Георгий Коновалов. Причалы моих воспоминаний

Георгий Коновалов. Причалы моих воспоминаний

Остаться дома нас заставлял только сильный, ну очень сильный ветер или дождь, а снег не был помехой. Он даже добавлял остроту в наших прогулках. И дома нас встречали примерно одной и той же фразой:

– И где это вас носило. Совсем ребёнка замучил. Ведь он простыл, наверное. Лечи его потом.

Оставшись дома слушали «С добрым утром». Но «при наличии отсутствия» погодных аномалий уходили мы с сыном в путешествия по городу. И тогда «С добрым утром» заставала в разных частях города. И я показывал ему места необыкновенные и просто места с связанные с нашей семьей. В тот день ушли мы очень рано успев только позавтракать.

- Давай поедем далеко-далеко.

И мы поехали… Поехали на автобусе в места моего детства. И хотелось мне не только показать сыну, но и самому вспомнить многое уже подзабытое. Автобус (не помню какой номер), который идёт в Баладжары.

Интересно сыну, от окна не отрывается. А мне тоже интересно, ведь в последний раз в мотопробеге эти места «пробежали». Ну вот и знаменитый для меня Баладжарский спуск. В возрасте, примерно, как и у сына сейчас, прошёл ножками-ножками к этому месту. Тогда посмотрел я на спуск и пошёл назад. Ведь это как же интересно посмотреть на спуск про, который взрослые так много рассказывают.

На привокзальной площади автобус на круг идёт и назад возвращается, а мы с сыном на мост через пути.

Мост почти такой же, как и у нас в Баку, но длиннее раза в два, а может и в три. Под ногами гулкий настил, а внизу пути и поезда, и вагоны, вагоны, вагоны… Они разные и у всех свое назначение. Показал круг, на котором тогда паровозы разворачивали и на нужную колею ставили.

По лестнице на булыжную улицу, которая вдоль «железки» идёт. Там в конце улицы домик, в котором жили дедобабка. Всё тот же полисадничек, в нём те же буфера в землю врытые. Какие они тогда большими были. За углом школа, перед которой в то время парты штабелями были сложены. Вот мы малыши и играли между этих парт.

А ближе к нашему домику был склад, охраняемый часовым. Но видать закрывал он глаза на то что мы приподняв проволоку лезли на территорию склада. У нас цель была – куча жмыха посреди территории складской.

- А что такое жмых? – спрашивает меня сын. - И объясняю ему что это семечки в плитки спрессованные. И жмых этот был слаще шоколада и вкуснее всего что есть на свете.

Но нет уже того склада. Исчез вместе с ним и часовой и железнодорожный тупик, в котором мы играли. Тупик это два рельса в землю врытые, поверху которых шпала лежала с прикреплёнными буферами.

Можно (нет не можно, а нужно) было найти камень-гальку и колотить по этим буферам. Они были такими звонкими. Звон по всей округе разносился. Но это почему-то совсем не нравились взрослым. Ну ничего они не понимали в этом таком красивом звоне.

Меня всегда влекла железная дорога, а попросту «железка». Наверное, гены деда по матери. Он был машинистом и водил большие поезда. Правда к тому времени, когда я появился в Баладжарах он уже на «овечке» катался. Распускал и собирал составы.

А мне душу греет, когда, где-то в уголке фотографии возникает вдруг возникает тот самый тупик. Сколько же их было в городе. Те, которые на вокзале не в счёт. Они были, как бы, само собой. А вот в городе, на улицах это было необыкновенным.

Железная дорога щупальцами своими почти весь центр города обвила. До самого центра были протянуты пути, заканчивающиеся тупиками, такими как тот памятный в Баладжарах. Вот только одного для полноты воспоминаний не было – буферов.

Лишь совсем недавно исчез последний тупик с улиц. А до того был тупик, мимо которого почти каждое утро и вечер проходил. Это тот, который около морвокзала. Часто, гуляющие вечером на бульваре оставляли на шпале кто что. Кто жратву недоеденную в газетку завёрнутую, а кто и бутылку опустошенную.

Его снесли, когда старый морвокзал сломали и проспект в этом месте облагородили.

Но оставались ещё два и оба по разные стороны мельницы.

В одном, тот, который на Хагани был разгружались вагоны зерном груженные. Отстаивались там думпкары и другие вагоны. Снимались щиты, открывались заслонки и зерно падало-осыпалось в приямки бетонные, поднималось оттуда в элеваторы на хранение. А внизу ссорилась братва птичья. Воробьи да голуби. И чего ссориться. Вон сколько еды – жри-клюй от пуза. Но чужое всегда слаще, совсем как у людей.

Другой тупик был интереснее, это который на Низами, туда подавался порожняк. Сдвигались ворота вагонные и входили в вагоны мужики крепкие в одежды белые одетые. И начиналась у них работка. Откуда-то из недр складских, по транспортёру, выплывают мешки с мукой. Каждый килограмм по пятьдесят, наверное. Принимает его на плечи мужик (иногда внешне совсем невзрачный) и бежит в конец вагона где и укладывает его в штабель. И так бегает вся бригада. Бегают и бегают, пока вагон полностью не заполнится.

Заполняли и, чтоб не ждать, когда тепловоз отодвинет заполненный да пустой подаст, окружают мужики вагоны и вручную подгоняет пустой под погрузку. И всё в темпе, всё в темпе. Время деньги.

Как здорово, как приятно наблюдать эту работу слаженную.

Вот этот тупик и умирал последним. Но оставались ещё в городе совсем последние. Их несколько было. И все они на детской железной дороге. И ушли они в небытие вместе с самой дорогой. А у меня фотография одного из них осталась. Трогательная.

Ну она только для меня трогательная. Она память.

Ведь я эту дорогу давно знаю. С самого её рождения. Тогда даже ещё и стадиона не было. Да и дорога совсем другой маршрут имела. А позже там трасса наших кроссов пролегала.

«На фоне Пушкина снимается семейство…» -поёт Булат Окуджава, а мне бы на фоне тупика железнодорожного сфотографироваться. Сколько раз мимо проходил, а не догадался.

А тупики не стали тупиками, для меня они стали причалами моей памяти, моих воспоминаний.