А поговорим ЗДЕСЬ
Мои воспоминания похожи,… похожи,… на моток… нет скорее на клубок-путанку какой-то очень длинной бечёвки. Из непонятного переплетения выглядывают какие-то концы. Их много. Повезет, и потяну за длинный-длинный конец, и потянутся воспоминания, которым нет конца края. Не повезёт - так сразу и оборвутся они.
Коротенький конец можно с каким-нибудь другим связать и тогда бечёвочка сразу длиннее станет. Правда, с узелком посерединке. А когда полностью этот клубок распутается, и в отдельные маленькие моточки-рассказики смотать удастся, я и не знаю.
Четыре метра на восток-восток-север, поворот на девяносто градусов и двадцать метров на юго-юго-запад, затем пройти узкостью ещё пять метров, повернуть на девяносто градусов и вниз по уклону тридцать восемь метров….
Я не ищу клад капитана Флинта. Это просто привязка к сторонам света моего переулка.
Восемь дворов выходящих в переулок. Кто воротами, кто калиткой.
Таблички с номерами над воротами или сбоку. Они эмалированные, чёрные, а цифирьки беленькие. Они были такими красивыми. Вот по ним и учился узнавать цифры, и даже числа.
Они пролетали над нашими домами почти каждый день. Появлялись откуда-то от Баксовета и на очень малой высоте шли на посадку, на приводнение.
Мы выскакивали в переулок, а ещё лучше было успеть на балкон третьего этажа, самое лучше на крышу, но это было «табу».
Мы выскакивали и орали что-то совершенно непонятное – «Гидроплан-гидроплан ты возьми меня в карман, а в кармане пусто выросла капуста…».
Ну, то, что это был гидроплан оно понятно, а вот в какой такой карман надо было нас взять непонятно, и почему там выросла капуста особенно.
Они пролетали так низко, что были видны детали на борту и крыльях. И, конечно, пилот-лётчик. В открытой кабине, в шлеме, лицо закрыто очками… Здорово!
Вот если бы можно было бы посмотреть с крыши, то был бы виден и сам момент приводнения, но с балкона было видно, как он уже рулит по акватории. И уплывает в военный порт.
А какое зрелище были ночные полёты гидропланов. Вообще-то зрелищем это становилось с бульвара. Из окна было видно всего ничего. Кусочек моря, разделённый по горизонтали песчаной косой, на конце которой стояла буровая. С крыши обзор чуть пошире был, но всё равно самолёт уплывал за крыши домов, а вот если мы шли на прогулки с кем-то из взрослых и, удавалось этого взрослого уговорить пройти к парашютной вышке….
Просто там не мешали пристани и причалы, расположенные около «Азнефти». Там же подряд были: военная пристань, яхт-клуб «Спартак», купальня, и пристань ДОСФЛОТ (тогда). А после досфлотовской пристани было открытое пространство, и была видна вся бухта.
Вот там-то и смотрели, и восхищались….
На черную поверхность моря падал (а может, лучше - ложился) луч прожектора. В его луче становились, видны небольшие волны и они светились в этом свете. Откуда-то издалека слышен шум мотора и вдруг в луче возникает гидроплан. Он летит над самой водой её не касаясь, потом вдруг из-под него вырывается пена. Она как хвост тянется за ним, закрывая половину корпуса. Она светится как нечто непонятное и фантастическое. Это как в цирке у Кио.
Потом луч гаснет и теперь слышен только плеск и шипение волн сорящихся с песком и далёкий-далёкий шум самолётного мотора. Немного погодя до берега доберётся волна, поднятая гидропланом. Она помощнее будет, и на песок будет набегать уже со злостью свойственным большим волнам.
Потом вся наша компания (собиралось нас человек пять-шесть малышей) через проспект Сталина, через трамвайные пути к водяному павильону, находящемуся в здании старой таможни. Там в очереди, которая была за нами, начинался ропот. Ну, ещё бы двое взрослых да малышей пятеро – шестеро. «Кончайте свой колхоз поить. Остальные тоже хотят». Но терпели пока этот «колхоз» не надуется водой.
Причём остановка у павильона была обязательной, были полёты или нет. А для нас было неважно хотим пить или нет. Пили во всех случаях.
Наш переулок был, наверное, самым «детсконаселёным» из всех окружающих. И особенно выделялся наш двор.
А у меня появилось желание пересчитать детишек-ребятишек нашего переулка, а ведь действительно – сколько нас было в этом переулке. Можно даже посчитать, сколько было на один погонный метр переулка. На квадратный не получится – разная ширина не позволит.
Значится так – дом с нумером один. Вообще-то, это был всего-навсего номер дома, а вход был с другой улицы. Но там жила девочка, которая принимала непосредственное участие в играх и походах. Она была почти моя ровесница. Может на год старше, а может младше.
Номер три (пойдём по нечётной стороне, нечего прыгать из стороны в сторону), ворота почти никогда не открывались, а если они были открыты то, играя, в казаки-разбойники, мы всегда пытались пробежать через этот двор. У него был второй выход, но была угроза «уши надеру» или «а, вот по шее получишь» делали этот двор белым неизученным пятном на наших картах. И ребята этого двора были нам незнакомы.
Во дворе с номером пять был всего лишь один пацан, да и тот так редко появлялся на улице, что был не в счёт для нас.
Этот дворик был, практически, без неба над головой, потому что был полностью застроен. Мне пришлось раза два по каким-то своим (очень важным делам) бывать в этом доме. Узкие, скрипучие лестницы вели, как тогда казалось, куда-то в поднебесье, но это был всего лишь третий этаж. Из окна комнатки на третьем были видны крыши и наш переулок, но совсем в другом ракурсе, несколько необычном.
Дальше был наш номер семь. Самый густо населённый детьми. Там на первом этаже, в полуподвале жила тётя Сара. Муж погиб на фронте, и она осталась с пятью мальчишками. При ней оставались двое старших, а остальные жили в детдоме. Они приезжали почти каждое воскресенье, и тогда наша республика здорово пополнялась. Потом у тёти Сары, уже после войны родились ещё двое. Но они были не в счёт, они были не для нашей компании – это были девочки и очень уже малолетки.
И тоже после войны родились два мальчика у другой соседки, тоже с первого этажа. И они тоже были не для нашей компании. Это был возраст, когда возрастная иерархия на первом месте.
На втором этаже жили мы. А я был единственным дитём в семье.
Зато у нашей соседки тети Зибейды их было девять. Одна девочка, остальные мальчишки. Старший учился в школе в старших классах, а из остальных только девочка – Шафига, могла быть нашей соратницей. Но у неё, в отличии от нас, были домашние обязанности. Муж тёти Зибейды воевал. После войны у них родились ещё двоё. Мальчишка и девочка.
Вот это была семья! Аж одиннадцать детишек да взрослых двое.
Тётя Зибейда была соседкой в самом полном смысле этого слова. У нас была общая стена с оконным проёмом меж квартирами. И самое главное у нас был общий туалет. Он был предметом частых споров. Но это были обычные «семейные» разборки.
Об этой семье уже вытянута бечёвка, и будет отдельный рассказ. Бечёвочка уже смотана в идею рассказа об этой семье.
На третьем этаже были настолько взрослые, что их даже не стоит брать в расчёт.
Парней никогда мы не видели. Говорили, что были они в местах «не столь отдалённых». А вот сестрица время от времени появлялась во дворе. Она служила на зенитной батарее, которая стояла на острове Нарген. Она прибегала, одетая в гимнастёрку. Очень туго затянутую. Закрывалась в квартире, и, наверное, отсыпалась. Это мне сейчас в голову пришло.
Далее следует номер одиннадцатый. На втором жили братья, но они постоянно где-то в Маштагах пребывали. А на первом (второй этаж сдавал квартиру первому этажу) жили три брата и сестра. Два брата были в то время настолько взрослые, что и вспоминать о них как-то неприлично. А о младшем братике и вспоминать не хочется – постоянно с ним «бодались».
Из номера тринадцатого ребята были, но они даже не проходили по переулку, а сразу спускались на большую улицу, так, что почти не виделись и не знались. Только имена знали. Родители, когда приходили домой кричали им, называя их по именам, чтоб они двери открыли.
Вот это вся нечётная сторона переулка. Правда, был ещё один номер «пришпандоренный» к стене, но вход в этот дом был с улицы Магомаева. Так, что не в счёт.
Теперь чётная сторона.
Второй номер – он какой-то несуразный был. Сам дом с калиткой был внизу по переулку, а одна дверь с приступочкой-ступенькой намного (по переулковским меркам) выше от него находилась. Там жила семья начальника отделения милиции. Тогда не было райотделов. Дробление было намного мельче. У нас, например, было двадцать пятое отделение.
А он был начальником отделения, которое находилось прямо напротив ЦК.
Крупный мужик, иногда сидел на приступочке босиком, но в галифе. На гимнастёрке, насколько помнится, не было погон, а были петлички. У него были не то одна, не то две шпалы. И семья его ютилась в малюсенькой квартирке (стыдно даже называть квартирой, всего комнатушка четыре на четыре метра и малюсенькой кухней-прихожей). А было у него две дочери. Плохо помню этих девочек, но потом в семье была трагедия. Взрослые тогда говорили, ну, а мы повторяли – «Взяли начальника на ножи». Зарезали, одним словом.
После похорон вдова с девочками почти сразу получила новую квартиру. Ходил мы туда с моей тётей. Квартира-то была рядом, на улице, где Джума мечеть находится. Там был большущий остеклённый балкон. Вот где мы по полной оторвались. Мебели то никакой не было, а комнаты казались такими большими. Вот и играли мы и в прятки, и в догонялки.
Девочки часто потом прибегали на старое место своего проживания.
Далее сам второй номер. Чистый, очень чистый, про такой принято говорить «чистенький» двор с деревом яблоней посередине.
Здорово досаждало наличие яблони во дворе.
Только отцветала, и начинали завязываться яблочки, как по крыше начинали пробираться «квакины», которые из «Тимур и его команда». Полностью обдирали дерево, не дав даже подрасти яблочкам, про созреть уж и молчу.
В этом доме жила элита нашего переулка. И папа, и мама были врачами. А из детишек у них были сын и дочка, но с нами они не знались.
Да и переехали он вскоре после окончания войны. Одна из первых новостроек города и там они получили квартиру. Плакали они, как съезжать надо было. И казалось им тогда, что отправляются на край света, а всего-то уезжали в дом, где потом был магазин подарков, на Торговой. Зато остался во дворе Генка, ох и высоченный он был. Да и старше годика на три. В общем, не пара нам.
Зато в четвёртом, он был ворота в ворота с нашим двором - жили друзья приятели. Почти ровесники мои. Всего-то один на полгода младше, а второй на год.
Двор, в котором они жили, тоже густо населён детьми был.
Один из моих дружков в подвале жил. Была у него сестрёнка. Отец ходил малым каботажем – вдоль берегов пробирался. На «водолее» ходил. Воду развозили по малым поселениям вдоль моря. Себя считал аристократом – голубых кровей и всячески подчёркивал это. Но, честно говоря, руки у него росли оттуда, откуда надо. Умел работать с деревом.
Какой грузовик сработал детям своим. На капот мотора устраивался мой друг, на кабину усаживался я, а сестра садилась в кузов. Во была машина. И вся из дерева. Примерно такой же величины был и самолёт, с непонятными мне звёздами на крыльях. Звёзды были синими и в кружок взятые. Много потом я узнал, что опознавательные знаки американцев.
Над ними жила семья, где детишками были одни девчата, а их было не то четверо, не то пятеро. Когда они съезжали, получили квартиру в новостройке, на улице Пушкина, то ни за что не хотели уезжать. Ведь это была почти окраина.
Зато в их квартиру переехала семья моего друга.
А и этажом выше жил другой дружок. Вот к ним то меня и отпускали по вечерам.
У него были игры, самодельные, правда, но заставляющие и думать и принимать какие-то решения. Они хоть и были примитивны с нашей, современной точки зрения, но заполняли наше вечернее время.
Одна из игр называлась «чушки». Чушками были деревяшки срезанной ветки кого-то дерева, даже с корой. Кора была очень гладка на ощупь. Они были нарезаны пенёчками сантиметра по три каждый и распилены вдоль. Получалась «чушечка» имеющая с одной стороны плоскую часть, а с другой дуга. А вот правила той игры припомнить не могу.
Вторая игра для меня была попроще вот и запомнилась.
Около сотни стерженьков из проволоки нарезанных, половина из них имела загиб, как кочерга. Они зажималась в ладони, а над столом ладонь разжималась. Падали стерженьки на столешницу кучкой. По очереди играющие должны были добыть, из этой кучи малы как можно больше стерженьков. Причём нельзя было допустить, чтоб соседние стерженьки шелохнулись. Шелохнулся – ход переходит к сопернику.
Играли до полуночи, а потом с бьющимся сердцем перебегал улицу из ворот в ворота. Страшно было, ни полосочки света не видно, ведь в городе затемнение.
С этими дружками и вылазки на бульвар были, и в Губернаторский, и за рогульками в заросли олеандр на проспект Сталина. Рогульки для рогаток нужны были. Она у нас оружием номер один была. А ещё можно было найти пряменькие веточки для лука и стрел.
Последним номером по чётной стороне был номер шестой.
Такой же чистенький дворик, как и номер второй.
И дерево посередине – только здесь была тута.
Родило это дерево, очень сладкие, немного водянистые, но крупные с сизым отливом белые ягоды.
Когда дерево было молоденьким, то хозяева дворика трапезничали под ним. А когда поспевал тут, то под деревом расстилали простынь и собирали урожай. Угощали всех соседей.
Потом, когда дерево стало постарше, и тяжко стало ему стоять просто так, то оно стало опираться на нашу стену. А плоды сбрасывать на нашу крышу, засыпая всю поверхность своими ягодами. Но уже все перестали интересоваться ими. Лишь кошки, перебегая по крыше, брезгливо встряхивали лапками.
А жили в этом дворе брат и сестра, но опять же не одного возраста с нами были они. Хотя в футбол иногда пацан стукал. Ведь воротами футбольными была их калитка. Так что бухали мы в ту самую калитку славно. Далее были на стенах только номера домов, а сами дворы, для которых были номера, выходили соооовсем на другую улицу.
Вот и вся география нашего переулка, вот и всё о малышах-мальчишах, да и о девочках тоже.
А там уже смотаны в клубочки обрывки бечёвки. И пойдут новые воспоминания-рассказики. И будут, скорее всего, они называться: «Переулок, как он есть», «Наш двор», «Семья тёти Зибейды», «Дядя Стёпа».
А с какого начну мне неведомо.
А поговорим ЗДЕСЬ
