Георгий Коновалов "Памятник и территория за ним"
Георгий Коновалов "Памятник и территория за ним"[править]
Идём – орём.
Этот ор у нас песней зовётся. И какие такие песни мы орём?
Из дома выходим затемно. Не просто затемно, а когда ещё ночь во дворе.
Первая электричка отходит от Сабунчинки в шесть десять. И нам непременно надо на неё. Так рано выезжаем, чтоб самый неприятный участок по прохладе пройти.
Какое чудо спящий город, но он не спит, он просто притворяется спящим, фонари на столбах, через один светят, сверчки разрываются, свои песенки на скрипочках пиликают. А может не сверчки это? Не знаю, но с виду это такие большие тараканы. Мало приятные. Некоторые их цикадами величают. А нам всё равно, пиликают - значит, сверчки. Машины, хоть и редко, но проезжают.
В поезде почти пусто, разве, что рыбаки со своими снастями. Охота пуще неволи.
На рыбаков мы не похожи, поэтому один раз кто-то выдал – «Они место на пляже занимать едут».
Час пути примерно, ну, чуть больше может быть, а в Мардакянах выходим.
Здесь у нас пересадка на автобус, насколько помню номер восемнадцать.
Протиснется автобус через улочки-переулочки посёлка, выскочит на пустырь гигантский тут мы и выходим. Автобус влево, в посёлок работников ГРЭС свернёт, а нам прямо чуть-чуть придерживаясь, право туда, где трубы самой ГРЭС видны. Относительно недалеко это – километра полтора будет.
Под ногами сначала «бетонка», а потом после забора грэсовского песочек пойдёт. И не просто песок, - пыль скорее. Пыхает пыль под ногами. Однако полностью пыхающей она на обратной дороге нашей станет. А сейчас она сыровата.
Вот здесь мы и затягиваем «На пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы». Повернешься, посмотришь назад, а следы действительно остаются. До первого приличного ветра. А сейчас это не ветер, просто дуновение со стороны моря. Коварное дуновение, вместе с солнцем адская смесь. Солнце обожжет, а ветерок не даст возможности заметить, когда сгоришь. Коварная парочка.
Солнышко-то уже поднялось, но светит пока терпимо, не шпарит. Мы уже без песни и не можем вот и начинаем вторую походную из нашего репертуара.
Вторая наша походная (их у нас было три) – это песня американских диверсантов заброшенных в наши тылы. А в ней были такие слова (а иначе как она бы в наш репертуар попала бы) – «Мы идём тропинкой осторожно. КГБ вовек нас не сыскать…», а дальше, что-то похожее на припев, но один речитативом – «Сэр Антонио, как это по-русски?», а дальше хором – «Куузькиина мать!».
Третья походная, она же походная туристическая «Сиреневая песенка» (это я так её назвал). Туристы её знают, я уверен. «Ты пришла в сиреневый садочек, ты пришла в сиреневом платочке, ты пришла, и я пришёл и тибе и мине - ха-ра-шо» Там было ещё и про поцелуи в «сиреневые щечки», но как всё это вместе пелось, вспомнить уже не могу. А жаль, хорошая песня была.
Если это было августовское время, то сворачивали к бахчам. Бахчи на Апшероне очень своеобразные. Это яма размерами, примерно, двадцать на двадцать и глубиной метра два, до влажного песка копали. Шалашик для сторожа, вот и вся бахча.
Скидывались, у кого, сколько было, и покупали арбузы. Хозяину-то лафа - на транспорт расходов нет, он и доволен, и нам далеко тащить не надо и да намного дешевле получается, чем в городе покупать. Придём на наше место, арбузы в море уйдут, в лагунку. К завтраку нашему прохладненькими будут.
Вначале наше место было у маяка, куда Борис Лаптев привозил и где я впервые подводную охоту увидел. Это потом мы стали осваивать другие территории. И в связи с нашей экспансией, у маяка мы уже останавливались. Уходили всё дальше на восток.
В метрах пятистах от маяка памятник. Оградка каменная. Очень скромный камень. На камне эпитафия. С ятем и твердыми знаками. Старая надпись - старый памятник. Попробую вспомнить, что было написано. Правда, точность не гарантирую.
«Офицерам и младшим чинам парохода «КУБА» затонувшим у этих скал(?)». Может и не «скал», а «камней». Дата - 18?? год, месяц и число. Дальше фамилии и фамилии.
Мне до сих пор неведомо – это захоронение или только памятный знак.
Не могу сказать, что к памятнику этому относились с уважением. Загажен был, но в меру.
Единожды и я, проходя мимо (наш путь был дальше) я положил цветочек на оградку памятника и камешком придавил – чтоб не сдуло.
И, почему-то мне до сих пор стыдно за тот цветочек. Стыдно за свою мимоходность. Цветочек-то по дороге сорвал машинально, а выбросить было как-то не по делу. Всё это сейчас вспоминается.
До наших новых стойбищ надо было пройти ещё примерно километр. Там было множество мини-пляжей зажатых скалами и выходом в открытое море. Они были совсем маленькие, другие на компанию побольше.
Идём по самой кромочке скальной – выбираем.
Вот и пляжик, как раз для нашей компании. Четверо нас сегодня – поместимся. На песок сверху лучше не прыгать. Под песком стекло бутылочное оказаться может. Спускаемся тихо-медленно-спокойно.
Арбузы сразу в воду. Теперь рюкзаки распечатать надо. Снедь, какую можно в песок влажный, в тени закопать надо. Там, как в холодильнике – ничего не испортится. Рядом бутылки с водой.
Каждый вытаскивает снаряжение своё – ласты, маску, трубку-«шноркель», ружьё…
Не терпится в воду залезть, но уже сидя на скале и опустив ноги в море, следует выполнить определённый ритуал. Ласты, они первыми надеваются, в воде сполоснуть надо. На мокрые ноги мокрые ласты легче наденутся. И песчинок не будет. Они натереть ноги могут. Теперь маска. Чтоб не запотела она надо поплевать на стекло, а затем сполоснуть водой. Вот теперь и надеть можно. Только проследить, чтоб ни волоска не попало под маску – а то протекать по волосу будет. Загубник «шноркеля» в рот. Вот, пожалуй, и всё.
В воду…, скорее в воду….
И сейчас, мне часто снится сон. Как Хворобьеву из «Золотого телёнка». Только не снится мне «его императорское высочество», а снится дно быстро пробегающее подо мной.
Опять всё тот же сон. Солнечная сетка, играющая на песочном дне, мальки, разбегающиеся от моей тени и серебряное зеркало поверхности надо мной. Чудо. Просыпаться не хочется.
Теперь чуть шевеля ластами можно через проход в скалах выплыть в море. Дно как-то сразу уходит вниз, в голубовато-синий сумрак, не мёртвый сумрак, а живой. Кто-то там проплывает, что-то шевелится. Глубина ведь всего ничего. Метра три будет.
«Сбегать» ружьё взять своё что ли. И не хочется. Удовольствие вот так просто плыть, почти не двигая ластами и глазеть.
Если бы это в городе было бы, то привязаться к чему-то можно было бы, а так…. Вот сейчас на песочном дне должен белый камень появиться. Я в первый раз его за череп принял, такой же круглый и белый. Можно было бы и нырнуть. Чуть дальше расселина меж скал, она уходит куда-то в глубину. Может, нырнём.
Нырнуть с поверхности очень просто. Надо «сломаться» в пояснице и взмахнуть ластами и ты как в пике идёшь до самого дна.
Мимо лица, мимо маски пузырьки воздуха из трубки с непередаваемым звоном вылетают. Они серебряные и растворяются в серебре серебряной крыши надо мной (сплошное серебро). Вот здесь по делу музыка из фильма «Человек-амфибия» будет.
В расселину быстро-быстро убегает кефаль. Ух, тыыы. Большая. Наверное, хорошо, что ружьё там на берегу. Только смотрю-наблюдаю. Хоть ружьё я и приобрёл, но охотник – неважный. Мне больше нравится просто смотреть и восхищаться. Восхищаться могу всем. Бычком, который, цепляя плавниками за песок и поднимая муть стремиться убежать от меня. Зелёнными волосами скал, шевелящимися в такт с набегающими волнами.
Теперь всплытие и мощный выдох. Трубку продуть надо. Ветерок в трубке, как на флейте мелодию однообразную свою исполняет. Нееет это всё почувствовать надо.
Первый раз этот мир увидел в фильме Жака Ив Кусто «Двадцать минут под водой». Ну и что, что там богаче будет. Всё равно и у нас на Каспии интересно. Потом был фильм «Последний дюйм». В него (по моему) взяли кадры из фильмов Жака Кусто. Но грация, пластика акул потрясла меня.
А больше всего меня книга Джемса Олдриджа зацепила. Замечательный писатель и замечательно описал подводную охоту. Когда искал кого-то, кто мог бы затравиться, как и я – подсовывал эту книгу. Срабатывало на все сто процентов. А я по настоящему заболел.
Сначала сам пытался изготовить комплект номер один. У подводников это маска-трубка-ласты. Не шибко удачный получился, особенно трубка, но плавать где-нибудь на пляже можно было.
Потом пошёл записываться в секцию подводного плавания.
Морской клуб помещался на «Бакинском рабочем». Председатель клуба сидел в каюте, где не было отопления, и там было холодно как в холодильнике. Хотя как в холодильнике не знаю, но, наверное, холодно как у него в каюте.
Дальше в секции подводников выдали «Книжку подводника». Её должны были заполнить врачи. Только тогда можно было получить доступ к занятиям. Тяжко проходил комиссию. Там крутили в кресле, как космонавта какого-то. Вестибулярный аппарат проверяли. А засыпался на окулисте. Врач ни за что не хотел давать допуск «очкарику». На следующий день я пришёл к нему с литературой. И доказал, что под водой я буду видеть гораздо лучше чем на суше. И доказал. «Ну, смотри – сказал он мне – под твою ответственность».
Сегодня мне совершено непонятно, как людей, не имеющих даже понятия об акваланге, отпускают под воду. Пусть даже с инструктором рядом.
И охота в акваланге запрещена была. Это было не этично по отношению к рыбе. Даже Жак Ив не позволял себе этого.
Потом были занятия в классе – изучали матчасть. Разбирали и собирали акваланги. И только потом был бассейн. У нас была последняя вода. Другими словами за нами запирали двери до утра. Последняя вода и соответственно последний трамвай. Вот его, ожидая, я и простудил ухо. Это был конец моей подводной карьеры. У подводника на первом месте ухо-горло-нос.
Но надо возвращаться на берег. Товарища сменить надо. Он бедняга сидит на макушке скалы и завидует. Подплыл, по фарватеру, к нашему выходу среди скал, уже и встать на ноги можно, но лучше вот так, почти цепляя пузом, дно выплыть на берег. Только там перевернуться на спину и сесть. Сразу тяжелеет тело, наваливается тяжесть земного притяжения.
Теперь я поднимусь на скалу. Приму позу русалочки из Амстердама, и буду смотреть на море, наблюдать за друзьями. Скала нависает над поверхностью воды в метрах трёх. И оттуда хорошо видно как они плавают. Нырнул-вынырнул-фонтанчик (трубку продул). Они заплывают за вторую, за третью гряду. Ружьё-то моё прихватили. Может, и подстрелят кого-нибудь. Но разве дело в трофеях, хотя и это тоже льстит.
Потом, («Вы знаете, в Берлине обедают так поздно, что и не понять это - обед или ужин») завтрак. Кто что привёз всё на стол, то есть на газетки, камешками прижатые. И конечно арбузы из моря.
Ещё два – три входа в море и домой собираться надо.
Теперь идём вальяжно, скорее устало, чем вальяжно, почти без песен. Да и какие песни могут быть – во рту пересохло. Около памятника сворачиваем в сторону от моря. Там, неизвестно кем и для чего поставлена цистерна с водой. Наверное, для таких же бедолаг как мы. Пьём от пуза. Пока в желудке вода не начинает двигаться в такт шагам.
Дальше автобус – электричка и мы в городе. Жжёт лицо, жжёт спину, но всё это издержки. Удовольствие-то оно там, - на диком берегу и под водой.
А с памятником мне пришлось столкнуться уже позже. Мои друзья, занимающиеся подводным плаванием профессионально, занимались раскопками на месте гибели «Кубы». Доставали предметы обихода, детали приборов. Они работали для музея истории. Меня приглашали. Обещали разрешить поплавать в акваланге. Но как-то не получилось.
