Ада Цодикова (Горфинкель) "Мои учителя музыки"

Ада Цодикова "Мои учителя музыки"

Мой самый первый учитель музыки... Это была учительница, а не учитель. Но ни имени, ни лица её я не помню. Маленькая я была ещё, всего лишь шесть лет. Зато запомнился чёрный рояль и хрустальные вазы на нём. У нас дома таких ваз не было, я впервые в жизни увидела их. Да и рояля тоже не было. Стояло чёрное пианино "Музтрест" (так было выведено поблекшим золотом на откидной крышке клавиатуры с пожелтевшими, когда-то белыми клавишами, а чёрные не поддались времени и стойко сохранили свой цвет). На нём училась играть ещё моя мама. И закончила музыкальную школу семилетку. Наверно поэтому решила и меня отдать учиться на пианино.

Все еврейские дети должны уметь играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, лучше на скрипке. Впрочем, евреи тут не при чём. Тогда мода такая была, учить детей музыке. Вот и моя русская соседка, подружка на всю жизнь, тоже училась в музшколе, и тоже на пианино. Впрочем, я забежала вперёд. «Ты будешь музыкантом. Учительницей музыки,» - сказала мне, шестилетке, мама. – «Тоже будешь давать уроки. И будешь на всю жизнь обеспечена. Видишь, какой у неё хрусталь? Это подарки от учеников. И у тебя такие будут.»

Бедная моя мама... Я всё-таки стала музыкантом. Но не пианисткой, и не учительницей музыки. Терпеть не могу учить детей музыке! А вместо пианино, когда мне исполнилось семь лет, у меня в руках оказалась скрипка. «У вашей девочки недостаточно музыкального слуха для фортепьяно. Пусть учится играть на скрипке,» - сказали моей маме в музыкальной школе номер один, что была недалеко от нашего дома, почти через дорогу, в двухэтажном небольшом здании, где размещалась восемнадцатая школа (общеобразовательная), а мы - в крохотном отгороженном для нас уголке на первом этаже справа.

Мне купили крохотную скрипочку - четвертушку, и моим первым настоящим учителем музыки стал Пётр Амбарцумович Рафаэлов. Небольшого роста, плотный, черноволосый и кудрявый, он терпеливо учил меня как держать эту новую деревянную игрушку на плече, поддерживая её подбородком, но не сильно зажимая, иначе не научишься правильно извлекать звук. А в правой руке – палочка-трость с натянутыми на ней белыми конскими волосами - смычок. И тоже, терпеливо расставляя мои детские пальчики на трости. И тоже на зажимать! А свободно, чтобы кисть двигалась вверх-вниз, вверх-вниз... И полетели гнусавые, сиплые звуки с жильных струн (тогда ещё не было стальных). И долго, долго пришлось мне избавляться от хрипа, что извлекал мой неумелый смычок из струн... И потянулись нескончаемые гаммы... упражнения... два раза в неделю в школе, а ещё дома каждый день по часу, не меньше, а на больше я не соглашалась.

И так изо дня в день. Изо дня в день. На долгие годы... Кто же знал, что меня вместо радостного детства обеспечили каторгой? Родители, возможно, знали. А я - нет. Но свыклась. Куда же деться... Пять лет я занималась с Рафаэловым. А потом кто-то сказал маме, что меня надо перевести к другому учителю. Потому что я не сумела поступить в специальную детскую школу при консерватории. А поступить туда надо было обязательно. Из неё легче потом поступить в святая святых, туда откуда выходят профессиональные музыканты - в КОНСЕРВАТОРИЮ!

Со мной, перед вступительными экзаменами в школу, полтора месяца позанимался Ефим Самуилович Барштак (помню я ходила к нему на дом заниматься, меня мама водила и пыталась запомнить, что он говорил мне на уроках, чтобы потом дома мне помогать). Но и он не помог. Я не поступила. Только промучался со мной отчаянно. Криком даже кричал от моей непонятливости и неумения сыграть так, как он мне показывал. Намучались оба...

И я перешла из класса Рафаэлова в класс педагога Израиля Абрамовича Спивака. Помню, на последнем уроке у Рафаэлова, он что-то сердито мне выговаривал, обиженный за мой уход от него, и у меня текли слёзы и мешали тянуть гаммы. А разве я была виновата? За меня решили. Я только подчинилась... Прости меня, Пётр Амбарцумович! Много лет спустя, играя в симфоническом оркестре, я узнала от его близкого друга, Шурика Ланина (мы сидели с ним за одним пультом), как расстроен, даже убит был Рафаэлов моим (!) предательством... Наверно, возлагал на меня какие-то надежды. «У вас способная девочка,» - говорили моей маме. Наверно, жалко было ему меня терять...

Три или четыре года я проучилась у Израиля Абрамовича. Учиться у него было очень интересно и даже весело. И я, наконец, поступила в вожделенную специальную музшколу имени Бюль-Бюля при консерватории в девятый класс. И продолжила занятия у Спивака в школе, которая была не столько при- консерватории сколько под ней. Наши классы рассполагались в подвальном помещенни. А наверху – святая святых. Консерватория. Предел моих (и родителей) чаяний и мечтаний.

Я поступила и в консерваторию. Но не сразу. Мой путь в горния вершины профессионального музыкального искусства был отторочен терниями и изобиловал ухабами. Одним словом, окончив одиннадцать классов спец.муз.школы, я не прошла по конкурсу в консерваторию. Хотя у меня не было ни одной тройки. Все четвёрки и даже одна пятёрка. Кажется, по литературе. По литературе я всегда была круглая отличница.

Чтобы не терять даром время, меня определили на год на последний курс в муз.училище. И вот уже там, моим педагогом стал Юрий Александрович Жаворонков. Интересно, что каждый педагог практически заново учил меня игре на скрипке. Звукоизвлечение — вот главное над чем мне приходилось работать. Без красивого звука на скрипке лучше и не играть. Ну и конечно, техника, беглость пальцев, штрихи, владение смычком, интонация... Работы не в проворот! Музыкальностью меня бог не обидел. Но надо же ещё уметь передать скрипке то, что звучит в душе!

Музыкальную школу я заканчивала концертом Мендельсона. А у Жаворонкова я играла концерт Венявского. С ним и поступила на следующий год в консерваторию. Я опять поторопилась и чуть было не упустила возможности рассказать ещё про одного очень важного в моей жизни учителя. С четвёртого класса у учеников-струнников обязательным предметом был оркестр. У пианистов - хор, а у нас оркестр. И надо вам сказать, что влюбилась я в оркестр на всю жизнь. Только из-за него и не бросила скрипку. Хотя, хотелось...

Но жизни без оркестра я себе уже не представляла. У скрипки, хотя и четыре струны, а звук тонкий, одноголосый... Много ли наиграешь с таким звуком? Зато в оркестре голос моей скрипки сливается с голосами ещё многих других скрипок и других инструментов. И наше многоголосье делает из меня великана, красавицу, фею, волшебницу... Вместо одного цветка у меня в руках прекрасный, многокрасочный и благоухающий букет! Да. Наверно, это самое лучшее определение оркестру. Букет. Букет звуков.

Руководил нашим маленьким детским оркестром Юрий Лабинский. Все мои учителя были приблизительно одного возраста. Молодые и красивые, а Лабинский самый красивый из всех. Наши мамы были тайно влюблены в него. Кажется, даже и моя мама тоже. Иначе, как бы я об этом узнала? Но и строгий он был чрезвычайно. А как же иначе можно было держать в руках с помощью одной только тоненькой дирижёрской, а не волшебной палочки, штук сорок деток-озорников?! Самым ярким, самым светлым и счастливым воспоминанием того времени была моя игра соло с оркестром. А случилось это так.

Когда я училась в пятом или шестом классе, был объявлен конкурс на лучшее исполнение скрипичного соло из балета Чайковского "Лебединое озеро" - "Русский танец". Я получила третье место. На первом был мальчик двумя годами старше меня, Фима Напах. Но его бедного, ждала ужасная судьба. В том же году, так и не сыграв на открытом концерте, Фима утонул... С нами перед концертом репетировала девочка, получившая вторую премию. В то время я уже играла в сводном детском симфоническом оркестре г.Баку, которым руководил Лабинский. Премией для победителя конкурса было выступление с нашим сводным оркестром в филармонии. Большая честь!

И вот однажды, на репетиции, он спросил: кто-нибудь может сыграть сольную партию? И я подняла руку. Он вызвал меня, и я в первый и в последний раз в моей жизни играла соло с оркестром. Как я не побоялась, как решилась, такая всегда застенчивая и боязливая девочка, вызваться играть соло? Сама не знаю. Но случилось. И никогда мне не забыть того особенного чувства, когда твоя скрипка, твой тонкий одинокий голос ведёт за собой целый оркестр. А ты паришь над ним, и все послушно следуют за тобой, за солистом. Потом, правда, Лабинский нажаловался на меня Спиваку, что я вылезла играть ещё "сырое", не совсем обработанное произведение. А зачем тогда спрашивал, кто может сыграть? Не понятно... до сих пор...

В консерватории моим педагогом по классу скрипки стал профессор Сарвар Ганиев. У него я проучилась до пятого выпускного курса, когда он уехал преподавать в Турцию, а меня поручил своему ассистенту Юрию Стембольскому. В тот же год в сентябре я вышла замуж. Тут же забеременела и на Госэкзамене играла концерт Глазунова и другие полагающиеся по программе вещи с небольшим животиком, который всё же заметил Председатель Госкомиссии и любезно спросил меня на сцене, не желаю ли я немного отдохнуть... Я отклонила его предложение и продолжала своё выступление. По классу ансамбля все эти годы в школе и консерватории у меня был профессор Владимир Цезаревич Аншелевич. Все мои учителя, за исключением Спивака, работали в оркестре. Это был Азербайджанский Государственный симфонический оркестр им. Узеира Гаджибекова.

Тот самый оркестр, куда приду работать и я, многие годы спустя и уже не застав ни одного из них... Юрий Лабинский был концертмейстером вторых скрипок. Рядом с ним за пультом - Ефим Барштак. Мой первый учитель, Пётр Амбарцумович, тоже на вторых скрипках - ведущий третьего пульта. Кто бы мог тогда подумать, когда моя мама привела худенькую девочку с тощими косичками в класс педагога Рафаэлова, что через каких-то пятнадцать лет я сяду на место моего бывшего педагога...

Петр Рафаэлов

Ефим Барштак

Юрий Лабинский