№208. Из воспоминаний Мейснер Альберта Александровича. г. Караганда 1989г.
К 1941 году, когда началась война, семья наша состояла из семи человек: отец, мать и пятеро детей. Отец работал портовым грузчиком в Баку, мать - домохозяйка, мы четверо учились.
Никто, никогда нам не говорили, что мы немцы. Мы были – как все. И вот 1941 год. Начало войны мы переживали, как и все советские люди. В первых числах октября 1941 года к нам в квартиру ночью постучались, вошли двое в штатской одежде, предъявили удостоверение и сообщили в вежливой форме, что за нами не значится никакого преступления, что лично против нашей семьи никто ничего не имеет, но поскольку мы немцы, а [началась] война с Германией, и в Поволжье были случаи укрывательства немецкого десанта, решением Правительства, нас на время должны из города выслать.
Куда не сказали. Сказали, сколько килограмм поклажи на человека мы можем с собой взять. Все имущество оставляйте в квартире, ключ от квартиры можете взять с собой. Самое многое через два месяца вы вернетесь в свою квартиру. Срок на сборы дали сутки.
Мы сделали, как было приказано, потому что думали, что нас переселят в какой-нибудь район всего лишь на время. Через день к нам подъехала грузовая машина марки АМО и мы стали грузиться.
Провожать нас собралось очень много народу, все соседи, наши друзья, с которыми мы росли и учились. Многие, прощаясь с родителями, плакали вместе с ними. Дом, где мы жили и рядом дома, которые входили в наш двор, были трехэтажные. Соседями и друзьями нашими были азербайджанцы, армяне, русские, евреи. Немцами в нашем дворе были только мы – наша семья.
Привезли нас на пристань, куда свезли всех немцев со всей республики. Здесь мы увидели, как много немцев в одном только Азербайджане. Огромная территория была забита людьми. Тут были и грудные дети и еле державшиеся на ногах старики.
Грузили на пароходы ночью, в темноте (в Баку была светомаскировка). Курсировало три парохода [по маршруту] Баку - Красноводск, которые делали рейс за рейсом. Все старались попасть на пароход быстрее. Создалась давка, люди шли густой толпой по неустойчивому трапу, который пружинил от тяжести. Вещи, которые несли на плечах, падали через перила трапа в море. В толпе терялись дети, стоял сплошной крик и плач детей, и все это в кромешной темноте.
Мы попали на грузовой пароход «Севе». Пароход был загружен до отказа, все трюмы и палуба были забиты людьми. Ночью начался шторм, ужасная качка, в трюмах [у людей] - морская болезнь. Кто-то пустил слух, что нас вывезут на середину моря и утопят. Многие встали на палубе и стали читать молитву, пока их кто-то из команды парохода не разогнал.
В Красноводск мы прибыли благополучно. Здесь [нас ожидала] перепогрузка в эшелон. Эшелоны, [сформированные] по сорок двухосных товарных вагонов, грузились и отходили один за другим. В вагонах, по обе стороны двери, были двухъярусные сплошные нары, которые набивались битком. Везли нас больше месяца, иногда без остановки несколько суток, а иногда по несколько суток стояли.
В ноябре месяце нас выгрузили на окраине Акмолинска, прямо вдоль железнодорожной насыпи. Снега еще не было, но было очень холодно, а одеты мы были легко. Через некоторое время к нам стали подъезжать на подводах, на них мы грузились и нас развозили по колхозам. Мы попали в село Воздвиженка – колхоз «Красный маяк», [находившемуся] от города [в] 30 км.
Расселили нас по квартирам местных жителей. Жили мы с семьей Полищук, в которой было 9 человек, да и нас семеро. Домик был как и все в колхозе - саманный, из двух комнат, но мы после сорокадневной «комфортной» поездки и этому были рады.
В январе или в феврале 1942 года пришли повестки из военкомата отцу и старшему брату. Отца, как кузнеца, председатель колхоза Болодов отстоял (шел ремонт инвентаря к посевной), а брат попал на шахту в Тульской области.
Через несколько месяцев пришла вторая повестка отцу и он попал в Атбасар на железную дорогу. Я стал колхозным кузнецом, а молотобойцем у меня был немой Семен Чурсин. С работой мы справлялись, во всяком случае, председатель колхоза был нами доволен.
В октябре 1942 г. пришли повестки троим: мне, Карлу Гельду и Леониду Абгольцу (это тот Абгольц, который потом играл в футбольной команде «Шахтер»). Мы попали в Караганду. Вскоре после меня, повестку получила моя старшая сестра, последняя работоспособная в нашей семье, она попала на стройку в Орск.
Итак, нас троих из нашего колхоза привезли на станцию Акмолинск, где собралось очень много таких, как мы. В Караганде нас привели в приготовленное для нас жилье - зона с проходной, с высоким забором и колючей проволокой. Эта зона находилась в Западном поселке Караганды недалеко от шахты 20-бис. В зоне бараки-землянки. Спускаешься по ступенькам в коридор, по обе стороны большие помещения, отделенные от коридора дощатыми перегородками. В помещениях по обе стороны сплошные деревянные нары из неструганных досок, куда мы рядком вплотную и разместились. В бараках не были застеклены оконные переплеты, которые находились на уровне земли. Некоторое время мы спали не раздеваясь, без постельных принадлежностей. Тех, кто лежал у окна, за ночь заносило снегом. На следующий день нас повели строем на работу по шахтам. Я попал на шахту 20-бис забойщиком. Через два месяца был переведен на шахту 51 навалоотбойщиком.
В зоне не было воды, не говоря о бане, чтобы помыться, растапливали в котелках снег. На шахтах в то время в банях не мылись, потому что их не было. Кормили нас два раза в сутки, до работы и после работы. Подземники получали ежедневно сначала один килограмм, а затем 1200 г хлеба. Это был кусок клейкой массы размером чуть больше кулака. Мы часто, чтобы был больше объем, этот хлеб варили, получалось киселеобразная масса, зато полный котелок.
Перед спуском в шахту нам давали задание. Если задание не выполнялось (по причинам, не зависящим от нас), нас заставляли работать вторую смену, причем перед этим нас выстраивали и читали мораль: «Вы фашисты, вы специально не выполняете задание, зная о том, что каждая тонна угля – это лишний снаряд по врагу, вы Гитлеру руку протягиваете» и т.д.
Это нам, 16 - 17-ти -летним. Говорил нам это наш начальник участка, помню его фамилию – Стасюк. И мы снова, конечно, голодные, спускались в шахту и работали вместе с другой сменой. Условия работы в шахтах были тяжелейшими, все делалось в спешке [по принципу] «Давай, давай», без малейшего соблюдения техники безопасности, о ней вообще не было и речи.
Уже после окончания войны в 1945 году мне пришлось немного поработать с пленными японцами. В годы войны на всех шахтах Караганды работали в основном немцы-трудармейцы, кроме начальников шахт, главных инженеров, начальников участков, запальщиков и сменных электриков.
В начале войны были еще раскулаченные, с которыми я работал на шахте 20-бис. В ноябре 1945 года я тяжело заболел. Мать добилась в спецкомендатуре разрешения на поездку ко мне в Караганду. Когда мать приехала, я был чуть жив. Она пошла к начальнику шахты, в то время начальником шахты у нас был Абылкас Сагинович Сагинов, и попросила меня отпустить на лечение в Акмолинск. В те времена для нас были запрещены отпуска, Сагинов распорядился выписать мне командировочное удостоверение в Акмолинск на десять дней и сказал «Вылечишься, приезжай».
Сделали мне палки вместо костылей и мать практически тащила меня на себе до вокзала. Понемногу здоровье мое восстановилось, но до полного выздоровления было еще далеко, хотя десять дней уже прошли.[...]
Меня арестовали как дезертира из трудармии. Больше месяца меня вызывали на допросы, притом только ночью, днем в камере не разрешалось даже сидеть с закрытыми глазами. Правда, во время следствия, физических мер не применяли, но всячески запугивали, даже обещали расстрелять. В то время мне было 19 лет. Суда практически не было. В здании областного суда Акмолинска мне зачитали приговор – «пять лет ИТЛ».
В начале 1947 г. меня досрочно освободили. Был указ всех с бытовыми статьями, сроком до 5 лет досрочно освободить с отправкой на работу по предприятиям. Под конвоем нас пешком привели на вокзал в Акмолинск, где погрузили в товарные вагоны и мы направились в сторону Петропавловска. Доехали до станции Джалтырь, там простояли сутки, потом двинулись в обратную сторону и 30 апреля нас привезли в Караганду. Здесь, прямо в вагонах, мы прошли медицинскую комиссию и по заключению врачей [нас] направляли по предприятиям. Всех здоровых направили по шахтам. У меня признали порок сердца и я попал в Транспортный цех комбината «Караганадуголь», где работал путевым рабочим в службе пути.
В 1953 году я окончил 10 классов вечерней школы и сдал все необходимые документы для поступления в горный институт, который только что был организован в Караганде. Я был бесконечно счастлив, что, наконец-то могу получить высшее образование и работать по специальности. После сдачи двух экзаменов, а я их сдал на 4 и 5 нам, спецпереселенцам (53 человека из всего набора 200 человек), вернули документы и просто вышвырнули из института на все четыре стороны, объяснив это тем, что получено такое указание свыше: институт режимный, союзного значения.
Я пошел в горный техникум. Приемная комиссия уже работу закончила, но мне посоветовали обратиться к директору техникума, тогда директором был Иванченко. И свершилось чудо – я был зачислен в горный техникум, который окончил с отличием в декабре 1955 г. Все последующие годы после окончания техникума, до ухода на пенсию, я работал по строительству в системе «Карагандауголь».[...]
Люди очень мало знают, что такое трудармия, почему-то об этом ничего не пишут, хотя трудармейцы практически были разбросаны по всему Советскому Союзу.
Трудармия – это зона (как у заключенных), в которой люди находились в нечеловеческих условиях, без всяких прав, унижены морально и замучены физически. Людей заставляли работать сколько угодно и когда угодно, водили на работу и с работы строем с провожатым по маршруту шахта - зона, зона – шахта, а за самовольный уход с работы судили, как дезертира из армии сроком до 10 лет.[...] Все мы знаем, как тяжело было на фронте, особенно тем, кто был на передовой. Об этом написано много книг, показано в документальных и художественных фильмах, знаем сколько людей погибло на войне. Но я уверен, что мало кто из нас в то время отказался бы поменять трудармию на фронт, и даже на Карлаг. В Карлаге было лучше, чем в «трудлаге», в этом я сам убедился. Об этом говорили все, кто побывали и там, и там.[...]
Трудармейцев хоронили безо всяких столбиков и номеров, их просто закапывали, даже место pахоронения сейчас никто не покажет.[...]
Советских немцев без всякого обвинения, без следствия и суда за 24 часа, два миллиона человек, целый народ, пожизненно выслали со своих, веками обжитых мест, отобрав нажитое честным трудом за долгие годы имущество. И, конечно же, никакой компенсации..
