1891 - 1955
Сарра Моисеевна родилась 29 ноября 1891 года в Петровске (Махач-Кала) Дагестанской области в семье отставного нижнего чина М.Ш. Гольдберга.
Отец ее, как бывший солдат царской армии, имевший Георгиевский крест за одну из кавказских войн, имел право дать высшее образование своим детям. Это право сумела использовать одна из его 8-ми дочерей - Сарра.
По семейным обстоятельствам ей пришлось учиться и работать, и с 1906 года она работала в аптеке. В 1909 году экстерном окончила гимназию. Как дочь мещанина, она имела право на повсеместное в империи жительство и в 1911 году поступила на Химико-фармацевтическое отделение Медицинского факультета Харьковского Университета.
С 1912 по 1916 год она училась в Университете и работала при Харьковском Медицинском Обществе.
Закончив в 1916 году Университет со званием провизора (диплом №1877 от 16 мая 1916г), она специализируется в Санкт-Петербургском Химико-Бактериологическом и Санитарном Институте д-ра М.М. Грана пройдя теоретически и практически химико-бактериологический (диагностический) курс (Свидет №114 от 9 мая 1917г), получив звание химика-бактериолога.
26 июня 1917 года она вышла замуж за Абрама Ароновича Певзнера, и они переехали в г. Астрахань, где с 1917 по 1920 год работала лаборантом в химико-бактериологической лаборатории.
В 1920 году семья переезжает в Махач-Калу, где А.А. Певзнер работает Зам. нач. Махач-Калинского отд. Волгопрода, а затем в Баку.
В 1920 году в семье родилась дочь Эсфирь, а в 1925 – Ритта. Сарра Моисеевна не работала до 1927 года, занимаясь детьми.
Но в 1927-1928 годах она проходит стажировку в Фарматехникуме им. Луначарского в Ростове-на-Дону
А в 1929 - 1931 годах работает химиком при Научно-Исследовательской станции в городе Аральске (Казахстан), потому что ее муж был выслан как «лишенец» , а она с 2-мя детьми последовала за ним.
В 1931 году семья возвращается в Баку, где Сарра Моисеевна начинает работать в НИИ Рыбного хозяйства, затем с 1935 по 1936 годы заведует химической лабораторией в Главхолодильнике.
С 1936 года и до выхода на пенсию Сарра Моисеевна работала в Институте Микробиологии и Эпидемиологии, с 1941года - заведующией химической лабораторией.
Бабушка была очень остроумна, что называется "палец в рот не клади". Ушла она на пенсию в 1949 году, чтобы моя мама могла пойти на работу, воспитывала меня, а потом и моего брата (мне было 8 лет, а брату 2 года, когда ее не стало).
Помню, как она читала мне сказки, учила со мной стихи Пушкина ко всем праздникам и дням рождениям. Когда собирались гости, я влезала на табуретку и оттуда, к ее гордости, вещала:"Там лес и дол видений полный…"
На базаре она всегда связывала вместе два пояса и получался поводок, один конец которого прикалывался к моему платью, благодаря чему я ни разу не потерялась. А ведь это так легко могло призойти на нашем южном базаре, где было столько соблазнов в голодное послевоенное время, когда глаза разбегались обилия всего чего только можно было представить, и единственно чего не хватало – денег, и когда так хотелось оранжевых абрикосиков.
Бабушка была мастерица на все руки, шила платья и маме, и мне (я и в 4 года была страшная модница, требовала, чтобы платья мне шили в талию!). Особенно красивое платье она сшила мне из белого дореволюционного шелка, все в оборочках по низу. Именно это платье я надела на персональную выставку Елизаветы Родионовны осенью 1955 года.
Бабушка помогала мне выпускать газету “Вышка”, где я оттягивалась во-всю, сочиняя рассказы и рисуя к ним картинки. Странно, но всю мою дальнейшую жизнь, где бы я не училась или работала, у меня всегда была одна общественная нагрузка – выпускать стенгазету! Бабушке на том свете, очевидно, очень приятно…
Ездили мы с ней на Северный Кавказ, где в какой-то деревеньке я, наконец, так наелась желанными абрикосиками, что объелась и мне стало плохо. Днем бабушка укладывала меня спать, настоятельно требуя вместе с вождями тех времен, чтобы я "повернулась лицом к деревне", то бишь, к висевшему на стене коврику, изображавшему таких счастливых пейзан!
Во дворе мазанки, которую мы снимали, кудахтали куры, грелись на солнышке лохматые собаки, сушилось нескончаемое белье. Все это наблюдал и отражал в своих творениях вечно пьяный художник-горемыка, живший по соседству.
Ездили мы с бабушкой и в гости к старшей маминой сестре в Дубну, которая тогда только начиналась. Там тоже во-всю кудахтали куры, гоготали гуси, а кругом шумел почти заповедный лес. Я потом много раз там бывала в готях у тети. Много лет спустя мы с мужем возили туда мою племянницу, а потом и дочку, показать им место, где Дубна впадает в Волгу. Дубна разрослась неузнаваемо, но я ее запомнила такой вот, почти деревенской.
Несколько раз бабушка брала меня на свою бывшую работу, может для того, чтобы привить мне интерес к химии. На работе ее всегда встречали радостно - не могли забыть, как в военные годы, благодаря ее смекалке, из подручных материалов наладили производство страшного дефицита того времени - спичек и помады.
Запомнились мне длинные оцинкованные столы, на которых стояли большие бутыли с золотистой жидкостью – в них был змеиный яд! На меня слова эти произвели впечатление, но не больше. Никогда я химию не любила и учила ее только из-за уважения к нашему замечательному педагогу Ирине Яковлевне Дадаян.
Ну и разумеется, ходили мы с бабушкой в кино. И в клуб Шоферов, и в АзНИТО. На всю жизнь запомнился конец фильма, где красавица–негодяйка с балкона набрасывает сеть на красавца-героя и его ловят плохиши, но никак не могла вспомнить, как этот фильм называется. И вот недавно я случайно поймала его на ТV. Оказалось – "Робин Гуд"! Ну и какой из Эррола Флинна красавец?! Внешность прямо скажем - убогая! Какое разочарование в детской восторженности! Зато любовь к "Леди Гамильтон" осталась навсегда. Я ее смотрела 8 раз, пока фильм не дублировали на русский и не пропало очарование голосов Оливье и Ли. В Штатах ее показывают не урезанной, как у нас, довольно часто по PBS.
Мне было пять с половиной, когда сообщили, что умер Сталин. Пошли мы с бабушкой за хлебом, а там все рыдают. Бабушке стало неудобно за свои такие приземленные хотения, и мы пошли в другую булочную, и там все рыдают. Не стали испытывать судьбу, никуда больше не пошли и вернулись домой ни с чем. Так мы в тот день остались без хлеба. В день похорон мама отказалась идти к зубному, а ведь ей срочно надо было лечить зубы, она была в положении. А уже летом из дневного пионерлагеря примчался бабушкин племянник и стал рассказывать, как им приказали снять со стены портрет Берии, и как они быстро с этим управились. Тут бабушка встрепенулась и мы с ней помчались в полуподвал к соседке Дусе. Там, занавесив всем чем только можно было ее жалкие пол оконца, мы в абсолютной тьме включили радиоприемник и, прильнув к нему, слушали сообщение ТАСС. Мы не видели друг друга, виден был только зеленый огонек приемника…
Соседки часто обращались к бабушке за помощью, за советом - то она обнадеживала одну, все надеявшуюся на возвращение сына с корейской войны, то утешала другую, чей сын был зарезан в Английском парке в первый же вечер после демобилизации со срочной службы. Ну и, конечно, помогала она, как могла, материально вдове племянника в Ленинграде, родившую сына после смерти мужа - помню как мы собирали ей посылки...
В семье хранились всего две наши фотографии - на одной мы с ней сняты на фоне памятника Лермотову в Пятигорске (мне там три годика), а на другой, снятой перед ее последней поездкой в Москву, я уже закончила первый класс, сижу справа, слева - бабушка, посередине - брат, совсем малец. А сзади брата стоит соседка Валечка (дочка Дуси). Через много лет, уже в Москве, эти фотографии исчезли. Но так хочется надеяться, что Валечке Борисовой (по мужу - Карант) попадутся на глаза эти строки, а у нее это фото сохранилось и она сможет им поделиться!
Мне очень жаль, что не довелось мне общаться с бабушкой дольше, что ушла она так рано. Я уверена - поживи она подольше - жизнь моя пошла бы по другому руслу.
Материал подготовила внучка Сарры Моисеевны Гольдберг - Ника Трипольская
--TBS 01:37, 9 февраля 2012 (CET)
