Хошбахт Юсиф заде «Годы и вехи моей жизни»

Хошбахт Юсиф заде «Годы и вехи моей жизни»

Найдя эти воспоминания, я отложила их в памяти моего компьютера дожидаться своего времени. Но вдруг в разговоре с кузиной, делящейся впечатлениями после визита в Баку, услышала: "А муж Фариды подарил нам книгу своих воспоминаний с автографом". - "Напомни мне его фамилию?" А услышав ее, тут же начала публикацию - бакинский тапш - великое дело.

Я родился 14 января 1930 года – в день рождения своей матери, – в одном из живописных уголков Абшерона – в селении Пиршаги. И открыл глаза на свет в обстановке радостного праздника. Мой отец, как оказалось, хотел отметить день рождения матери моей с подобающей торжественностью, пригласив к нам много гостей, певцов - ханенде, музыкантов. Собрались за накрытым столом, прозвучали здравицы в честь именинницы.

В тот морозный зимний день, по обычаю, женщины и мужчины справляли торжество в разных комнатах. И вот в разгар веселья у моей матери начались схватки. Отец, услышав об этом, обратился к музыкантам:
– Играйте! Пусть мой сын явится на свет под звуки музыки!

И вскоре появился на свет ваш покорный слуга. Отец, узнав, что не ошибся в прогнозе – родился сын! - говорит: – Мой сын, быть может, первый младенец в Пиршагах, родившийся под музыку. И я нарекаю его именем – Хошбахт…

Село Пиршаги – неповторимый мир моего детства. К сожалению, его история, как и ряда других наших населенных пунктов, еще не изучена должным образом.

Из книг, повествующих об истории Баку и его окрестных сел, известно только то, что Пиршаги существует со средневековых времен, и часть ученых трактует его название как «Пири-Шахи», то есть «Достопочтенный шах». Но, по мнению сельских аксакалов, «Пиршаги» надо понимать как «Пир ушагы», то есть «дитя (чадо) Пира». Есть и другое истолкование этого топонима. Некоторые исследователи полагают, что название села надо истолковывать как «пир-шах», то есть «старый шах», «старый правитель». Но и эта трактовка выглядит лишь гипотезой и вообще, трудно сказать, какая версия истинна. Но как бы то ни было, сердца пиршагинцев преисполняет гордостью тот факт, что это невеликое село подарило азербайджанской философской мысли, науке и искусству такие выдающиеся личности, как шейх уль-ислам Ахунд Ага Ализаде, народные художники Микаил и Эльбей Рзакулизаде, Таир Салахов, народный поэт Габиль, мой коллега академик Акиф Ализаде.

Тридцатые годы, абшеронский простор, знаменитые и благодатные пиршагинские сады, благоухающие рассветы и вечера каспийского взморья, степенные сельские аксакалы…

Что еще запомнилось из детских лет? Арест моего отца – Баги Хабулла оглу, уроженца Пиршаги. Он родился в многодетной семье, - пятеро братьев, четверо сестер. До апреля в 1935 году он работал в селе директором колбасного завода, председателем крестьянского комитета.

Образ его мне вспоминается туманно. Помню только несколько эпизодов, связанных с ним: как мы несколько раз пускались в путь, чтобы свидеться с ним в тюрьме, как он переговаривался с нами через окно, забранное железной решеткой…

По рассказам знавших отца, он был добрым, обходительным и отзывчивым человеком, готовым помочь всем нуждающимся. В селе его очень почитали, любили и жаловали. По словам моей матери, он даже и врагу своему не пожелал бы зла. И главной причиной его ареста была излишняя доверчивость в отношении окружающих людей.

Арест его был связан с негативными явлениями, имевшии место в одном из цехов. Впоследствии выяснилось, что негатив на предприятии был лишь предлогом, на самом же деле в СССР была запущена репрессивная машина, и она дотянулась и до села Пиршаги.

Несмотря на недоказанность вины на суде, отца осудили на восемь лет заключения и отправили в Среднюю Азию. В Ташкенте, где он отбывал срок, он узнает, что заключенным в сибирских лагерях якобы один день засчитывается за три; стремясь пораньше вырваться на волю, отец пишет заявление с просьбой заменить место пребывания в заключении на Сибирь. Просьбу вскоре «уважили», и он этапируется в сибирскую глухомань. Но, как говорится, от судьбы не убежишь. В 1939 году, совсем незадолго до истечения срока наказания, отец погиб в результате несчастного случая, произошедшего на стройке, где он работал.

Хотел вернуться пораньше из Сибири, но где было ему знать, что собственноручное заявление приведет его в объятия смерти?!

Мать моя говорила, что арест отца избавил нас от многих бед. Ибо в 1937 году всех друзей его упекли за решетку как «врагов народа», а членов семьи сослали в казахстанские степи. А нас оставили в покое. До поры до времени.

Репрессивная машина не забыла и о нас, и наши черные дни настали позднее. После ареста отца мать работала в селе заведующей детсадом. В 37-м году ее вызвали и сказали:
– Ввиду ареста вашего мужа вы не можете оставаться на этой должности. Можете работать только уборщицей…

Мать ушла с работы, осталась сидеть дома с тремя детьми. Тяжелые были дни. Дома – хоть шаром покати. Нечем кормиться. Как быть? На что жить? Этот вопрос изводил мать.

Однажды где-то прослышала, что из Москвы в Баку прибыл какой-то высокопоставленный чиновник. Он, мол, встречается с жалобщиками, на месте решает их проблемы.
Трое суток мать стоит в очереди, чтобы попасть на прием к московскому начальнику, и наконец добивается цели. Выслушав жалобу матери, он ставит резолюцию на ее заявлении «Восстановить!!!» Эти три восклицательных знака для нас обернулись «зеленым светом». Мать восстановили в должности. Когда впоследствии она поведала о том, чего насмотрелась и наслушалась за время трехдневной мороки «у парадного подъезда», у нас волосы вставали дыбом. То, что она попала-таки на прием, явилось просто чудом…
Если б мать моя владела пером, может, об этом написала бы целую книгу.

Моя мать не только взвалила на свои плечи все бремя нелегких забот о нас, детях. Она оказала благотворное воздействие на наше становление. Кстати, мы все ходили в детсад, где работала мама. Я всегда с особо благодарным чувством отмечаю, что тягу к знаниям, интерес к школе, к учебе пробудила в нас наша мама. Это ее благое влияние сказалось и на моих сверстниках – товарищах Агазере и Беюкаге.

В 1937 году я поступил в первый класс пиршагинской средней школы №112. К тому времени отец уже отбывал второй год заключения в далеких краях. Эта незаживающая рана омрачила наше детство, мы не могли радоваться от души, жили в страхах-тревогах. В 1941 году, когда я переходил в пятый класс, разразилась Великая Отечественная война.

Положение усугубилось донельзя. До сих пор хорошо помню день начала войны. В пиршагинских садах только что созрели ягоды черного тута. Я с приятелями отправился полакомиться этими сладкими дарами. Как на грех, в тот день мать облачила меня в белую рубашку.

Представьте себе: белая рубашка и налитые соком черные ягоды! Короче, на рубашке «живого» места не осталось, черно-красные пятна привели ее в плачевное состояние. Иду домой и думаю: мать задаст мне хорошую трепку за рубашку. Но когда вошел во двор, застал собравшихся там плачущих, причитающих женщин. Мать вроде и не обратила внимания на мою заляпанную рубашку и физиономию, забрызганную соком. Сперва я подумал, что кто-то из односельчан умер.

Но вскоре все выяснилось: гитлеровская Германия напала на Советский Союз, началась война. На календаре – 22 июня 1941 года. Вечером в наше село прибыл представитель из Маштагинского района (тогда был такой административный район, и Пиршаги входил в его состав). Люди собрались в сельском клубе, и представитель из райцентра сообщил о вероломном, без объявления войны, вторжении больших полчищ фашистской Германии на советские территории; потом громовым голосом возвестил, что славная Красная армия в очень скором времени даст отпор агрессору и вышвырнет его за пределы наших рубежей.

На другой день собрали всех военнообязанных мужчин села, повезли в Маштаги, а оттуда направили на фронт. Очень скорбная статистика: более половины ушедших на фронт в годы войны жителей нашего села и мобилизованных по республике не вернулись с поля брани. Да упокоит Аллах их души!

Массовая мобилизация мужского населения, как и во всей стране, привела к резкому уменьшению рабочих рук у нас в селе. На колхозных фермах, посевных участках ушедших мужчин заменили женщины. Господи, как они трудились, вкалывали, чего только не натерпелись! Особенно – в пору жатвы. Рассвет встречали в поле, возвращались домой в сумерки. Но, несмотря на все материальные лишения, голод, утраты, горести и болести, – как же люди были участливы друг к другу, как отзывчивы и заботливы! Все стремились помочь друг другу, разделить горе, подставить плечо, утешить, ободрить, повторяя: «Лиху не век вековать».

Чтоб кто-то позарился на чужое добро, чтоб кто-то с кем-то повздорил, обидел, уязвил тяжелым словом, – об этом не могло быть и речи! Я по сей день с волнением в сердце вспоминаю взаимоуважение, взаимовыручку, взаимное доверие моих односельчан. Представьте себе, не помню случая, чтоб мы, уходя из дому, вешали замок на воротах или запирали дверь на ключ.

…Работая в детсаде, матери моей не прокормить было троих детей. Потому пошла в колхоз, решила складчицей работать. Мужчины, до нее работавшие на этой должности, не смогли совладать со своими корыстными «аппетитами» и поплатились увольнением, либо же угодили за решетку.

Когда мать изъявила свое желание, мои дядья по отцу запротестовали, памятуя об участи прежних складчиков: мол, не женское это дело, не лезь в пекло, беды не оберешься. А мать им говорит: «На складе, помимо трудодней, дают еще вдобавок паек зерна, и если не пойду на склад, то дети помрут с голоду».

Так вот, с началом войны, мать пошла работать складчицей. Четыре года там проработала. А результатом было то, что прекратились хищения на складе. Колхозники уверились, что их добро – под надежным присмотром. А нам, детям, был тот прок, что перебиваясь худо-бедно, выжили в войну… Добавлю, что сразу по окончании войны мать ушла с той работы и стала трудиться на должности заведующей клубом.

Годы репрессий, лишившие мою мать смолоду мужа, осиротившие меня и сестер моих, война, голод, трагедии, треугольные солдатские письма и похоронки с фронта…
Смятенный, бушующий мир метался в огнях-пожарищах, и дыхание этой геенны огненной безжалостно опаляло мир моего детства с названием «Пиршаги», наносило ему незаживающие тяжелые раны…

Тринадцатилетний секретарь

Шел 1943-й год. Однажды к нам в село прибыл первый секретарь Маштагинского райкома комсомола и, собрав учащихся, рассказал о подвигах и самоотверженности советских людей, в том числе азербайджанцев, проявленных на полях сражений и в тылу.
Подчеркнул, что в эту пору, в разгар войны, вступление в ряды комсомола – тоже своего рода проявление гражданской отваги. Тогда в комсомол принимали с четырнадцати лет. А мне было тринадцать.

Секретарь, обводя взглядом школьников, расспрашивал каждого:
– Ты с какого года?
Я обратил внимание, что отвечающих «с 30-го года» секретарь выводил из строя со словами: «Возраст не дотягивает, ты должен подождать годочек…»

А я прямо рвался в комсомол. Когда дошел черед до меня, не дожидаясь вопроса секретаря, я выпалил, не моргнув глазом:
– Я родился 14 января 1929 года!
И услышал ответ, о котором мечтал:
– Ты прошел. Молодец!

Я понял слова «ты прошел», а вот за что «молодца» удостоился?.. Ясно, что не за анкетный обман. Не думаю, что год моего рождения выглядел моей личной заслугой… Так или иначе, услышав слова секретаря, я возликовал. Но радость моя длилась недолго…

Несколько дней спустя после школьного опроса секретарь райкома комсомола при встрече с моей матерью решил по радовать ее новостью:
– Поздравляю, Зинйет баджи, вашего сына я провел в комсомол.
Мать, не ведавшая о моем обмане, удивилась:
– Так скоро? Ведь Хошбахту нет еще четырнадцати лет… Вот тут-то разгорелся сыр-бор.

Вопрос вынесли на обсуждение педсовета. После долгих словопрений решили: так как обман, допущенный Хошбахтом Юсифзаде, не имел вредоносных последствий для советской власти и преследовал благую цель, не подвергать его порицанию и оставить в рядах комсомола. Но этим дело не кончилось! В тот же день меня «избрали»… секретарем школьного комитета комсомола. Таким образом, с тринадцатилетнего возраста я окунулся в водоворот общественных дел. И это придавало мне уверенности в своих силах.

Так как я был физически весьма слабым мальчиком, ни с кем не ввязывался в драку. А от «злыдней-задир» меня защищали друзья. Став комсомольским секретарем, я брался за дело, которое было не по плечу и ребятам-здоровякам… Под воздействием гайдаровского «Тимура и его команды» я сколотил отряд юных тимуровцев. А в селе нас называли «Хошбахт и его команда». Конечно, в те времена советской молодежи бы присущ неподдельный романтический настрой.

Наш отряд проводил серьезные разговоры с бузотерами в школе, в селе, отлынивающими от уроков, предпочитающих слоняться без дела и куролесить, привлекал их к общественным делам, давал им комсомольские поручения. Благодаря усилиям тимуровцев многие ребята отказались от вредных привычек, в частности, от курения, вступали в комсомол, привлекались к участию в драмкружке. Таким образом, мы в * Баджи – сестра; здесь – обращение меру сил, предотвращали появление «цветочков», суливших в будущем дурные «ягодки».

Но было и то примечательное обстоятельство, что я отправлялся на мероприятия райкома комсомола и на заседания бюро в сопровождении матери. Как-никак я был подростком, и она не отпускала меня одного в райцентр.

В пору комсомольского секретарства я успевал затевать и другие дела. Организовал драматический кружок, по-моему, неплохой. Поначалу мы думали, что на наши спектакли никто ходить не станет, – ведь шла смертельная война, у людей горя и забот – через край. Раздавались даже упреки: «Люди чем заняты, а вы – театр устраиваете». Но погодя мы убедились, что задумка у нас правильная. Люди стали приходить на представления, правда, поначалу не густо, но впоследствии прониклись интересом и доверием к нашим театральным опытам, постоянно число посетителей стало возрастать.

И сельский клуб, где показывали спектакли, можно сказать, заполнялся до отказа. Я был и руководителем, и режиссером кружка, вдобавок выступал и как исполнитель одной из главных ролей. А по возрасту был, можно сказать, младше всех школьных «актеров». Пока готовили спектакль, я успевал столько накричаться, что в итоге голос у меня садился и приходилось прибегать к сырым яйцам, понаслышке знал: помогает.

Самым большим моим достижением как актера-любителя, была роль Фархада в пьесе Абдуррагимбека Ахвердова «Несчастный юноша». Когда шел этот спектакль, можно сказать, у всех в зале текли слезы…

Оговорюсь, большинство драматических произведений нам было не под силу ставить в полном объеме, не имели такой возможности. Порой сокращали сцены с женскими ролями, или же роли героинь исполняли молодые парни.

И в «Несчастном юноше» роль матери Фархада исполнял парень по имени Мамедали, причем, играл превосходно. Комические роли играл Надир Джафаров. Образ шута в спектакле по пьесе народного поэта Самеда Вургуна «Вагиф», созданный им, можно сказать, вызвал всеобщее восхищение зрителей. Исполнитель роли шаха Ага Мухаммеда Гаджара наш товарищ Мамед также проявил незаурядные актерские способности. Вообще, среди наших драмкружковцев было немало талантливых школьников, обладавших сценическим чутьем, умевших глубоко вживаться в образ.

Занимаясь делами драмкружка, я выяснил для себя ту истину, что бесталанных людей вообще не существует. Господь сподобил каждого из своих созданий определенным даром.

Кому – полководческий дар, кому – поэтический, а кому-то – исследовательский талант… Просто надо вовремя разглядеть этот талант, трудиться, не покладая рук, чтобы он пошел в рост, принес плоды. Порой люди, не осознав толком природы отпущенного им таланта, предопределенного призвания, берутся за совершенно далекие, нереальные для них сферы; лишенные аналитического, научного мышления, задаются целью непрменно защитить диссертацию и прослыть «светилом науки», безголосые и обделенные музыкальным слухом дилетанты жаждут снискать признание певцов и певиц, заблистать звездой шоу-бизнеса…

Должен признаться, что в школьные годы и я, грешный, возмечтал о поэтическом поприще. Ну, точь-в-точь как герой рассказа А.Ахвердова «Мирза Сафар». В первом своем стихотворном опыте я пытался «увековечить» мое родное село Пиршаги.

Увы, подобно незадачливому Мирзе Сафару, накропавшему строку, которая в русском переводе звучит как «Рок обрушил свой удар на наш порог», а дальше не смог сочинить что-либо путное, я также после пафосных выражений вроде «Имя твое на устах у всех, мой Пиршаги», пытался выстроить во вразумительную внятную речь «твои кущи, что достойны похвалы», «ширь морскую, что пленяет молодежь», «свежий воздух, исцеляющий людей», стихотворения не получилось… И с этим первым неудавшимся опытом пера я положил конец своей поэтической блажи; будто некий внутренний голос внушил мне, нет, брат, не трудись зря, поэзия – не твоя стихия!

Вместе с тем, я польщен и рад, что мои друзья, родные, коллеги признают меня как поклонника азербайджанской поэзии, как ценителя стихов. Прекрасные образцы нашей классической и современной поэзии по сей день для меня –это животворные родники магического мира лирики.

Господь не сподобил меня и певческими способностями. Только один раз в жизни я вышел на сцену и спел песню, когда мне было лет восемь - девять отроду. Шла подготовка к каким-то выборам. Ребятам в школе поручили подготовить концертную программу и выступить перед избирателями. Вот и я попал в число выступающих. Вышел на сцену и начал петь. Вдруг, прислушавшись к реакции, слышу, что все ребята в зале расхихикались. И я от конфуза, от обиды, расплакался – прямо на сцене. И мой вокальный дебют закончился той самой недопетой песней. И танцевать, знаете, я не очень горазд.

Что касается музыкального исполнительства, игры на музыкальных инструментах, пробовал себя и в этой области. Тетушка, сестра матери, купила мне тар, и я записался в кружок таристов. Но после трех - четырех посещений кружка мой пыл поостыл. Будто холодной водой окатили… Мне даже было жалко учителя, который учил нас игре на таре. Как он ни силился, ни старался научить меня правильно держать медиатор, извлекать звук из струн, – никакого проку.

Мое безуспешное музицирование напоминало анекдотическую притчу о Молле Насреддине. Его спрашивают: "Молла, умеешь ли ты играть на таре?" – "Да, конечно," – отвечает он. Дают ему в руки тар, а Молла начинает «играть»: взяв пальцами одной руки медиатор, пальцами другой прижимает струну к грифу, на определенном ладе, и начинает «пощипывать» медиатором струну. Все видят, что Молла заладил одну и ту же ноту. Спрашивают, что же ты, Молла, застрял на одной ноте, не ходишь по ладам? Ответ Моллы:
– По ладам гуляют пальцами те люди, что не знают, куда девать свои пальцы. А я заранее нашел, где держаться руке моей, и нет нужды елозить ею…
Короче, мои штудии с таром не удались, как и поэтические, и певческие поползновеия...

На дороге Пиршаги - Кюрдаханы

Когда я учился в восьмом классе, у меня возникло ощущение какого-то спада уровня обучения, сказывались, наверно, тяготы войны; у наших учителей будто поубывало, если не истощилось совсем, педагогическое рвение, желание причащать питомцев к знаниям, добиваться их прочного усвоения. Такое положение мне было не по душе. Я слышал, что в соседнем селе – Кюрдаханы – есть очень сильные учителя. Особенно хвалили учителя математики Фаттах муаллима.

Учитывая все это, я решил продолжать учебу в Кюрдаханы. Туда же доучиваться со мной устремился мой однокашник Беюкага Гусейнов. Кстати, скажу, что у нас в сельской махалле2* мы составляли троицу друзей – Беюкага, Агазер Байрамов и я. Их имена часто будут упоминаться в этой книге. Потому скажу о них несколько предварительных слов. В отличие от меня, эти ребята росли, видя своих отцов вживую… Мы были примерно одинакового возраста. И в детсад, и в школу ходили вместе. При всех случавшихся детских размолвках и обидах, прикипели друг к другу сердцем, сдружились.

Я, в отличие от них, был ледащим, хилым мальчиком, никогда не лез в драку, и силенки не те, и охоты не было. От всех угроз и посягательств меня защищали эти друзья. С Агазером мы вообще были не разлей вода, целые дни проводили вместе, случалось, и ночевали друг у друга.

Наш дом был своего рода и школой на дому. Каждый день я собирал у себя на эйване своих отстающих одноклассников, штудировал с ними уроки, разжевывал материал, объяснял, как выполнить домашнее задание. Этот домашний «ликбез» я начал проводить с четвертого класса. Пиршаги и Кюрдаханы разделяют четыре километра. Каждый день мы преодолевали этот путь пешком. Месяц спустя Беюкага отказался от хождений в Кюрдаханы. Я остался один. Но взыграло самолюбие: «Взялся за гуж, не говори, что не дюж».

Я продолжал топать на своих двоих в Кюрдаханы и успешно завершил восьмой класс.
Шел 1945-й год. Советские войска, освободив оккупированные территории, гнали захватчиков на Запад.

Повсюду царило воодушевление, радостное предчувствие недалекой Победы. 9 мая государства – члены антигитлеровской коалиции, одержав блестящую победу над фашизмом, спасли человечество от «коричневой чумы».

9 мая 1945 года – один из незабываемых и священных дней, навеки оставшихся в моей памяти. Цену этому Великому дню знают выстрадавшие его, приближавшие этот день с оружием в руках на полях сражений, трудившиеся в тылу, в заводских цехах, на нефтяных промыслах, на пахотных полях… Великая Отечественная война, как известно, продолжалась 1418 дней.

Мне помнится, что в те времена наши абшеронские колхозники трудились от зари до заката, по 12-14 часов в день, и никто не сетовал, не жаловался, не отлынивал от работы. Мне кажется, девиз социалистического коллективизма – «Один за всех, все – за одного!» – наглядно проявлялся на примере нашего сельского бытия. Взаимовыручка, сплоченность помогли выжить, выстоять многим и многим пиршагинским труженикам.

Я решил продолжить свою учебу вновь в пиршагинской школе, надеясь на позитивные перемены, но через месяц убедился в тщетности этих надежд; несмотря на частичное обновление педагогического состава, качество обучения оставляло желать лучшего.

Справедливости ради должен отметить, что в первые пять лет моей учебы в 112-й пиршагинской школе у нас были очень яркие, незаурядные педагоги, настоящие подвижники своей профессии. В первом и втором классе, помнится, посвящал нас в азы грамоты Исмаил муаллим, в третьем – Сафура муаллима, в четвертом – Мирзаяр муаллим. Мне еще, тогдашнему первоклашке, запомнились и директор Ашраф муаллим, и завуч Мовсум муаллим. В школе царила особая теплая, добрая аура, и названные мною педагоги, очень компетентные, знающие специалисты, помимо всех достоинств, любили дело, которому служили, и я их никогда не забуду.

И в старших классах по некоторым дисциплинам у нас были умелые и эрудированные учителя; до сих пор с благодарным чувством вспоминаю преподавательницу литературы Окюму муаллиму, учителя истории Гаджибаба муаллима.

Увы, по математике, химии и физике наши учителя, мягко говоря, не блистали… Словом, кое-как окончив девятый класс, мы перешли в десятый. И тогда я собрал своих друзей – однокашников – Агазера Байрамова, Беюкагу Гусейнова, Акпера Ахундова и Зейнуллу Шахвердиева и «поставил вопрос ребром».
– Хотите вы поступить в институт или нет?
Все были единодушны в ответе: да, хотим. Я им говорю: "Будьте уверены, если мы доучимся здесь, в 112-й, то никто из нас не сможет поступить в вуз. Если хотите попасть в институт, надо нам топать в Кюрдаханы. Конечно, не шутка каждый день по нескольку километров пешком тащиться. Но иного выхода нет. Как говорится, без труда не вынешь и рыбку из пруда…"

Короче, я уговорил их, и мы впятером с 1 сентября стали ходить в 113-ю школу в Кюрдаханы. Коллектив школы во главе с директором Фаттах муаллимом встретил нас, новобранцев, очень благожелательно.

Учиться стало интереснее. Наши усердие и интерес подогревали увлекательные рассказы о шедеврах поэзии и прозы, о сверхнизких температурах и удивительном поведении веществ, о премудростях химических реакций, о строгой красоте математических формул… И я приношу дань благодарности нашим школьным наставникам – Алескер муаллиму (литература), Фаттах муаллиму (математика), Али муаллиму (химия), Агапаше муаллиму (физика), а также другим учителям. Польза нашего выбора была доказана дальнейшими удачами – четверо из нас поступили в вузы – я, Агазер и Акпер стали студентами прославленного Индустриального института им. М.Азизбекова, а Зейнулла – народнохозяйственного института; Беюкага же выбрал фельдшерский техникум.

Картины сельской жизни

В конце 30-х – начале 40-х годов в зимний период у нас в селе раз в неделю показывали кинофильмы. К радости сельчан и к восторгу ребятни. В те времена до села еще не добрались линии электропередач. Люди пользовались керосиновыми лампами. И школьники при их свете готовили домашние задания. Лампы были разные – 10-ти, 20-ти и 30-линейные. Последние светили ярче и освещали жилье пошире, но из-за сравнительно больших расходов керосина сельчане предпочитали менее «прожорливые» десятилинейные.

При демонстрации фильмов из-за отсутствия электричества использовали динамо, приводимое в движение вручную. Крутили ручку динамо, и на экране оживали увлекательные события. Бывало, кто-то из озорников в шутку пощекочет «динамиста», и тогда демонстрация враз прерывалась. Летом возможностей поглядеть фильмы было куда больше: в окрестных абшеронских садах пооткрывались пионерлагеря, где ребят баловали ежедневными киносеансами.

Вот и мы, местные ребята, ходили в гости к городским и, присоединившись, смотрели вместе чудо братьев Люмьер. Благо, что воспитатели и пионервожатые в лагерях никогда не препятствовали нам, принимали как своих.

В пионерлагеря привозили больше фильмов «про войну». Видно, движимые желанием привить подрастающему поколению дух патриотизма, воспитывать на примерах героизма и боевой доблести. С экрана представали сменявшиеся кадры кровопролитных сражений, советские солдаты шли в атаку, навстречу граду пуль, огня, доходило до рукопашных схваток, наши бойцы уничтожали врага и погибали герой ски… При лицезрении таких фильмов и эпизодов плакали и дети, и взрослые. У кого-то отец на фронте, у кого-то сын, брат, родственник… И видя на экране ужасы войны, смерть и погибель, люди не могли сдержать слез…

Но вот окончилась война… Рассеялись черные тучи, небо прояснилось, и на смену фильмам «про войну» пришли развлекательные киноистории, веселые комедии, помогающие людям отойти от пережитых бед. В 1946 году к нам привезли новую киноверсию бессмертной музыкальной комедии нашего великого композитора Узеира Гаджибекова «Аршин мал алан». Я не могу и сегодня найти слова, чтобы выразить оглушительно-солнечное воздействие, которое произвела на меня эта искрометная, очаровательная комедия. Это было настоящим праздником. Не только для меня и моих сверстников, но и для всех жителей села. Я впервые видел, чтобы люди так радовались.

И с тех пор Рашид Бейбутов – исполнитель роли Аскера – стал для меня одним из любимейших певцов и личностей. Светлая память об этом солнечном, неповторимом художнике останется в моем сердце до конца моих дней.

Сорок шестой, послевоенный год запомнился мне и прибытием в наше село таких выдающихся мастеров-ханенде, исполнителей национальной музыки, как Хагигат Рзаева и Хан Шушинский, выступавших у нас в клубе. В ту пору микрофоны не были в ходу, и артисты не пользовались ими. Голоса у Хагигат ханум и Хана Шушинского были столь сильными, яркими, что и нужды в каких –то микрофонных усилителях не было.

Был летний день. Двери и окна клуба распахнуты настежь, и голоса этих незабвенных волшебников пения, мугамы и песни, воодушевленно исполняемые ими, разносились далеко окрест. В те годы я со сверстниками проводил досуг за различными играми, а по вечерам допоздна зачитывался книгами. Я был заядлым книгочеем. Школьная библиотекарша Разия ханум всякий раз при встрече со мной растерянно спрашивала: «Ну, где я найду для тебя новую книгу?»

Писателей, которых я читал запоем, было много: Мирза Фатали Ахундов, Мамед Саид Ордубади, Абдуррагимбек Ахвердов, Наджафбек Везиров, Сулейман Сани Ахундов, сатиры Мирзы Алекпера Сабира, пьесы Джафара Джабарлы, стихи и поэтические драмы Самеда Вургуна, из русской и зарубежной классики – Николай Островский, Виктор Гюго, Джек Лондон, Теодор Драйзер… Всех не перечислишь… Замечу, что и сейчас, по прошествии многих лет, у меня не угасла страсть к чтению, и поныне книга для меня является близким другом и советчиком. Конечно, речь идет о хорошей книге.

Я упомянул о наших играх. Это «чилинг-агадж», «турнатурна», «косалдыгач», «наккули», «энзели», «шумагадар», иг ры «в войну», прятки, в альчики… Выбор игры зависел от погоды, от времени года. Играли азартно, до упаду, до изнеможения…

В летние месяцы перебирались на дачи. У нас был свой дачный участок, были дачи и у нашей близкой родни. Дни летние проходили весело. Купание в море, игры в лото – в кругу родственников. Виноградные сады – благодать, всевозможные сорта, от июня до октября лозы отягощали сочные гроздья. Вначале мы лакомились «скороспелкой». Погодя поспевали «аскери», «аг-пишраз» «гара-пишраз», «кишмиш», «ширейи», «сары-гиле», «ала-шаны», «гара-шаны», «аг-шаны», «агадайи», «гявангири», «дербенди»… Один сорт одарит нас гроздьями до конца, другой нальется соком…

Конечно, самым знатным сортом бакинского винограда были «аг-шаны» и «гара-шаны». Нет сравнения этим медовым, сочным дарам абшеронской земли. Засушенные ягоды «кишмиша» и «аг-шаны» – объеденье, к тому же целительное благо. Из других сортов женщины варили «дошаб» – виноградную патоку.

Другой чудесный дар абшеронских садов – инжир. Издревле известно его целительное воздействие на вкушающих золотистые нежные плоды поутру, покрытые налетом росы. Очень вкусен и полезен также сушеный инжир. Инжир расширяет сосуды, улучшает работу печени, устраняет одышку.

В 1939 году дачные сады были отобраны у владельцев и переданы колхозу. Это была большая ошибка. Потому что жители Абшерона содержали на этих же участках домашний скот и всякую живность. А скромные подворья их домов не отличались обилием зелени. Для населения Абшерона с его песчаными, солончаковыми почвами эти дачные закуточки давали возможность вести какое-никакое хозяйство, и в тоже время служили своеобразным оазисом при нашем жарком южном климате. Потому бездумная экспроприация дачных участков обрекла абшеронских сельчан на большие тяготы.

В одночасье они остались ни с чем. Позднее некоторые из них, уплатив определенную сумму, пользовались своими же бывшими участками в летние сезоны, как арендаторы. А в остальное время года эти уголки абшеронской земли, оставшись без ухода и присмотра, чахли и сиротели…
Через год - два дачные дома и постройки стали разваливаться. Хорошо что через несколько лет часть дачных земель была передана в введение новосозданного треста дачного хозяйства. И этот трест стал выдавать часть участков в аренду отдельным лицам. Таким образом, абшеронским жителям досталась какая-то толика земель.

А оставшиеся за колхозами угодья пришли в полное запустение и превратились в песчаные пустоши… Не знаю, как сейчас развлекается пиршагинская ребятня, играют ли дети в «энзели» (суть состояла в перепрыгивании через спины склонившихся соперников), в «шумагадар» (состязались в том, кто собьет наточенным колышком колышек соперника, с размаху вонзая колышек в разрыхленную землю), хотя и частенько наведываюсь в родное село. Знаю только, что нынешние Пиршаги разительно отличаются от села 30-х – 40-х годов. Разрослось, раздалось село, появились новые кварталы, особняки.

Мое родное село вдохновляло и поэтов, посвящавших стихи Пиршаги. Хотел бы назвать некоторых из них. Еще школьником я слышал стихи поэта–любителя Керима Гюльшад оглу, местного жителя. Он родился в Пиршагах в 1924 году, здесь же учился в средней школе, и в школьные годы написал первые поэтические опыты – газели, басни. Писал он в метрике «хеджа» (силлабике), в просодии «аруз», свойственной классической поэзии; стихи носили воспитательный и дидактический характер; должен сказать, высказанные им идеи и суждения не утратили своей актуальности и по сей день; они питались богатыми традициями народной культуры и духовности. Он посвящал стихи родному селу, родной земле, прекрасной природе и достойным людям Абшерона.

А в одном из своих стихотворений он почтительно и поименно поминает односельчан, павших в боях в Великой Отечественной войне, освящая их память как завет и пример грядущим поколениям. Писал стихи и друг моего детства Ариф Гулиев. Он был влюблен в художественное слово, жил поэзией, черпал удовольствие в творчестве. Много его стихотворений посвящены друзьям, знакомым лицам, знаменательным датам.

Адресатом его поэтических посвящений стал и я со своим сыном Баги. Я позволю себе привести одно из этих стихотворений, которые храню как память о дорогом друге моем, незабвенном Арифе Гулиеве.

МОЙ ДРУГ
У меня есть такой дорогой человек,
Вместе с ним мы росли и сдружились навек,
Хоть ровесники, раньше на год в школу пошел,
И учебой прилежной других обошел,
И толков, и умен, светлая голова!
И открыта душа, как небес синева!
Не кичится собой, спесь считает за грех.
«Пусть отчизной гордится всегда человек!»
Я таким тебя знал и открыл для себя,
И стихи посвятил не однажды, любя,
Ты на старте еще и достигнешь высот,
И ученого слава увенчает твой взлет.
Может, спросит читатель: кто же он, твой герой?
Это друг мой Хошбахт, окрыленный мечтой!

Я понимаю, что кому-то это стихотворное посвящение может показаться несовершенным в художественном отношении. Но поверьте, оно запало мне в душу и дорого мне не эстетическими достоинствами, а трогательной искренностью.
А искренность не может быть совершенной или несовершенной. Ты либо искренен, либо – нет…

В 1957 году я был молодым, мало кому известным нефтяником. И кто бы мог тогда представить, что пройдут годы, я стану доктором наук, профессором, действительным членом Национальной академии наук, некоторых иностранных академий. Но Ариф словно предвидел мое успешное восхождение на этом поприще: «Ты на старте еще и достигнешь высот»…

Попевки тетушки Адили или мои ангелы-хранители

Возвращаюсь к детским своим годам. После ареста отца нас взял под свою опеку мой дядя по отцу – Алибала. Постоянно заботился о нас. Жили мы в одном дворе. С дядиными детьми – Фаридой и Агагюль –мы были как братья и сестры. Дядина жена Адиля – амидосту - была для нас как вторая мать. Сама же наша мама день-деньской пропадала на работе. Амидосту была домохозяйкой, и нас не обделяла лаской и заботой. У кого что заболит, какая болячка случится – бежим к ней. В те времена у меня часто побаливали зубы. Адиля – амидосту, знавшая толк в народных средствах, поджаривала отруби или соль, заворачивала в полотенце и прикладывала этот компресс к моей щеке. И боль понемногу утихала. На лето дядина семья перебиралась на дачу, и меня забирали с собой. Адиля – амидосту не ставила никаких различий между мной и собственными детьми.

Мне помнится, как она порой напевала про себя разные попевки. Эти ласковые воркования до сих пор у меня на слуху. Lampanı yandır, İşıq olsun sənə. Adaxlın gəlsin, Aşiq olsun sənə... Приблизительный перевод четверостишия: Ты затепли лампу, Света пусть прибавится, Чтоб влюбился твой жених, Как у нас появится. Первая жена дедушки моего Хабуллы умерла, оставив его с четырьмя сыновьями – Алибала, Баба, Таги и Баги (мой отец). Дед построил вторую семью и Хадиджа ханум, которая вступила в новый очаг уже будучи матерью двух детей; с дочерью Адилей (будущей «амидосту») и Бабир ами. Впоследствии у деда Хабуллы и бабушки Хадиджи родились еще пятеро детей: Бикя, Мина, Сурая и Насиба (мои тетушки), и еще Аждар (мой дядюшка). Я часто захаживал к Хадиджа-нэнэ.

Она была ласкова и приветлива со всей родней, соседями, обращавшимися к ней в обиходно – упрощенной манере как к «Хатча нэнэ». Вспоминаю, как она пекла хлеб в домашней земляной печи – тендире, вкус этого душистого румяного чурека. Она была полной, дородной женщиной, когда пекла хлеб, – лицо распаренное, раскрасневшееся. Если начала лепить катыши теста на стенку тендира, все должны были вести себя тихо - смирно, и пикнуть не смей. Беда, если мы ненароком помешали, и катыш комом пошел.

Бабушка вспылит, осерчает и прогонит нас прочь. Через час – другой окликнет: «Идите сюда, я для вас гогалов напекла!» А гогал – объеденье! Теперь все мои дядья и все тетушки покинули мир. Да упокоит Аллах их души! Осталось от них многочисленное потомство. Как выпадет время, появится возможность, – видимся, справляемся друг о друге. Я желаю им всем долгой жизни, здоровья, благополучия. И в их числе – потомкам Гаджибалы – дяди моего отца по матери. Это был мудрый, рассудительный аксакал, умел говорить редко, да метко. Когда я секретарствовал в школьном комсомоле, он частенько заводил разговоры со мной «про жизнь».

Впоследствии я понял, что это были не праздные беседы, Гаджибала дайи исподволь подводил меня к правильному восприятию и истолкованию происходивших в обществе и политике процессов, логики мировых событий… В один из летних дней мы сидели у сельмага, провожая взглядом приезжавшие из города и исчезавшие из виду в лабиринте пиршагинских дачных улочек шикарные легковушки «ЗИС-101», солидные «М-1» («эмки»).

День был воскресный, и партийно-советские «крупняки» подались за город,чтоб «набраться энергии». Иногда на этих пыльных дорогах появлялись видавшие виды, потрепанные автобусы и полуторки. На этом транспорте на пиршагинские пляжи приезжал «плебс». Гаджибала дайи, после долгого созерцания этого воскресного паломничества обратился ко мне: – Ай комсомол, вы вот невзлюбили старую власть, пришли и водворили власть советскую. И что с этим изменилось? Ведь в прошлом так оно было.

В те времена у богачей – Исмаил бека, Наджаф бека и прочих толстосумов – в Пиршагах были свои дачи. Они катили сюда в нарядных фаэтонах, а бедняки – на арбах. Значит, ваша революция изменила только средства передвижения. Фаэтоны заменили «зисами», а арбы – старыми автобусами и грузовиками. Разве не так?!.. Как-то с Гаджибалой дайи стояли на улице, беседовали. Мимо нас прошел нищий. Когда он отдалился, Гаджибала дайи прокомментировал: "Этот человек попрошайничал и в николаевские времена. Но когда построили советскую власть в Азербайджане,он круто пошел «в гору». Дали ему должность, стал он членом профсоюза. Ему поперек слова не скажи… Но прошли годы, и он опять у разбитого корыта. А знаешь, почему? Ты послушай, скажу. Вот я, Гаджибала, до революции жил припеваючи. Не нуждался ни в чьей помощи. А после революции стали меня теребить, потрошить, дочиста обобрали. Но, несмотря на все это, я собрался с силами, выкарабкался, выжил. И среди сельского народа вновь занял свое подобающее место и, как видишь, сейчас живу не хуже других и не чув- ствую себя ниже других. Ибо я всю жизнь любил трудиться и вкалывал. А этот вот хочет кормиться задарма, не утруждая себя. Потому как тогда был нищим, так и остался. Вот мой тебе совет: никогда не бойся работы, и берись за дело потяжелее, потому что с легким любой управиться. И запомни: никакая власть не дает и не даст человеку дармового хлеба. Ведь и Аллахом велено: «С тебя – старание, с меня – воздаяние».

Эти мудрые слова простого сельского человека запали мне в душу, как кредо жизни. С тех пор многое изменилось на свете и в нашем селении. Даже и климат стал немного не тот. Неизменим остался только дух Пиршаги, уставы праведности и добра, взаимное уважение, почитание старших, любовь к труду, рабочая хватка, верность старинным обычаям и традициям. Свой рассказ о нашем селе и его людях я хочу завершить стихотворением геолога по профессии и поэта по призванию Октая Рзы, которого хорошо знают нефтяники.

Пиршаги

Я смотрю восхищенно на свеченье огней,
На благие труды работящих людей,
У Каспийского моря отрада очей,
И венец красоты, дар Творца, – Пиршаги,
Доброй славе твоей нет конца, Пиршаги!
Дух героев, покой освященных могил
Ты достойно берег и достойно хранил,
Был опорой людей и источником сил,
Здесь, под сенью небес, край чудес,
Пиршаги Воздают по заслугам тебе честь, Пиршаги!
О щедротах твоих земляки говорят,
И в Баку, и в Бильгя, и в Леки говорят,
И в Шахбузе, Набрани, Шеки говорят,
И молва о тебе с незапамятных пор, Пиршаги,
Ты с седой стариною ведешь разговор, Пиршаги!
Нет покоя твоим работящим рукам,
И расцвет твой отраду дарует сердцам.
Здесь всегда появление друга - байрам,
Рад приветить желанных гостей Пиршаги,
Край радушных и добрых людей – Пиршаги.
Здесь крепки старики, молодежь на подбор,
Здесь – отваги пример, в жилах - пыл и задор,
Здесь спесивцам не место, здесь не жалуют вздор,
Чтит заветы отцов, благородства устав Пиршаги, Утопает в садах, в многоцветьи трав Пиршаги.
Золотые пески ли мне пером описать?
Гара-тут ли, нависший шатром, описать?
Кербалаи Мамеда, что чтим всем селом, описать?
Родословную помнит свою Пиршаги,
Есть гнездо в абшеронском краю – Пиршаги!

Я благодарю поэта за искренние строки и теплые чувства.

Студенческие годы

В 1947 году, окончив школу, я стал раздумывать: в какой институт поступать? Известно, что в выборе специальности детьми, привлечении интереса к той или иной профессии большую роль играют школьные учителя. Например, в седьмом классе я так увлекся уроками нашего историка Гаджибабы муаллима, широтой его эрудиции и знаний, что возмечтал заняться в будущем историей.

В 8-9-м классах это увлечение сменилось интересом к восточным языкам; в десятом классе для меня профессиональным примером стал школьный математик Фаттах муаллим и я, естественно, нацелился на математический факультет. Однако после окончания десятого класса я оказался на распутье, услышав разные расхолаживающие советы. Вообще, выбор профессии на всю жизнь, – дело нелегкое; одолевают сомнения, приходится много думать, сравнивать... А тут еще близкие, родные, скептически оспаривающие мой выбор... Советчиков хватало, все наставляли меня на путь истинный.

Может, в их участии сквозила благодарная память о моем отце, со стороны которого они видели добрую заботу и помощь. Возможно еще, они были движимы сочувствием к моей матери, которая претерпела столько тягот ради того, чтобы мы, ее дети, росли здоровыми, учились, встали на ноги. «Аллах даст, окончишь школу, вуз, займешься хорошим делом, подставишь плечо маме, будешь опорой ей и сестрам», – говорили они. Заведующий сельской аптекой Мамед-Исмаил, в свою очередь, пытался убедить, что из меня выйдет хороший врач, и настоятельно советовал поступить в мединститут.

Он столько твердил об этом, что в конце концов я согласился и решил подать документы в этот вуз. И, не помешай непредвиденный случай, я бы, наверное, пошел в медицину и стал бы врачом. Махмуд, брат однокашника Акпера Ахундова, вместе с нами окончившего среднюю школу, учился тогда в АзИИ (ныне – Нефтяная Академия). И Акпер, по примеру брата, уже подал документы в приемную комиссию этого института. Шла вторая половина июля. Махмуд с товарищами наведался в Пиршаги. Имена двоих из них у меня на памяти: Алемшах и Алекпер. После встречи, знакомства я с Акпером присоединился к компании студентов, махнул к морю – купаться. Дорога длинная. Идем по горячим пескам, беседуя о том, о сем. Вдруг один из товарищей Махмуда спрашивает у меня: «А ты в каком институте хочешь учиться!» - «Подам документы в мединститут».

Все удивились. Зашумели: «Да что ты говоришь? Ведь ты родился и вырос в городе, где кругом высятся нефтяные вышки! К лицу ли тебе открещиваться от профессии нефтяника? Да ты знаешь, что значит – быть нефтяником? Уважаемая, почетнейшая профессия! Настоящее, мужское дело! Нефтяниками вся республика гордится… Результатом этих вразумлений и внушений явилось то, что 26 июля повез свои документы и сдал на геологоразведочный факультет АзИИ. И этот факультет я выбрал по совету моих «агитаторов». Все они, четверо, учились на нефтепромысловом, а мне растолковали, что профессия нефтяника-геолога – царица всех профессий. Акпер тоже подал документы на этот факультет. Подошла пора, и я, успешно сдав приемные экзамены, поступил на отделение геологии и разведки нефтегазовых месторождений геологоразведочного факультета.

Так, с сентября 1947 года, началась моя студенческая жизнь. На первых порах я ездил в институт из села и возвращался туда же. Дорога отнимала уйму времени. Кроме того, меня несколько сбивало с привычного ритма и отличие вузовской системы обучения от школьного расклада. В институте, скажем, отнюдь не каждый день спрашивали-проверяли усвоение пройденного материала. Вдобавок, у меня не ладилось с выполнением чертежей-графиков, и при просмотре моих наглядных эскизов преподаватель не скрывал своего недовольства. А это крепко меня уязвляло, и я даже подумывал бросить учебу в институте; и в селе говорил, что расстанусь с АзИИ и в будущем году поступлю на математический факультет университета.

Уж столько сетовал, жаловался, что мать наконец, рассердилась:"Хватит! Здесь в Пиршагах, в Кюрдаханах ты всегда гремел на всю округу, что же теперь на тебя нашло? Что ж так скоро с арены сбежать решил? Ты же мужчина, поступил в институт, так потрудись, учись! А то, знаешь, как в пословице получится: «Влезть на осла – одна срамота, слезть – другая…».

Материнский укор крепко встряхнул меня, будто я ото сна проснулся. Перво-наперво добился того, что устроился жить в общежитии, хотя и не без труда. Оно находилось на бывшей улице Солнцева (ныне – улица академика Мирали Кашкая). Попал в 33-ю комнату, где, кроме меня, обитали тринадцать студентов. И, естественно, возникали определенные проблемы. Например, половина студентов, бывает, спит, а остальные готовятся к занятиям. Потом – наоборот: спавшие - просыпались, и очередь отоспаться другим. Но у такого совместного житья были и некоторые преимущества.

Я имею в виду прежде всего товарищескую взаимопомощь. Это я особенно ощутил на исходе первого семестра. Но об этом – чуть позже. Начались студенческие будни. В середине семестра проводился коллоквиум по физике. Я подготовился, как мог. Начался опрос. Мои ответы удостоились «четверки», придавшей мне хоть какую-то уверенность в себе. Я почувствовал: если приналягу, постараюсь, то с учебой справлюсь. В первом семестре самая большая «закавыка» у меня случилась с черчением-графикой. Преподаватель настолько отбил у меня охоту, что на исходе семестра я перестал ходить на занятия по черчению. А экзамены – на носу. Предстояли зачеты.

Я сдал все, оставалось злополучное черчение. Как быть, я не знал. Задание состояло из трех листов. Два листа с грехом пополам я одолел. А третий – не по зубам оказался. До экзаменов – один день, что делать? С нами учился Гусейн Римази, из иранских демократов. Он сообщил мне, что один из его товарищей, учившийся на технологическом, отбыл в Иран, оставив чертежи. «Давай-ка я отдам тебе его третий лист, используй», – предложил Гусейн. Из-за безвыходности положения пришлось пойти на этот шаг. Конечно, этот спасительный лист опрятностью и чистотой отличался от моих чертежей. Но «отступать было некуда»! Наутро, когда мы сдавали работы, преподаватель, отложив в сторону два чертежа в моем исполнении, внимательно всмотрелся в третий лист; потом, вскинув голову, воззрился на меня. Я не умел лгать, потому смутился. Наверное, и выражение моего лица совершенно изменилось. Преподаватель сразу догадался, что этот лист – не моя работа. Вернул лист мне: «Ступай, начерти заново. К утру не представишь – останешься без зачета».

Я вышел из института и поплелся к общежитию в печальных думах. Ведь при всех усилиях, мне за ночь не удалось бы управиться даже с одной третьей частью задания. Сижу в комнате, ломаю голову. Тут ватагой ввалились соседи по комнате и, застав меня расстроенным, спросили о причине. Я объяснил ситуацию. Они успокоили: мол, не тужи, сейчас мы сообща возьмемся за дело и до утра управимся… И началась коллективная работа. Каждый из нас выполнял определенный фрагмент чертежа.

Под утро закончили. Немного подремав, передохнув, я собрал листы, отнес и сдал. Такая вот взаимовыручка! Коллективизм! Первый семестр я окончил с «четверками» по физике и начертательной геометрии. Эх, где мои школьные круглые пятерки! (Я ведь мог золотую медаль получить, если б не четверки по письменной - на азербайджанском и русском языках). Но теперь, в институте, я радовался и этим оценкам. У меня крепла уверенность: «гранит науки» мне по зубам.

На втором семестре дела у меня пошли полегче. При содействии брата Акпера Махмуда в общежитии я перебрался в комнату на три человека. Это благотворно сказалось и на подготовке к занятиям и экзаменам. Второй семестр я завершил с «пятерками» по двум дисциплинам. Постепенно привыкал к институтской жизни. После окончания первого курса мы отправились на геологическую практику в Шамахинский район. Около месяца проходили практику в селе Мейсари.

Руководителем нашим был доцент Иосиф Рувимович Рейхман. Вместе с ним мы обошли шамахинскую землю, можно сказать, за пядью пядь. Живописнейшие места. Мы воочию видели геологические срезы, вели изыскания над ними. До того времени я не выезжал за пределы Баку. А эта практика позволила мне и моим товарищам получше увидеть, узнать наше родное Отечество, ощутить очарование нашей щедрой земли. Горный чистый воздух, напоенный ароматом цветущих полян, благоуханием лесов, был упоителен; я не мог вдосталь напиться прозрачных вод кристальных родников…

Второй курс я начинал с большим воодушевлением. Обстоятельства сложились так, что я вновь очутился в знакомой 33-й комнате. Но теперь здесь оставались только студенты нашего факультета. А из нашей группы в комнате было трое – Сабир Гасанов, Ариф Шихлинский и я. Должен обязательно упомянуть двух товарищей из параллельных групп. Геофизиков Гамида Агамалиева и Валентина Поспеева. Валентин прибыл к нам из Краснодара.

Мои ровесники, наверное, помнят, что в послевоенные годы в бакинских вузах обучалось немало молодежи из России. Как-то я спросил у Валентина: "Почему же ты предпочел учиться в Баку, оставив такие города, как Москва, Ленинград? Разве для тебя не было целесообразней остановить выбор на каком-нибудь из российских городов?" Ответ Валентина и растрогал меня, и затронул в сердце моем струнки гордости за Баку.
– Во-первых, климат в Баку такой, что зимой можно обойтись и простым пиджаком, а это немаловажно для бедного студента. С другой стороны, народ в Баку очень гостеприимен и доброжелателен. Здесь к людям относятся очень уважительно, и получают удовольствие, делая добро…

Во время учебы на третьем курсе мы с Валентином обретались в одной и той же комнате общежития. Как и в других комнатах, у нас был небольшой радиорепродуктор на стене. Однажды сидим вместе, готовимся к занятиям. Тут по радио зазвучала симфоническая музыка. Я встал и отключил радио. Валентин, подняв голову, посетовал:"Что ж ты не дал послушать музыку?" – "Ты-то понимаешь эту музыку, а я – нет." - Он с улыбкой возразил:"Ошибаешься. Это прекрасная музыка. Захочешь – и ты поймешь и полюбишь ее…" - Помолчав, он добавил - "Любопытно… Когда ты смотришь кинофильмы, ты не досадуешь на симфоническую музыку, потому что созерцание действий, происходящих на экране, природных картин помогает тебе в восприятии этой музыки. А сейчас вот по радио звучит только сама музыка, и ты не можешь ее воспринимать, не зная ее «языка». Ну, ничего, это дело поправимое…

Прошла неделя-другая, и Валя сообщил мне, что купил билеты в Филармонию, и нам предстояло пойти на концерт симфонической музыки. Тема первого произведения, прозвучавшего на концерте, была посвящена сельской жизни. Автора я запамятовал, но помню, что по мере слушания музыки перед моим взором оживали картины жизни родного села…

Симфонический концерт очень мне понравился, и я поблагодарил Валентина за этот прекрасный «урок». А то первое «живое» знакомство с симфонической музыкой переросло у меня в пожизненную любовь. Великолепные творения симфонической музыки мне столь же дороги, как наши мугамы. Студенты нашей группы Мамед Мирзоев и Муслим Велиев также жили в общежитии и часто наведывались к нам в комнату. Нам было о чем поговорить. Потому при первой возможности собирались на посиделки, беседовали, перешучивались, узнавали о литературных новостях, делились знаниями. В наших отметках исчезали «тройки» и росло число «пятерок».

После второго курса мы вновь группой отправились на практику. На сей раз предстояла двухмесячная практика в Геранбойском районе. Группой руководил декан факультета Мустафа Бабаев. Мы знакомились с геологической структурой Южного Кавказа. Природа этого уголка Азербайджана, живописность ландшафта восхитила всех нас. На третьем курсе мне предоставили место в общежитии на третьем этаже, – нас в комнате было семеро. Здесь я сдружился с сокурсником Хусу Абдуллаевым. Хусу был очень старательным, собранным студентом, и это его качество благотворно влияло на меня. Хусу не любил празднословия, пустопорожнюю болтовню. Мое с ним товарищество имело тот благой результат, что я, получив по всем дисциплинам отличные оценки, попал в число стипендиатов-отличников.

Эта стипендия позволила мне помогать и нашей семье. После окончания третьего курса меня направили для прохождения производственной практики в контору неглубокого бурения на Чеилдагский участок Гобустанского района. В те времена неглубокое бурение (часто называвшееся и «структурным бурением») получило широкое применение в геолого-разведочных работах. Причиной являлось то, что в указанный период изучение структур геофизическими мето- дами еще находилось на начальной стадии. В конторе неглубокого бурения мне дали производственное задание, и эта работа пошла мне во благо. Четыре месяца я проработал там коллектором. Определял вид, цвет, крепость и другие особенности извлекаемых в ходе бурения пород (песчаник, известняк, глины и проч.), составлял техническую документацию скважины. Трудился с большим воодушевлением. Даже самостоятельно составил геологическую карту Чеилдагского участка.

Еще одним полезным уроком практики в Чеилдаге было то, что я впервые «вживую» окунулся в атмосферу трудового коллектива, ощутил и осознал, что значит сотрудничество с рабочими. Этот опыт очень пригодился мне впоследствии при работе на руководящих должностях. Чеилдаг помог мне поправить материальные дела. Зарплата за четыре месяца послужила и подспорьем для нашей семьи, и я смог купить себе обнову.

Как только начались занятия в институте, я выступил в студенческом научном обществе с докладом о Чеилдаге. Это стало моей первой научной работой. Доклад был встречен с интересом, и это послужило для меня стимулом; могу сказать, что именно тогда у меня зародился интерес к научным изысканиям.

На четвертом-пятом курсах бытовые условия в общежитии стали вольготнее, – я жил в комнате, рассчитанной на четыре человека. Соседями были товарищи из группы – Хусу, Муслим и Сабир. Обитание в общежитии имеет свои особенности, свои привлекательные стороны. Это могут прочувствовать только те вузовцы, которым довелось пожить в общежитии. Как-то вечером засиделись за шахматами. Уже одиннадцать часов ночи, а они сражаются, полночь – продолжают…

Хусу начал ворчать: мол, пора спать, гасите свет. А Сабир огрызнулся: дескать, тут общежитие, а не твоя частная квартира, хочешь спать – спи, а мы будем играть. В ту ночь мы уснули поздно. Прошло какое-то время и вдруг до меня донеслись звуки свирели. Открыв глаза, вижу: Хусу, сложив ноги под себя на постели, преспокойно играет на свирели. Проснулись и шахматисты-полуночники. Я спрашиваю: – Что ж ты вытворяешь, Хусу? Разве можно в пять утра на свирели играть? – Можно! Здесь общежитие! Охота играть – вот и играю! Вас это не касается.

Понятно, в чей огород метили эти камушки. Хусу отвечал Сабиру той же «монетой». Ну, тут уж не до сна. Мы все начали хохотать.

Однажды мы решили сколотить свой «колхоз»; питание врозь влетало в копеечку. А мы, видите ли, хотели сэкономить. Собирали вскладчину деньги и, по очереди, ходили на базар, кто-то готовил еду, кто-то посуду мыл. Вроде, дело пошло на лад, своя готовка получалась вкусной, и денег меньше уходило. Но когда очередь мыть посуду дошла до Муслима, он заартачился. – Это не по мне! Не буду я мыть посуду! Ведь и девушки там моют, а мне, знаете, стыдно перед ними посудомойничать… Короче, верните мои деньги, выхожу из «колхоза».

Таким образом, первым в бывшем Советском Союзе подорвал колхозное движение наш Муслим… Студенческая жизнь была полна подобных занятных и любопытных историй. Воспоминания, связанные со студенческим общежитием, я хочу завершить стихотворением нашего товарища Маиса, хорошо передающее атмосферу нашего молодежного, пусть не очень комфортного быта, дух нашего дружного и неунывающего сообщества.

Общежитие

Довелось ли тебе, от родного селенья вдали,
В общежитьи студенческом годы прожить?
В комнатушке простой хлеб с друзьями делить
И ночами конспекты свои ворошить?
И с тетрадью в руках засыпать иногда,
И корпеть, и потеть, не жалея труда,
Чтоб на сессии в грязь не ударить лицом,
Чтоб достойной учебой порадовать дом?
Довелось ли тебе руки греть над плитой,
Щепоть соли просить у девчонки одной,
И заваривать чай в чайнике расписном,
Чьи узоры напомнят о доме родном,
О бессонных заботах матери дорогой,
Ожидавшей пять лет, позабывшей покой…
Общежитие… Койка… Кто здесь жил до меня?
Может, это застрельщик грядущего дня,
Неустанный искатель земных кладовых
На просторах страны, в горах снеговых,
Может, это учитель в далеком селе,
Иль ученый, прозревший комету во мгле?..
Общежитие! Годы пройдут чередой.
Проплывут, прошумят, как волна за волной,
Не забыть никогда, как ты грело меня
Теплотой материнской святого огня…

Утраченные грезы

В 1952 году я окончил пятый курс. Мой дипломный проект был посвящен перспективам так называемой Алятской складки. 18 сентября, защитив дипломную работу, я получил официально заверенную специальность: горный инженер по геологии и разведке нефтегазовых месторождений.

Выяснилось, что отличившихся в учебе выпускников оставят в аспирантуре. Было решено оставить и меня аспирантом на кафедре поиск и разведка нефтяных и газовых месторождений. Время четырехмесячной преддипломной практики я провел на участке «Айрантёкен», где и подготовил обширный дипломный проект о перспективах нефтеносности Алятской складки.

Руководителем моей дипломной работы был доцент кафедры Бахыш Султанов. Ознакомившись с представленной работой, он сказал: «Твой дипломный проект равнозначен приблизительно кандидатской диссертации. Иншаллах, если поступишь в аспирантуру, можешь в первый же год защититься». Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.

В те времена выпускников, намеченных к отбору в аспирантуру, держали вне распределения и не направляли по регионам. Потому и я не фигурировал в распределительных назначениях. Был уверен, что я без пяти минут аспирант. Однако после защиты диплома меня и Арифа Шихлинского вызвал к себе декан факультета и сообщил: «Москва не дает разрешения на оставление вас в аспирантуре». Причем, якобы это связано с судимостью наших отцов.

Происходило это в пору сталинско-багировского правления, и мы, не пикнув, молча покинули кабинет. Впоследствии выяснилось, что «московское табу» было ложью. Никаких документов в Москву не посылали. Нас попросту «отшили», чтобы протолкнуть родственников тогдашних высокопоставленных лиц.

У бакинцев бытует поговорка: «И в Сараи лишились плова, и в Новханы осечка снова». Меня с Арифом ни в аспирантах не оставили, ни по распределению не направили, как положено по закону. Повисли «в воздухе». Руководитель моего диплома, видя такой казус, посоветовал: «Больше ждать не стоит, иди в производство, устраивайся на работу». И для вящей убедительности прибегнул к пословице: «Шустрая квочка и на свалке прокормится».
А я вспомнил другое присловье: «Советы вестимые – платье растяжимое…»

На Нефтяных камнях

Я устроился на работу в ведомстве под названием «Госспецнефтепроект». Однако пробыл там недолго, так как работа ведомства была преимущественно связана с инженерной геологией. Потому обратился с заявлением в Москву, к союзному руководству нефтяной промышленности и попросил перевести меня в новосозданное производственное объединение «Морнефть». Пришел положительный ответ. Меня приняли на работу в аппарат «Морнефти».

Но это далось мне нелегко. Пока утрясли дело, пришлось мне изрядно помыкаться. С декабря 1952 года по 24 марта 1954 года я проработал в аппарате ПО – сперва старшим инженером, затем начальником отдела. В моем становлении как геолога здесь большую роль сыграли Анатолий Петрович Ушаков, Амберкий Лукич Путкарадзе, Миркязим Ахад оглу Мамедов и другие опытные специалисты. В «Морнефти» зарплата у меня была приличная, что помогло существенно улучшить материальное положение нашей семьи.

Я стал помогать и моим сестрам, к тому времени учившимся в институте, маму уговорил уволиться с работы и всецело заняться домашними делами. Словом, мы начали жить по-людски. И работа шла у меня хорошо. Но, вместе с тем, я испытывал некую тревогу. Словно что-то щемило душу. Я думал, что в отрыве от производства не смогу стать хорошим геологом.

Потому, вняв совету главного геолога «Гюрганнефти» Фуада Самедова я перевелся на должность старшего геолога первого промысла Нефтяных Камней. Нефтяные Камни тогда гремели на весь мир. Работать в рукотворном городе на сваях, слава о котором шла по всему свету, было не так уж легко. К тому же, я был худющим, физически слабым молодым человеком. При росте 174 сантиметра я весил всего-навсего 54 килограмма. По этой причине и дома, и в «Морнефти» меня старались отговорить от мысли пойти на Нефтяные Камни, твердили, опомнись, одумайся, не лезь в пекло, ты там себе шею свернешь, окочуришься… Но я, как в народном дастане, стоял на своем: «Керем умрет, а с пути не свернет!»

А.Л.Путкарадзе, тогда работавший главным геологом в конторе «Морнефтеразведка», узнав о моем намерении, вызвал меня и заявил: «Хошбахт! Если ты будешь работать на Камнях так, как работали до тебя геологи-промысловики, то я против твоего поступления туда, но если ты движим желанием произвести перелом в работе, – тогда иди».

С 24 марта 1954 года я приступил к работе на Нефтяных Камнях. Тогда первый промысел возглавлял Бахтияр Мамедов. Он принял меня очень хорошо. Первый промысел подчинялся «Гюрганнефти». Этот трест располагался на оконечности Абшеронского полуострова, неподалеку от острова Пираллахи (тогда называвшийся островом Артема).

Управляющим трестом был Виктор Антонович Ногаев, а главным геологом – уже упомянутый мною Фуад Ибрагим оглу Самедов. Известно, что Нефтяные Камни находятся в 90 километрах от Баку и в 40 километрах от острова Пираллахи – в открытом море. Абшерон с островом Пираллахи соединяет искусственная дамба. По дамбе прежде мы проезжали на машине, позднее – «электричкой», а дальше морем, на судне отправлялись на «Камушки». Суда типа «Логгер» добирались туда примерно за три часа. Позднее с бакинского морвокзала туда стало ходить судно «Андога». При хорошей погоде «Андога» одолевала этот путь за 8-9 часов, а в ненастную – за 12-13 часов.

Я с большим воодушевлением включился в работу, и вскоре меня стали узнавать и признавать. Не сочтите за нескромность, если скажу, что я добился крутого, если не революционного перелома в работе промысловых геологов, расширения масштаба исследовательских работ.

Вообще, тогда во всем Советском Союзе обращалось серьезное внимание на научно выверенную эксплуатацию нефтяных месторождений. Нефтяные Камни были новым уникальным плацдармом, и здесь имелась возможность внедрять и применять все прогрессивные новшества; я придавал особое значение этому вопросу и посвящал ему большую часть своего времени. Мой геологический отдел уже развился в доподлинный научный центр.

Главный геолог треста Фуад Самедов поручил сосредоточить все научно-исследовательское дело в моем отделе. В том году на Нефтяных Камнях начался процесс закачивания воды в глубинные пласты. Этот процесс требовал расширения исследовательских работ. Вскоре добрая молва об этом нововведении распространилась по всей нефтяной промышленности Азербайджана.

Вместе с тем, собрав молодых инженеров с обоих промыслов (старшим геологом второго промысла был Энвер Мамедов), я создал научный кружок. Эти инженеры ежемесячно здесь выступали с научными докладами и знакомили коллег с достигнутыми научными результатами. Впоследствии этот кружок превратился в научное общество. Тогда в Советском Союзе и союзных республиках существовало общество по распространению политических и научных знаний с центральным правлением в Москве. Называлось это общество «Знание». И наше научное общество снискало признание как одно из эффективно действующих местных звеньев этой авторитетной организации.

В 1956 году я впервые выбрался за пределы Азербайджана. В городе Куйбышеве (нынешняя Самара) проводилось совещание работников нефтяной промышленности страны. От Азербайджана в совещании участвовала большая делегация во главе с министром нефтяной промышленности Сулейманом Азад оглу Везировым. Я был одним из членов делегации. Совещание вел тогдашний союзный министр нефтяной промышленности, наш знаменитый земляк Николай Константинович Байбаков.

Участие в этом совещании позволило мне ознакомиться с процессами, происходящими в нефтяном хозяйстве страны, с различными научно-техническими и организационными идеями.

Свет, пришедший в наш дом

12 января 1957 года и в моей личной жизни произошло знаменательное событие. Я построил семью с любимой девушкой, избранницей сердца – Фаридой ханум. Свадьбу сыграли в Пиршагах. Тогда наша свадьба для односельчан и родных явилась, в известном смысле, неожиданностью. Во-первых, все считали, что время свадьбы выбрано неподходящее, так как в абшеронских селениях не принято справлять свадьбы зимой. Эти торжества приурочивались к осени или к весне. Причем, для проведения свадьбы сооружали специальные палатки – «тойхана», а в зимнее время, в холодные дни такое было невозможно.

Кроме того, в те времена устраивали «платные» (денежные) свадьбы. Приглашенные записывали свои имена в список, вносили деньги и, посидев некоторое время в тойхане, потанцевав, покидали торжества, уступая место другим.

Таким образом, количество посетителей свадьбы ставилось в зависимость от степени участия хозяина торжества или же его родителей на свадьбах других людей. Иными словами, это выглядело как «услуга за услугу» или «плата за плату», то есть ответным жестом, возмещением «долга».

Я пришел к решению совершить «революцию» в сельском быту, то есть, соберем гостей на торжество, пусть все усядутся за стол, пообщаются, отведают угощений, поразвлекутся, потанцуют, повеселятся…

Конечно, мои дядья (тогда здравствовавшие) – Алибала, Таги, Баба и Аждар – не одобрили мою затею: «Не нужно европейских компаний, свадьбу надлежит справить по уставам наших отцов и дедов». Приводили довод: «Мы (то есть вся моя родня по отцовской линии) участвовали во многих свадьбах, и теперь пусть нам воздадут (возместят) долг…»

Дядья долго уговаривали, убеждали, но я стоял на своем. Наконец, старший мой дядя Алибала, сдался: «Ладно, ступай, устраивай так, как хочешь!» И предупредил других дядьев: «Не трогайте его, он справляет свадьбу на свои средства, и пусть делает так, как ему угодно».

Таким образом, старая свадебная традиция села Пиршаги впервые была нарушена нашей свадьбой. Торжества, прошедшие в виде застольной «компании», пришлись по душе многим в селе. Но у моего «революционного» прорыва нашелся лишь один последователь, – друг моего детства Агазер. Когда же дошел черед до нашего друга Беюкаги, нашла коса на камень. Беюкага уперся: «Я справлю свадьбу мою по обычаям предков. Говорят же: хоть в палас облачись, а с народом влачись… Как народ, так и я».

Итак, в истории села Пиршаги я остался первым реформатором свадебного обычая, правда, без активного продолжения. У моего знакомства с Фаридой ханум большая история. Я учился на четвертом курсе. В то время в факультетах института проводились литературно-художественные вечера, концерты, вечера танцев, викторины, встречи со знаменитыми людьми. Как-то Агазер, учившийся на энергетическом факультете, дал мне пригласительный билет на вечер энергетиков. Я отправился на вечер с сокурсником моим Муслимом.

Уселись в зале. За нами сидели студентки-первокурсницы. Муслим изобретательно находил темы для завязывания разговора с девушками. И здесь он был на высоте. Я поглядел, послушал, и показалось, что Муслим с этими девушками знаком чуть ли не с младенчества. Невольно и я подключился к беседе. Познакомились. Одна из этих девушек была нынешней спутницей жизни моей – Фаридой. Она пришла на вечер с подругой – Афет, студенткой мединститута. Впоследствии Афет сыграла большую роль в нашей жизни.

...С Фаридой иногда я виделся, бывало, перекидывался словом. Я узнал, что встарь у них была дача в Пиршагах, где они проводили лето. После я увидел ее фотографию на доске студентов-отличников, выставленной в институте. Какое-то внутреннее чувство влекло меня к ней, и со временем это чувство становилось все сильнее.

По окончании четвертого курса мне дали путевку в Дом отдыха в Бильгя. Из Дома отдыха открывался прекрасный вид на море. До моря рукой подать, кругом – зелень, цветы, благодать. Прошло два дня. Ежедневно сюда из Баку приезжал автобус. Когда раскрылись дверцы очередного рейса, и пассажиры начали сходить, я не поверил своим глазам. Фарида!.. Она прибыла сюда со своим отцом. Я стремительно подошел и поздоровался. Она познакомила меня со своим отцом: «Хошбахт – пиршагинец, мы учимся вместе в институте».

Абдулгусейну киши – так звали ее отца – надлежало возвращаться в город. Мы вместе проводили его. Отец, уезжая, вверил ее моей опеке. Тут мне пришлось продемонстрировать свою самоотвер- женность и смелость. На остановке автобуса народу уйма. Я почувствовал, что Абдулгусейну киши места в автобусе не достанется. Как же быть? Замечаю: одно из окон автобуса – без стекла. И я выкинул такой трюк, что до сих пор диву даюсь.

Не представляю, как я тогда пролез через окно в салон автобуса, как нашел еще не занятое место и отстоял его. Это был, так сказать, первый мой подвиг во имя любви. Впоследствии мы оба, вспоминая этот эпизод, хохотали до упаду…

Оказалось, Фариде предоставили комнату на «моем» этаже. Более того, комнаты наши были рядышком. Отдыхающие коротали время за играми: нарды, домино, карты, теннис. Я с Фаридой садился за нарды, –проигрывал, брались за карты – опять незадача, домино, - фиаско… Она и с другими расправлялась точно так же. Но поражение в игре с ней меня нисколько не удручало. Я был влюблен, очарован! Денно и нощно думал о ней, каждое мгновение я мысленно беседовал с ней. Но признаться ей, сказать «люблю» духу не хватало.

Тогда я решил объясниться в письме. Писал с трудом, с утра до вечера корпел, перечеркивал, рвал написанное, брал чистый лист и начинал заново, но погодя и новый текст летел в корзину. Ведь я впервые в жизни писал письмо девушке. Любимой! Письмо – признание в любви! Наконец, кое-как я дописал письмо. Ладно, а как же теперь мне передать ей это письмо? Стал ломать голову. Вспомнил, что взял у нее одну книгу почитать. Когда верну – вручу и письмо. Так и сделал.

Когда протянул письмо, она удивилась:"А это что такое?" – "Письмо," – выдавил я из себя. – "Тебе." – "Спасибо, что вернул книгу. А письмо оставь себе!"

Конечно, любая девушка могла бы догадаться, о чем идет речь в письме, которое ей вручает молодой человек, неравнодушный к ней, но не смеющий сказать ей об этом изустно. И, при всей вероятности затеплившейся ответной симпатии, неписанные традиционные уставы девичьего поведения («Восток – дело тонкое…»), побудили ее отвергнуть мое поспешное лирическое послание. Я невольно и неуклюже преступил грань, отделяющую приятное дружеское общение от более теплых, окрашенных сердечной подоплекой чувств…

Таким образом, мое лирическое послание не дошло до адресата, и я вернулся к себе в расстроенных чувствах, рухнул на инвентаризованную кровать и до самых сумерек пролежал без движения. После того, как мы поженились, мы часто вспоминали эту историю с неудавшимся письмом, и всякий раз Фарида со смехом журила: «Эх ты, простофиля, вложил бы письмо в книгу – так я, заметив, вольно или невольно прочла бы…»

Но… тогда Фарида перестала даже разговаривать со мной. Общение наше прекратилось. Отдыхающие, посвященные в мои переживания, прозвали меня «Меджнуном». Допытывались, что же я написал в том письме. Я отмахивался: мол, не стоит говорить о письме, которое не дошло до адресата, и не было прочитано.

Впоследствии, писатель Гюльгусейн Гусейноглу в документальной повести «На лоне Хазара», посвященной мне, поднял мой неудавшийся эпистолярный опыт на уровень превосходного литературного отрывка, вернее, стихотворения в прозе. И я привожу здесь этот отрывок, как есть. Быть может, молодые влюбленные найдут в этих строках отражение собственных переживаний, а умудренная старость отзовется понимающей улыбкой…

«Дорогая моя Фарида! Знаешь, как колотится мое сердце сейчас, когда пишу это письмо. Окажись кто-нибудь со мной, Валлах, он бы услышал мое сердцебиение! …При встрече с тобой я не могу высказать того, что переполняет сердце мое. А после переживаю, казнюсь, ругаю себя за робость. Потому я решил открыть тебе душу в письме. Я люблю тебя, Фарида! Люблю!!! Не могу забыть тебя – с того самого вечера в институте. Мечтаю быть всегда рядом с тобой. Слышать тебя, видеть тебя, чувствовать вблизи дыхание твое. Сколько раз я хотел сказать тебе это трудное, это чудное, святое слово «люблю»… Увы… Письмо развязало мне язык, письмо расхрабрило меня…

Не знаю, что ты напишешь мне в ответ. О, если бы ты отозвалась тем же словом… «люблю»!.. Тогда я был бы самым счастливым человеком на свете, честное слово, Фарида, самым счастливым человеком! Хотя имя мое «Хошбахт», но я не могу представить себе свое счастье без тебя. Поверь, Фарида, поверь. Ты часто снишься мне. Но странно, что и во сне я не могу высказать тебе то, что на сердце у меня. Ты всегда уводишь разговор. Вот и вчера ночью. «Люблю» так и повисло у меня на кончике языка. Расхрабрился, вот-вот выскажу, выкричу, но… сон мой прервался. С нетерпением жду ответа. Ответа, отрадного мне. Мое намерение окончательно. Я хочу построить с тобой семью. Я хочу, чтобы ты стала навеки, на всю жизнь моей Фаридой! Только моей!»

Прошел день - другой, и мне не осталось иного выхода, как рискнуть. Встретив ее в институте, подошел к ней и начал издалека:"Однажды Молла Насреддин заявил, что ему свыше дан пророческий дар. Собрался народ, и ему говорят: «Молла, ежели так, то яви какое-нибудь чудо. Вот, скажем, внуши той горе, пусть двинется к тебе». Молла что-то бормочет под нос. Потом медленно направляется к горе. Народ говорит: «Куда же ты, Молла?» А он в ответ: «Я не из тех форсистых пророков. Если гора не идет ко мне, то я пойду к ней».

Фарида рассмеялась, и мы помирились. Я могу сказать о моей спутнице жизни много прекрасных слов. В моей жизни, в моих успехах она сыграла огромную роль. В сложных ситуациях ее советы оградили и предостерегли меня от многих бед. Есть расхожее изречение: «Выслушай жену и поступай наоборот». Но это не про нашу семью. В большинстве случаев я следовал ее советам – и никогда не сожалел об этом. Фарида ханум, являясь хорошей спутницей жизни, хорошей матерью, вместе с тем и талантливый специалист и ученый. Впрочем, лучше пусть об этом скажет человек сторонний, – сошлюсь на очерк «Удачи!» заслуженной журналистки республики Светланы Наджафовой, опубликованный в февральском номере журнала «Азербайджан гадыны» за 1983 год.

«Первое появление молодого специалиста на заводе обычно описывают в таком духе: «Поначалу, входя в цех, имярек робел от шума и грохота, царившего здесь». Затем герой очерка привыкает к этому грохоту, «не представляет жизнь вне этого цеха» и, естественно, становится самым передовым работником завода.

Очевидно, это стандартное описательство столь угнездилось в наше сознание, что, задавая первый вопрос сидящей передо мной женщине средних лет с мягко-улыбчивым лицом, я ожидала услышать нечто подобное в ответ. На вопрос «Помните ли вы первый день, когда вы пришли на завод?» заставил Фариду Юсифзаде надолго задуматься. Взгляд ее устремился куда-то в даль памяти. И улыбчивый свет, забрезживший в глубине ее глаз, вскоре озарил все ее лицо. Разгладились морщины, только-только обозначившиеся на ее лбу. От улыбки она помолодела. Моя собеседница, казалось, напрочь забыла обо мне. И я не торопила ее. Чувствовала, что Фарида стремится извлечь из наслоений лет, из череды прожитых месяцев, дней именно день-день, когда впервые вступила в завод…

…Наконец, оторвав взор от окна, взглянула на меня. Смущенно отозвалась:"Знаете, запамятовала. Первый приход не помню." – И, как бы оправдываясь, поспешила добавить – "Ведь я ходила на завод еще студенткой. Часто бывала на практике…"

…В семье росло десять детей. Восемь дочерей, два сына. Фарида была восьмым ребенком. До сих пор при воспоминании о маме, в голосе слышатся слезы. По ночам, когда вся семья спала, мама все еще возилась на кухне. Наутро, проснувшись, они видели постель Ханум халы аккуратно заправленной. Вроде, мама и не ложилась спать… Родители, терпя тьму лишений, делали все, что могли, чтобы дети росли в достатке, хорошо учились.

– Отец у меня был малограмотным. Мать вообще не умела читать-писать. Но готова была в лепешку разбиться, лишь бы мы учились. Вот и мы все, братья, сестры, получили высшее об- разование. Старшие оперились, обзавелись семьями. Остались дома четверо младших дочерей. Готовились к занятиям в одной комнатушке. Как на грех, никто не мог заучивать тексты тихо, про себя. Потому включали радио, музыку… – …Тогда мы не слышали друг друга, не мешали друг другу. Все учились на «отлично».

Абдулгусейн киши возвращался со школьных родительских собраний как на крыльях. Даже фигура, отягощенная бременем пережитых нелегких лет, выпрямлялась. Добрые отзывы о его детях долго ласкали слух. Особенно хвалили Фариду. «У нее блестящее будущее!» Зейнаб Атакишиева, учительница математики 132-й школы, убеленная сединами, не могла порадоваться за свою любимицу-ученицу.

Окончив школу на медаль, Фарида подала документы в АзИИ, выбрав энергетический факультет, где в программе большое место уделялось ее любимой математике. …Фарида привлекла внимание преподавателей, снискала уважение своими способностями и прилежанием. Профессор Шейдаев, читавший лекции по высшей математике, вскоре назначил Фариду руководителем математического кружка. Как-то в канун юбилея Софьи Ковалевской профессор позвал к себе любимую студентку и поручил выбрать из членов кружка двух человек, которые могли бы выступить с докладами о знаменитой русской ученой.

Фарида назвала двоих студентов, «подкованных» по математике. Но профессор, задержав взгляд на худенькой студентке небольшого росточка, сказал: – А у меня другая кандидатура, – помолчав, добавил: – Я бы хотел , чтобы с докладом выступила ты. Ибо верю, что ты в будущем станешь знаменитым математиком, – как Софья Ковалевская. Когда Фарида получала диплом с отличием, ей рекомендовали остаться на кафедре. …Она пришла за советом к профессору Шейдаеву. – По мне, тебе надо начать с производства… Несколько лет практики тебе не помешают. Назначение на Бакинский электромашиностроительный завод преследовало эту цель Несколько лет поработает, а потом займется «чистой наукой!»

Шли годы, и Фарида Юсифзаде прикипала сердцем к заводу. Научный уровень проводимых лабораторией работ был настолько высок, и они давали производству столь ощутимую пользу, лабораторию перевели из завода в НИИлектротехнической промышленности. В этом институте впервые были изготовлены кондиционеры, высоко оцененные во всем Союзе. Фарида сама вела изыскания по разработке кондиционерного двигателя. Изготовление двигателя новым способом из сталей, произведенных методом холодной прокатки, требовало дальнейших изысканий. Для этих сталей, используемых в двигателях, надлежало выработать определенный режим. Лаборатория, руководимая Фаридой Юсифзаде, занята решением этой задачи, имеющей исключительное значение для народного хозяйства.

Фарида – кандидат технических наук. Диссертацию посвятила выбору оптимального режима для термической обработки электротехнической стали. В это время руководимую ею лабораторию перевели во Всесоюзный научно-исследовательский институт теплового машиностроения. – Мы вновь занимаемся той же проблемой. И состав сотрудников лаборатории-прежний. Некоторые уже работают около двадцати лет. Мы очень привыкли друг к другу. Никак не хотим расставаться. Добавлю, что свыше восьмидесяти процентов сотрудников нашей лаборатории - женщины.

…Лаборатория поддерживала связи со многими городами СССР… Двигатели на многих предприятиях Калинина (ныне Тверь), Кутаиси, Брежнева (ныне Набережные Челны) и других городов, изготавливались в режиме, разработанном этой лабораторией. Это обеспечивало большую экономию в народном хозяйстве. Только в БЭМЗе за год было сэкономлено 170 тысяч рублей средств…

Потому, когда за все эти заслуги Фарида Юсифзаде была удостоена ордена «Знак Почета», когда она получила Почетную грамоту Президиума Верховного Совета Азербайджанской ССР, и когда была удостоена высокого звания заслуженного инженера республики, все, знающие ее, от всей души порадовались: – Эта честь тебе по заслугам! Удачи тебе!» Отец Фариды Абдулгусейн был мудрым аксакалом, сидя в его обществе, слушая его слова, суждения, ты словно видел мир в ином, высоком измерении.

Мать ее, Ханум хала, была очень добрая, мягкосердечная женщина, хранительница очага, ревнительница сплоченности и прочности семьи. Причем она была удостоена почетного звания «Мать-героиня». Вырастила десятерых детей, – двух сыновей, восьмерых дочерей. Кто в республике не знал прославленного тариста Габиба Байрамова! Это был сын моих дорогих Байрамовых – Абдулгусейна киши и Ханум халы. Двое из сестер Фариды – Месума ханум и Мейранса ханум – были врачами, трое – Адиля ханум, Рахима ханум и Офелия ханум получили инженерное образование. Еще две сестры учительствовали; другой брат, Гаджи Байрамов, являлся военным.

Мое представление семье Байрамовых сопряжено с любопытным обстоятельством. 1 декабря 1955 года в «Бакинском рабочем» появилась корреспонденция обо мне, сопровожденная фотоснимком, где речь шла о вашем покорном слуге как передовике Нефтяных Камней. Фарида ханум в тот же день показала газету своим сестрам, не преминув добавить, что этот парень любит ее и собирается посылать к ним сватов.

Этой газетной статьи и фотографии оказалось достаточно, чтобы старшие Байрамовы дали согласие на наш брачный союз. А я все стеснялся оповестить свою маму о своем желании жениться и это, быть может, нынешней молодежи покажется забавным и смешным. Как-то я поведал об этой «загвоздке» управляющему нашим нефтепромыслом Бахтияр муаллиму. Он рассмеялся: «Не тужи, образуется! Но потребуются небольшие расходы. Ты устрой для меня званый обед, и я доведу твои слова до твоей матери. Договорились?»

Я на радостях: «Договорились!» Тогда устроить угощение ничего не стоило. Зарезали курицу, купил я модное тогда вино «Медресе», и Бахтияр пожаловал к нам в гости. Чуть поев – попив, обратился к моей матери:"Ты почему не женишь этого парня?" - Мать пожала плечами:"Так ведь он мне ни словом не заикнулся. Где мне знать, что он хочет жениться?" - Бахтияр поднял бокал:"Ну, если я говорю, что хочет жениться, значит, так оно и есть. Поздравляю!"

В тот день мать моя не могла нарадоваться. После женитьбы мы пожили немного в Пиршагах, потом сняли комнату в городе.

«Космическое» совпадение и ордер на квартиру

4 октября 1957 года в космос был запущен первый искусственный спутник Земли. В этот же день у нас родился первенец. Нарекли его именем деда – Баги. Больше всех этому событию брадовалась моя мать. После рождения ребенка мы вновь перебрались в Пиршаги. Так как Фарида работала, основную заботу о Баги взяла на себя моя мать.

В 1958 году меня назначили сперва главным геологом, а затем начальником новосозданного на Нефтяных Камнях цеха научно-исследовательских производственных работ (ЦНИПР). Главная задача цеха заключалась в закачке воды в пласты и проведении научных изысканий по всем направлениям на Нефтяных Камнях. Цех имел около 300 работников. Ежедневно в пласты закачивалось около 30 тысяч кубометров воды, тем самым включаясь во внедрение проектов по новым методам эксплуатации нефтеносных пластов. Через некоторое время научный уровень деятельности цеха достиг такой планки, что уже и цехом назвать его язык не поворачивался.

Работы, выполненные цехом, были по объему и значимости равнозначны деятельности целого ряда научно-исследовательских институтов. В то время с нами поддерживали связь такие выдающиеся творцы современной науки, как Азад Мирзаджанзаде и Мидхат Аббасов, оказывавшие нам активную помощь. В 1960 году меня назначили главным геологом НГДУ имени XXII партсъезда, т.е. Нефтяных Камней, как мы привыкли называть наш первый каспийский форпост нефтедобычи.

Управляющим тогда был Бахтияр Мамедов, главным инженером – Бахман Гаджиев. Мой предшественник Фуад Самедов был назначен заместителем директора академического НИИ по разработке нефтяных месторождений. В те времена транспорту было далеко до нынешнего, и добираться из Пиршаги в город и обратно для Фариды было особенно трудно. Надо было переселяться в Баку. Но как? Куда?

Тогда заполучить квартиру в Баку являлось архисложным делом. Я взялся за перо и написал на имя управляющего трестом заявление: «Уважаемый Бахтияр Мамедович! Либо предоставьте мне квартиру в городе, либо же окажите содействие в прокладке путей для «электрички» до села Пиршаги, чтобы по этой дороге начали ходить поезда».

Через некоторое время Бахтияр вызывает меня. Я явился к нему. Он со смехом говорит: «Железную дорогу подвести к вашему селу не обещаю. Но постараюсь дать тебе квартиру». В ту пору были в ходу «надстройки» – к верхним этажам зданий наращивался еще один, дополнительный. На двух-трехэтажках в городе там и сям появлялись надстройки. И мы присмотрели двухэтажку в районе Насиминского базара, и принялись за строительство третьего этажа на нем. Тогда существовал такой порядок: лица, которым предстояло получить квартиру в надстройке или в новом доме, надлежало поработать несколько недель в почасовом учете на данной стройке и выполнить определенный объем работы. Мы тоже выполнили это требование.

Первые одиннадцать квартир были готовы в 1959 году. Мне предоставили две комнаты в одной из трехкомнатных квартир, а моему сослуживцу по Нефтяным Камням Назиму Акперову – временно – третью комнату.

21 апреля я всей семьей – мать, две сестры, моя жена с сыном – поселились в надстройке. Назим же не поселился. Я подумал, что он находится в «отгуле» (компенсация за сверхурочную работу), и как обычно, махнул в родной Агдам. Но дни отгула кончились, а Назим и не собирается занять предоставленную комнату.

Я вынужден был спросить у него: «Что же ты не вселяешься?» - Он с улыбкой ответил:"Мы столько лет на Нефтяных Камнях вместе трудимся, уважаем друг друга. Теперь, если я запихнусь в эту квартиру, Аллах знает, как там уживутся наши семьи. Нет уж, в одной квартире двум семьям не бывать. Пока наши жены не перессорили нас, мне не резон переселяться в ту квартиру. Но с одним условием: ты знаешь, что в скором времени будут готовы к сдаче еще несколько квартир, так ты подсоби, чтоб одну из них выделили мне."

Действительно, Назим тогда поступил великодушно. И я выполнил наше «условие», постарался посодействовать, и через некоторое время он также получил жилье. Но до сих пор я не забыл о его добре. Отмечу и то, что за минувшие годы я поменял много должностей, а вот ту квартиру не поменял, и по сей день живу там.

Полный текст книги