.
Однажды, по приезде бригадного врача, пожаловалась на меня. Бригадный сделал вид, что возмутился и сказал, что забирает меня и сейчас же в наказание отправит на передовую санитарным инструктором. По дороге «на передовую» он заявил, улыбаясь, что и не собирается вести меня в роту санитаром, а назначает старшиною санитарного взвода при 3-ем батальоне, где есть еще врач, два офицера фельдшера, 12 санитаров с лошадьми и повозками.

Так я оказался в санитарном взводе 3-его батальона, где врачом был некто Николай Николаевич в то время казавшейся мне горьким пьяницей. Но, может быть, взрослый человек, знающий, что в любой момент может лишиться жизни, таким образом поддерживал себя. Все запасы медицинского спирта Николай Николаевич уничтожал довольно быстро, что мне приходилось еще покупать ему в деревнях арака (это осетинская водка).

Закавказский фронт… На Орджоникидзевском направлении 1 ноября немцы заняли Алагир и форсировали реку Ардон. В этот же день их авиация нанесла по Орджоникидзе сильный бомбовый удар.
В эти напряжённые дни генерал Тюленев принял решение отказаться от запланированного наступления на Ищерском направлении и в 2-дневный срок перебросить 10-й гвардейский стрелковый корпус из 44-й армии. Сюда же шли 2-я и 5-я гвардейская танковые бригады. Кроме того, в районе Орджоникидзе сосредоточивались 5 истребительно-противотанковых артполков и 3 полка реактивной артиллерии.

Благодаря принятым мерам, наступление противника было замедленно, но положение оставалось крайне опасным»..

Командиры наши пили. Вовсю работали фельдшера и санитары.
Раненых и контуженных бывало до пятисот человек. Не хватало ни времени, не сил перевязывать и оказывать всем помощь здесь на месте. Оставался выход – добиваться транспорта для эвакуации раненых в тыл.
Приходилось самому рыть могилы и хоронить умерших. Какие там таблички на могилах, какой там учет? Может быть, погибшие, так похороненные, до сих пор значатся без вести пропавшими.

Взвод наш, как правило, дислоцировался за 1-2 километра от передовой: как-то на нашем крыльце (на одной из стоянок) убило несколько молоденьких, как и я, ребят-санитаров, наверное, шальными пулями.

Подробности и детали работы – не запомнились, видно потому, что работа была круглосуточная и в чем-то обыденная. Что хорошо врезалось в память – так это полчища вшей, несмотря на сжигание всего зараженного обмундирования, купания одним ведром теплой воды в сарае где-нибудь, обтиранием всего тела спиртом. Дней через пять в чистом белье и обмундировании опять были сотни вшей. Но на наше счастье тифа не было ни у нас, ни у раненых. А вот малярией я болел.
Помнится, мы стояли под селом с названием «Рассвет». У меня неожиданно поднялась высокая температура, начался бред. Кажется, в таком состоянии я пролежал трое или четверо суток.
Уложили меня в избе какой-то женщины. Как её звали, я не знаю. Помню только, что она меня разбудила (наверное, я уже начал поправляться) и сказала, что моя часть выдвигается вперед и мне надо с ними ехать. Всю моя одежда была постирана и лежала в корыте мокрая. Санитары разыскали мне другое обмундирование, но мне было очень жаль оставлять в корыте с водой мою шерстяную теплую форму.

На утро мы двинулись вперед и в течение трех-четырех суток продвигались за быстро отступающим немцем, которого мы даже и не видели.
В те дни движение наших подразделений на Закавказском фронте было по направлению к Нальчику.

Передвижение частей не было спокойным. В один из дней под вечер неожиданно нас обстреляли. Личный состав батальона и наш взвод залег. Брички умчались в тыл километров за пять от передовой. Ночь была тревожной и беспокойной.
На рассвете совсем рядом в утреннем тумане был слышен шум от танкеток противника. Когда совсем расцвело и туман рассеялся, то мы обнаружили несколько ячеек от немецких пулемётных расчетов – видно, танкетки эвакуировали своих пулемётчиков, которые всю ночь держали наш батальон, лёжа на животах.

Мы продолжили наступление. По пути нас обстреляли, спешно уходящие за горы немецкие танки. Но мы медленно, но упорно продвигались вперед. Вот на пути нашем попалась землянка, возможно, оставленная пастухами. Землянка оказалась обитаемой – в ней ютились древняя старушка и живая корова.
Приближаясь к горам, мы стали встречать наши другие части, вплоть до артиллерии на конной тяге.
В этих местах нашему батальону пришлось задержаться надолго: немца выбивали с трудом – здесь у противника было создана оборонительная линия. Наши солдаты тоже окопались. Шла «вялая» перестрелка по силуэтам или высунувшимся головам и на нашей и на их стороне.

Здесь мне пришлось перейти из взвода в роту, так как все санитары в ротах были выведены из строя, а раненых надо было выносить с поля боя. В роте нас живых оставалось немного, остальных забрала эта злосчастная деревушка «Рассвет» перестрелками, да и выпитым лишним вином, после которого от храбрости высунутая голова становилась отличной мишенью для противника.
Выносить раненого бойца с поля боя легко по учебникам да на экране, а в жизни – это непомерно тяжёлый труд, и в моём случае, когда дорога с передовой утыкана торчащими стеблями от срезанной кукурузы, а немец так и норовит сразить тебя наповал…

2

«Времена не выбирают,
В них живут и умирают…»
А.Кушнер
(Из записной книжки А.И.Тогунова)

«27 декабря 1942 года. 554-й день войны Совинформбюро. На Центральном фронте и юго-восточнее Нальчика наши войска продолжали вести наступательные бои»..

В один из дней, наверное часов в 16-ть, может быть, прицельным огнём или шальной пулей я был ранен в ногу, инстинктивно упал, дополз, скорее от страха, чем от боли, до лощинки за сопкой, где отсиживались мои земляки.
Ребята сломали какую-то ветку, очистили её от сухих листьев и, соорудив мне палку, отправили своим ходом в сборочный пункт нашего санитарного взвода. Не помню, как я добрался, только очнулся уже под утро в землянке. Нога была хорошо перевязана.
Меня погрузили на бричку и с другими раненными повезли километров за пять в медико-санитарную роту прямым ходом на операционный стол. Оба отверстия раны мне нещадно раскрыли, перебинтовали, наложив что-то подобие шины, и отправили на грузовой машине километров за сто в Орджоникидзе, в госпиталь.

Оттуда я на санитарном поезде попал вначале в один Бакинский госпиталь, потом – во второй и, наконец, в третий Военно-морской госпиталь №31.

В госпиталях я пролежал месяца два, а потом мне предложили вернуться в училище, из которого забрали на фронт и доучиться в нём.

К этому времени училище из Баку уже переехало в Сибирь на станцию Верещагино. Туда меня и отправили уже в морской шинели не по росту и в фуражке без кокарды.

Училище в Верещагино встретило меня жёстким карантином в лазарете, стрижкой волос под машинку и занятиями в каком-то доме, напоминающем конюшни.
Проучившись в военном училище в Верещагино год, мы, курсанты, поехали в Архангельск для прохождения на кораблях чисто морской практики. Я попал на минный заградитель, на котором мы ходили к Канину Носу....

В Архангельске я впервые в жизни увидел белые ночи, когда за полночь огненно-красное солнце катилось по краю горизонта с запада на восток, чтобы докатившись до него по другой кривой уже над нашими головами перебраться опять на запад.

В Архангельске я узнал от местных жителей про село Талаги, где находится лагерь, в котором заключена моя мать.
И в один из выходных дней, получив увольнительную в город, я взял с собою, что смог: пару кусков мыла, кажется, одну свою простыню, сахара грамм сто - и отправился в лагерь.

Добирался я до лагеря или пешком, или на попутной машине – теперь не припомню, переправился на лодке через какую-то маленькую речушку и очутился около проходной какого-то деревянного дома – проходной в лагерь. Дежурные сказали, что свидание мне разрешили, но придется подождать. Я был в матросской форме и, наверное, это послужило «ключом» для разрешения на свидание.

Свидание с мамой происходило в пустой комнате со скамьями по стенам, кто-то присутствовал при нашей встрече, какой-то дежурный, а может быть их было двое – это не сохранилось у меня в памяти. Были слёзы, но, думаю, что наше свидание поддержало маму морально. Я до сих пор жалею, что не набрал побольше мыла, сахара, чая. То, что я принёс, было ценностью в лагере.

Мама в лагере работала: она умела немного рисовать и вышивать, а там был какой-то швейный цех. Помню, что мама была «ударницей»...

Свидание длилось около часа. С тяжелым сердцем я опять переправился через речушку и в какой-то избе у живущей уже на вольном поселении женщины, был напоен чаем.
Через некоторое время практика военная в Архангельске закончилась, нас направили в Красноярск, куда перебазировалось наше училище.
И мне больше не удалось свидеться с мамой, вплоть до приезда в Баку после окончания училища летом 1944 года.

В Красноярске, учитывая, что нас собралось человек двадцать, в том числе бакинцев, кто поступал в училище в 1941 году, организовали специальный класс, выпуск которого состоялся в мае 1944 года, т.е. на три месяца раньше выпуска всего курса.
Это был единственный выпуск, когда курсантам было присвоено звание младших лейтенантов. Остальные выпускались лейтенантами.

Я с тремя бакинцами - Жорой Тер-Акоповым, Володей Газанчяном и Спартаком Арустамовым - получили назначение на Черное море. Нам необходимо было прибыть в Новороссийск, где был расположен штаб флота.
Набравшись смелости, мы решили ехать в Новороссийск через Среднюю Азию, Каспий и Баку. Что мы и сделали. Таким образом, нам удалось побыть в Баку десять дней (разрешение на остановку нам дал комендант г. Баку), после чего мы поехали Новороссийск.

В это время моя мама лежала в больнице в тяжёлом состоянии после удаления жёлчного пузыря, но, несмотря на сложное послеоперационное течение болезни, состояние ее шло на поправку.
В Новороссийске мы пробыли дней пять, пока не получили запечатанные пакеты с назначением в части, стоящие в Очакове, куда и отправились через Николаев...

3

«Никто не знает, с какого шага начинается его счастье»
(Из записной книжки А.И.Тогунова)

(Продолжаю записи, наверное месяца через четыре после первого порыва. Оказывается, не так-то легко регулярно садиться к столу и писать, даже если это только воспоминания, а не художественный вымысел. Периодически появляется мысль : «К чему всё это?». Да ведь это и правда. К чему? Может быть, всё же осилю…)

Вначале мы единодушно намеривались из Новороссийска (в Новороссийске в то время был штаб флота, так как Севастополь еще не был освобожден) идти морем до Очакова на попутных кораблях.
Отыскав в порту один из кораблей, собиравшийся в Очаков и, придя с поклоном к командиру, с просьбой взять нас как пассажиров, услышали, что рейс не безопасен из-за немецких подводных лодок и множества минных полей, что их рейс – это служба, необходимость, война, а вот – «пассажирами»... и обидно будет, если в этой «должности» подорвётесь на мине.
В общем, наши мечты о первом самостоятельном морском переходе были развеяны железной логикой этого доброго человека.

Оставался второй путь по железной дороге до Николаева, а там на попутных машинах через Буг до Очакова (кажется, километров 55-ть). И вот мы всеми видами железнодорожного транспорта (даже ехали в кабине машиниста на одном из паровозов) добрались до Николаева. Здесь мы остановились на какой-то частной квартире. Помню, даже удалось сходить в парк культуры на танцы. Я, конечно, в качестве наблюдателя.
Через несколько дней переправились через Буг по понтонному мосту, сели на попутку и через какое-то время приехали в Очаков.

Нас теперь было трое бакинцев – Спартак остался в Новороссийске, получив назначение в другое место; а мы трое – все в Очаков в распоряжение начальника медико-санитарного отдела.
Явившись к нему, узнали, что наши части (а это были 45-ти миллиметровые передвижные батареи с номерами 1136, 1137, 1138) уже ушли из Очакова и нам надлежит устроитmся на какой-нибудь частной квартире и быть в резерве, ожидая решения какого-то начальника.
Приписали нас к одной из частей для получения сухого пайка. У населения мы покупали румынский табак - бумагу, пропитанную никотином, какой-то эрзац. Слонялись по городишку, по военно-морской базе, где было один или два причала.

В один их таких праздношатающихся дней мы попались на глаза командиру военно-морской базы. Тот, увидев зевающих младших лейтенантов медиков, тут же приказал нам получить в медицинском отделе всё необходимое и срочно отправляться на Тендровскую косу, около которой наши малые катерные тральщики тралили мины.

На следующий день с огромным количеством инструментария и медикаментов, с носилками и палаткою, на торпедном катере минут через сорок мы оказались на Тендре.
С непривычки, оглохшие и обалдевшие от адского шума моторов катера, мы установили палатку на пляже, рядом с развалинами какого-то дома и находившейся поблизости флотской батареей. В этой воинской части нас поставили на полное довольствие и мы стали уже питаться горячей пищей.

Я пишу «мы» - это я и Володя Газанчян. Жора Тер-Акопов был послан командованием в часть, что располагалась на искусственном острове, кажется, насыпанным еще Петром Первым в качестве бастиона для защиты города. Островок этот расположен в 3-х, 4-х милях от города Очаков.

Тендровская коса. Тендра

В установленной палатке мы расположили пару носилок под углом в 90 градусов головами друг к другу и устроили на носилках себе приличные постели.
Вспоминаю, что устанавливали палатки именно на пляже, поближе к воде, с надеждою уберечься у моря от комаров. Но это нисколько не помогло, и мы каждый вечер выкуривали их дымом из палатки, что, правда, не очень и спасало.

Тендровская коса обстреливалась немецкими самолетами из пулеметов, и в первую ночь во время такого неожиданного обстрела мы спешно залегли под стенами разрушенного здания, но потом перестали даже головы поднимать со своих лож, т.е. носилок.
Вот так лёжа под обстрелом, строили теории вероятностей прохождения пулеметной очереди через нашу палатку. И в конце концов, пришли к выводу, что так как мы спали под углом в 90 градусов друг к другу, то даже если пулемётная очередь и пройдет через палатку, то один из нас почти обязательно останется жив. В шутку делили своё барахлишко в вещевых мешках, что оставим себе, а что передадим родным.
В двадцать лет, вероятно, оптимизма максимум.

Месяца через два нас так же неожиданно, как и прислали сюда, сняли с Тендры и, перебросив вначале в Очаков, разослали по своим частям (батареям). Меня - на Бакал (это где-то между Евпаторией и Ак-Мечетью, а Володю - куда-то в район Евпатории.

Моя служба в части 45-ти миллиметровой батареи, окопавшейся на берегу Крымского полуострова вблизи трех деревень, продолжалась несколько месяцев и осталась в памяти как период времени, когда мне посчастливилось со своими небольшими знаниями спасти жизнь 2-и или 3-м людям, которые без моего вмешательства не выжили бы и месяца. Это величайшее счастье, может быть, это то, ради чего я прожил жизнь. Возможно, еще за последующие пятнадцать лет я и делал что-либо жизненно необходимое для людей, но я не помню этого. Для меня хватит и этих спасенных, живущих на берегу Бугского лимана.

Вскоре наша батарея была расформирована, и я был переведен в Ак-Мечеть, где стояла стационарная береговая батарея со 130-ти миллиметровыми орудиями. Я принял помещение дивизионного или даже полкового медпункта, так как штаб был расформирован или переведен из Ак-Мечети.
Здесь у меня в подчинении был санитарный инструктор Яваев (фамилия запала в голову).
Перезимовав в этом «Военно-морском госпитале» (так называли жители мазанное одноэтажное здание метров 10-15 в длину, имеющее три комнаты), весной я был переведен на батарею в Евпатории (километра три от маяка).

Батарею нашу перед Ялтинской конференцией сняли с фундаментов и перевезли на станцию железной дороги в Евпаторию, где мы стали ожидать состава для передислокации в район Ялты для дополнительной защиты совещающихся. Но железнодорожный состав нам так и не был подан, наверное о нашей батареи забыли или она оказалось ненужной. В общем на вокзале прожили мы месяца два.
По служебным делам я «фланировал» до Симферополя и даже до Севастополя, где в одно из моих появлений меня направили к адмиралу какому-то и предложили командировку в Америку за военными кораблями по ленд-лизу с возвратом на Черноморский флот.
Нас, сформированный экипаж, продержали в Симферополе около месяца, заново обмундировали. Хотели везти в Одессу, а там на корабль и в США, но потом изменили маршрут – погрузили в теплушки и в течение 30-ти суток везли до Владивостока.
Где-то около Хабаровска мы узнали, что Германия капитулировала.
Победа.

Раздел второй: Дальний Восток

1

«Жизнь – Родине, сердце - Даме,
честь - Никому!»
Изречение воспитанников российских кадетских корпусов
(Из записной книжки А.И.Тогунова)

По дороге на Дальний Восток, встречавшие нас на станциях женщины, всё сетовали, что столько молодых «гонят» на японца-супостата. Уже просачивались слухи о скорой войне с Японией, но, помнится, нас это мало трогало и беспокоило – нам было всего по 21 году.

Прожив месяц во Владивостоке и оставив отпечатки всех своих пальцев на 24-х экземплярах личных дел, нас погрузили на морской транспорт, трюмы которого были в нарах и, оттолкнувшись от причала, мы поплыли в заморскую страну (транспорт назывался «Сухона»).

Через сутки на «Сухоне» раздали аванс, кажется, долларов по 40-50, зачем - не знаю. Кажется, через четверо суток пришвартовались к причалу Датч Харбора - военной базы США на Алеутских островах, близ побережья Аляски, приняв топливо, через день-два пришли в Колд-Бей военную базу США, где высадились и на машинах были отвезены километров за семь в советский военный городок. Здесь по домикам расселили офицеров, а матросов – по казармам (по целому экипажу и даже двум). Старших офицеров и матросов стали учить обращению с американской техникой, установленной на кораблях.
Все учебные кабинеты размещались на берегу с прекрасными стендами, настоящими механизмами. В общем, дело обучения было налажено неплохо, кабинеты были оборудованы как отсеки кораблей (боевые рубки), в которых создавались такие же условия, как на кораблях.

На долю медиков выпало дежурство по столовой и по казарме своего экипажа.
В столовых скорее приходилось следить за поведением матросов, так как чистота, качество продуктов не вызывали сомнения.
Повара были в основном негры.

Нам назначили денежное содержание 200 долларов в месяц, из коих вычитали 21 доллар за питание. Мы пользовались магазином в нашем городке, где больше брали шоколад, сигареты и всякую мишуру, так как все были холостяками и не в чем не нуждались (в смысле шмоток – тогда еще не было «вещевой эпидемии»).

Во время пребывания в Колд-Бей я впервые в жизни купил себе ручные часы с черным циферблатом и красной секундной стрелкой. Часы были в то время для нас удивительными, водонепроницаемыми, не боялись ударов и толчков. Они прослужили мне 15 лет (вот такая мелочь всплывает в памяти).

Обучив матросов, месяца через три мы подняли советский флаг на полученном тральщике (УМС – 273).
Позже нашему кораблю присвоили номер ТЩ-598. Под этим номером он и вошел в историю войны с Японией, в приказы и литературу.

Тральщик . Тип "YMS". Т-598 (до 28.05.1945 г. "YMS-273") Заложен 7.09.1942 г. (Беллингем, США), спущен 26.12.1942 г., встал в строй 7.07.1943 г.
17.07.1945 г. принят советским экипажем в счет поставок по ленд-лизу.
1.08.1945 г. прибыл в Петропавловск-Камчатский и вошел в состав Тихоокеанского Флота.
Участвовал в Курильской десантной операции, 18 августа - 1 сентября 1945 г.
15.04.1955 г. выведен из боевого состава и законсервирован.
11.07.1956 г. разоружен и исключен из состава ВМФ в связи с передачей в отдел фондового имущества.

В один из дней в конце июля мы в составе пяти или шести тральщиков в сопровождении американского фрегата (типа эсминца) направились на родину, предполагая, что мы все вернемся на Черное море.
По дороге в наши воды мы заходили в военную базу «Адек», где заправились горючим. Здесь наш штурман собрал оставшиеся у нас доллары, съехал на берег и накупил всякой всячины- духов, одеколона и пр. Экипаж на берег не сходил, так как стояли пару часов.
Фрегат сопроводил нас до нейтральных вод и вернулся.

В первый же вечер наши корабли в 22 часа подверглись торпедной атаке, которая продолжалась, наверное, с час. Выпущено было довольно много торпед – подводные лодки стояли точно по нашему маршруту.
Таких атак на нас было три, т.е. три дня подряд и все они начинались в 22 часа. К счастью, ни одна торпеда не попала в корабли, всего вероятнее торпеды проходили под кораблями, т.е. установлены были на более глубоко сидящие корабли, а может быть – счастье.
Конечно, корабли наши маневрировали галсами и скоростями. От кильватерного строя не осталось и следа.

На утро 4-го дня мы вышли на мелководье в Охотском море и атаки прекратились. Вскоре мы вошли в Татарский пролив и остановились в устье Амура. Якобы должны были подняться по Амуру и войти в состав Амурской флотилии, но через сутки нас срочно направили в небольшой порт в одной из бухт Татарского пролива, где уже стояло два-три десятка наших советских транспортов.
Это было седьмого или восьмого августа 1945 года и здесь мы поняли, что скорее всего будет война с Японией.

2

«На некоторые вопросы
просто не существует ответов,
что не так просто усвоить».
(Из записной книжки А.И.Тогунова)

9/VIII 45 нам официально объявили, что Советский Союз объявил войну Японии и мы стали действующим кораблём.
Через несколько дней нас перебросили (два тральщика) в Советскую гавань. Остальные корабли из устья Амура ушли во Владивосток.

Простояв в гавани несколько дней, взяли на борт сухопутный десант, человек 100 солдат, направились занимать Южный Сахалин, где зашли в проливе Лаперуза в один порт (Катаоку), а затем в другой – Отомари (теперь Корсаков).

Оба порта встретили нас безлюдьем, всё население и войска ушли в горы, так как, наверное, до них дошли слухи, что остановить русских нельзя (как было в Манчжурии, как было при взятии Курильских островов), которые не считались с тысячами жертв.
Через несколько дней в Отомари стали прибывать наши транспорта с войсками и по суши с Северного Сахалина подошли части.
Мы (наши два тральщика 598 и 522) вошли первыми в эти два города и «занимали» их, хотя и без единого выстрела.

Когда прибыло наше командование и еще пара тральщиков, был образован дивизион траления и мы до декабря тралили пролив Лаперуза от американских мин.
Военными планами предполагалось занятие острова Хокайдо, но вперед нас туда высадились американцы.

Мы (наш тральщик) вытралили в проливе Лаперуза 33 мины, что было хорошим результатом, и весь наш экипаж наградили орденами и медалями. Я очень удивился этому, потому что мне казалось, что мы ничего особенного не делали: погода была летняя, дни стояли солнечные, матросы свободные от вахты часто загорали на палубе в одних трусах.

Расстрел и подрыв подсеченных мин был обыденным делом, больше хлопот доставляло, когда мины взрывались в трале. Трал пропадал, надо было заменять его или ремонтировать повреждения.

Война войной, а трагические бытовые события заставляли прекращать военную работу. Как-то наш корабль недели на две сняли с траления: к нам прибыла комиссия ученых, военных артиллеристов из Академии, с которой мы вышли в экспедицию по всем Курильским островам, где намечались точки для установки наших батарей и создание укреплённых районов.

Экспедиция, к сожалению, на нашем корабле была прервана, пришел другой тральщик и забрал комиссию на борт. А нам отдали приказ следовать в Отомари, где произошел трагический случай – застрелилась капитан медицинской службы – стоматолог, с которой наш командир и я были хорошо знакомы, часто бывали у неё в гостях. Наш корабль был отозван, так как мы понадобились для дачи показаний и установления причины этой трагедии. Мы были, конечно, непричастны к этой истории совершенно, но состояние было скверное – хороший человек погиб, виной тому стала банальная попойка, пары алкоголя.

В первых числах декабря сорок пятого года два наших тральщика (98-ой и 22-ой) были приказом переброшены в Петропавловск на Камчатке – мы повесили головы и пошли как в изгнание. При переходе я впервые испытал 9-ти бальный шторм, но к этому времени уже была выработана какая-то твердая уверенность в устойчивости и прочности корабля.

В память о Сахалинской операции у меня хранятся эти военные реликвии

14 декабря 1945 года мы благополучно прибыли в Авачинскую бухту и встали на рейде на якорь. (Как пример везения - то, что мы прибыли на Камчатку 14/XII-45г., т.к. позже вышел приказ, что для тех, кто прибыл на Камчатку до 15 декабря этого года, тому 45-й год, весь, зачитывается как служба на Камчатке).

На утро 15 декабря, в серый промозглый день стали видны сопки, частично покрытые снегом и большой серый город. Впечатление было не блестящее. В водах Авачинской бухты плавали отдельные льдины, занесенные из океана. Холодно. Серо. В этот же день мы подошли к берегу и пришвартовались во внутреннем ковше – кормою прямо к берегу.

Вот таким предстал моему взору Петропавловск Камчатский в 1945 году

Если мне не изменяет память, до весны 1946 года мы в океан не выходили.

Примечание:

Статья подготовлена сыном А.И.Тогунова доктором мед. наук проф. И.А.Тогуновым, которого мы сердечно благодарим за эту потрясающую эксклюзивную информацию.
При перепечатке ссылка на наш сайт обязательна.