Станислав Ашмарин "Наш джаз" (Баку, 1950-ые годы)

Станислав Ашмарин "Наш джаз" (Баку, 1950-ые годы)

Воспоминания еще одного бакинца о жизни Баку 1950-ых годов - что любили, кого слушали... Словом, перед нами открываются новые грани музыкально-джазового Баку.

• 
• 

Никакой разговор среди нашего поколения о джазе не обходится без упоминания об одном человеке, и голос которого до сих пор слышится в наших головах.

Иногда везло, и мы окунались в необыкновенный баритон ведущего музыкальной программы «Голоса Америки» Уиллиса Коновера: «Time for Jazz! This is Willis Conover…» и в качестве позывного звучали первые такты знаменитой пьесы Билли Стрейхорна «Take The «A"Trane» в исполнении оркестра Дюка Эллингтона.
Коновер объявлял, что сейчас будет разговор о джазе из «Уошингтон, дикстрит Каламбия» (что такое «дистрикт» никто из нас не знал, но звучало это очень по-американски) и медленно, с восхитительными паузами просто объявлял исполнителей, рассказывал о музыкантах, об оркестрах, перемежая свои слова музыкой. И какой музыкой! На старой магнитофонной плёнке у меня остался двадцатиминутный рассказ У.Кановера о Нью-Йоркском джазовом фестивале 68-го года.

Как писал Вл. Каушанский: «Все наши сегодняшние корифеи, народные и заслуженные артисты − это действительно «дети Коновера». Дети волн. Коротких радиоволн. Жадные потребители программ «Голоса Америки».
Юрий Саульский когда-то очень точно сказал:

«Коновер озарил своей гигантской личностью целый пласт культуры. Каждый его выход в эфир объединял в единое братство всех джазовых музыкантов мира. В годы „холодной войны“ он продолжал наводить мосты поверх идеологических барьеров и поселил в дружной семье джазменов и наших соотечественников. Мы этого никогда не забудем».

Какими мы все были джазистами!
Трое собрались – и это уже «джаз-банда»: один ноет саксофоном, другой сквозь сжатые губы оттягивает струны контрабаса, третий отбивает ритм на всём, обо что можно хлопать ладонями. И ведь получалось!
Мы могли по памяти воспроизвести, как по нотам, какую-нибудь популярную мелодию – «Сан-Луи блюз», «Лид-отель» - или в разговоре: «А как вот в этом месте вступал сакс!» или «видел, как Лаци Олах у Цфасмана жонглировал палочками?»
Видел, и замирал при мелькании в воздухе этих палочек Лаци. Видел и многоминутное солирование ударников в других оркестрах, когда палочки летали в руках виртуозов.

Ударнику прощалось всё: помните, фразу из фильма «Антон Иваныч сердится»:

- Кто такой ударник в симфоническом оркестре? – барабанщик. А в джазе он - король!

На концертах были забавные случаи: трубач в оркестре Эдди Рознера, а трубачи сидели на третьем, верхнем ярусе эстакады, вдруг, откинувшись на спинку стула назад, исчез с наших глаз – задних перил у этих ярусов не было. К счастью обошлось без травмы.
А у лундстремовского ударника, при резком взмахе рук, однажды в зрительный зал улетели обе палочки.

А кто помнит: «Москва-Калуга, Лос Анжелóс объединились в один совхоз!» на мотив «Сан-Луи блюз»?

Привязанность к определённым музыкальным новинкам предугадать было нельзя.

Один сезон в моде были мелодии румынские («Я тебя люблю», «Букурешти»), потом чешские («Глупый Иванушка», «Смеющийся саксофон», «Вишнёвый сад», Гелена Лоубалова с «Красной розочкой»), их сменяли немецкие, очень надолго итальянские («Ариведерчи, Рома! Гудбай, оревуар…»), за ними накатилась бразильская волна («Фарроупилья», «Каждая самба должна иметь своё пандейро», «Мама, я хочу на карнавал» и – вспомнили? – «Пчёлка и бабочка»).

Отдельные исполнители приобретали необычайную, но временную популярность, как, например, Гуальтиеро Мизиано («Два сольди», «Огненная луна», «Душа и сердце»), молоденький Робертино Лоретти, песни которого раздавались из каждого окна, Катарина Валенте. Записи оркестров Карела Влаха и Вацлава Заградника, Жолдоша Имре.

Неожиданно возник интерес к мексиканским песням. Возможно, этому способствовало появление в нашем прокате двух-трёх мексиканских фильмов, в которых зазвучали «Кукарачча» и «Бесаме, мучо». Последняя звучала на всех вечерах и на всех танцплощадках. Было несколько самодеятельных переводов текста на русский язык, припев в одном из них начинался так: «Милая, милая Муча!».

После Московского фестиваля молодёжи и студентов появились пластинки молодых исполнителей Югославии и Венгрии: Марта Зараи, Радмила Караклаич, Джордже Марьянович, Марианна Держай.
Прошла вторая волна итальянских песен: «Мамбо италиана», «Домино».


В Баку гастролировали эстрадные (читайте: джазовые) оркестры Эдди Рознера, Бадхена, Олега Лундстрема, Цфасмана.
Элегантный Олег Лундстрем. Кто знает, может быть мы могли бы пройти мимо друг друга на улицах Харбина в начале сороковых? Хотя нет, он уехал в Шанхай раньше, а я тогда был совсем малышом.
Каждая нота его партитур чётко выверена и в классическом исполнении джазовых мелодий, и в импровизациях классики. Это Олег Лундстрем вернул нам мелодии Гленна Миллера.

Бадхен впечатлений не оставил. Разве что своим довольно полным задом, который постоянно вертелся перед зрителями, когда его хозяин дирижировал оркестром. Мелодии его мы знали по пластинкам.

Александр Цфасман - прекраснейший виртуоз и импровизатор, но знакомые мелодии растворялись и терялись в вихре его импровизаций.

Дважды мне повезло слышать и видеть Эдди Рознера, которого Луи Армстронг признавал равным себе, или даже выше. У меня остался его карандашный портрет с автографом: спасибо Анатолию Владимировичу Вышемирскому, папе нашего Вышки, который доставал нам контрамарки и провожал за кулисы.
А начинался его концерт так: «Сейчас вы слышите голос скрипок… голоса саксофонов…дробь ударника… а это вы слышите золотой голос трубы Эдди Рознера!».

Любимейшее наше трио: Луи (Лазарь) Маркович, Павел Гофман и Юрий Благов с ещё довоенным шлягером «Мандолина, гитара и бас», песенкой ковбоя «Хорошо в степи скакать…», и польскую песенку «Тиха вода бжеги рве» (популярную у нас «Ай да парень, паренёк»). Звучала запрещённая, но, конечно, не без санкции свыше, ностальгическая песня Петра Лещенко «Здесь под небом чужим…» в притихшем зале.

Неожиданно Эдди Рознер выходил за рамки обожаемого нами джаза. Почти с возмущением и недоумением я услышал объявление следующего номера: «Дунайские волны» и парный концертный танец.
Только через десятилетия, увидев это на чётно-белой плёнке по телевизору, я понял, как прекрасно было всё, к чему прикасались талантливые руки Рознера.
Он подарил народу Нину Дорду: «Мой Вася!», «Ландыши», «Стиляга». Он открыл нам Капиталину Лазаренко, Майю Кристаллинскую, Ларису Мондрус, Жанну Бичевскую, Гюлли Чохели.
Мы замирали от пятиминутного солирования на ударных Бориса Матвеева.

Через пятнадцать лет я узнал, что у Рознера одно время на разных инструментах играл Давид Голощёкин, с которым встретился в конце семидесятых в Питере, в кинотеатре на Загородном проспекте, который он превратил в Филармонию джазовой музыки. И привнёс в советский джаз скрипку тоже он.

На втором концерте Эдди Рознера при перед объявлением нового номера - заговорщицкий тон у ведущего, мол, сюрприз для публики – меня посетило какое-то вдохновение и я с амфитеатра почти выкрикнул: - Махмуд Эсамбаев?!.. (в эти дни в Баку были гастроли артиста). Если бы взгляд ведущего мог убивать…
Вот так, нечаянно, мы увидели номера знаменитого танцовщика – «Бог солнца», «Человек-манекен».

Немного об авторе:

Станислав Ашмарин (1937). В 1955г. окончил в Баку школу №8. Выпускник АМИ, санитарно-гигенический факультет (1956 - 1962).
В Баку жил на ул.Шаумяна (ныне пр. З. Алиевой) 22.
Врач-гигенист, известный художник-карикатурист.
С 1944 года двадцать пять лет прожил в Баку.

Читайте также у нас на сайте - Бакинская молодежь пятидесятых годов - о студентах, стилягах и пр. и Ашмарин Станислав о себе и о Баку ("Баку в моем сердце")