Хандамиров Лев - музыкант, погиб на фронте
Хандамиров Лев - музыкант, погиб на фронте[править]
СКРИПИЧНЫЙ КЛЮЧ
Человеческая память, вытесняя порой что-то совсем недавнее, бережно хранит впечатления и образы прежних времен, чем-то неуловимо драгоценные.
Таковы семейные истории. Мы помним подчас и то, чему свидетелями сами не являлись – из рассказов родителей, бабушек и дедушек. Я никогда не знал Лёвика Хандамирова, моего двоюродного дядю. Да и не мог знать, потому что когда он, 20-летний, погиб, моей маме было лишь семь лет. Но мне очень дорога его история. Хоть и известна лишь по обрывкам маминых воспоминаний.
Вот так и поселяется совсем рядом с нами Мировая история, история нашей страны. Она живет в наших домах, в ветхих, так редко просматриваемых альбомах. В наших душах.
История жива, пока живы наши воспоминания.
Напав 22 июня 1941 года на Советский Союз, Гитлер рассчитывал стремительно пройти маршем до Москвы, взять ее – и поставить, таким образом, наш народ на колени. Немецкое командование готовило грандиозный праздник, был выбран даже материал, из которого в центре поверженного города должны были воздвигнуть монумент в честь взятия Москвы. Офицеры вермахта заказывали новые мундиры к параду на Красной площади… Всё это не понадобилось. Путь нацистам преградила не просто Красная Армия, о численности и вооружении которой они знали всё. Путь им преградили студенты и рабочие, инженеры и музыканты – все те, кто пошел в ОПОЛЧЕНИЕ».
... 16 октября 1941 года, минут за десять до полудня, выпускник Московской Консерватории Лев Хандамиров вышел из здания Театра Революции (впоследствии - театр Маяковского), где подрабатывал в оркестре, и подпрыгивающим мальчишеским шагом направился по тогдашней улице Герцена к консерваторскому зданию. Еще перед театром он встретился со своей невестой Еленой Тартаковской.
Кто же сейчас вспомнит, что 20-летний Лев Хандамиров, только что выпустившийся из Консерватории, был одной из надежд московской скрипичной школы? Хотя и жил-то в Москве-то без году неделю – не коренной москвич, как бы сейчас сказали, «лицо кавказской национальности»… А его, между прочим, сразу заприметил сам великий Александр Гольденвейзер – директор Московской Консерватории, композитор и музыковед, друживший в разные годы с Львом Толстым, Скрябиным, Рахманиновым, Танеевым.
В предвоенные годы Александр Борисович был главным реформатором отечественного музыкального образования. Именно в 1931 году появилась консерваторская Школа юных дарований (потом подобные школы создали и при других республиканских консерваториях), собиравшая таких, как Лёвик, мальчиков и девочек, со всего Союза. В 1942 году Гольденвейзер покинет пост директора Консерватории, но тогда, в конце 1941-го, с его именем ассоциировалось понятие «музыкальный мэтр Москвы».
«Интересно, о чем сейчас на собрании говорить будут? О войне, конечно. Помнишь: мы как раз выпускные концерты играли, когда в июне война началась... Но ведь все же тогда думали: неделя-другая – и отобьем подлого врага. Жизнь пойдет прежним чередом. Как же нечестно это со стороны Гитлера! Ведь подписали пакт о ненападении… Зачем нам эта война? Такая жизнь прекрасная в нашей стране, скоро коммунизм, всеобщее счастье», – так рассуждал Левик, спеша в Консерваторию. Леночка за ним успевала с трудом, время от времени вставляя слово-другое в его возбужденный монолог.
«Да разобьют этих фашистов скоро наши войска», - заглядывая в глаза жениха, девушка как бы искала в них подтверждение своей уверенности. И тот горячо кивал в ответ – уже на пороге Альма Матер: «Понятное дело, Красная Армия всех сильней! Я-то, конечно, не воин никакой, тяжелее скрипки ничего в руках сроду не держал – с тех пор, как, помнишь, в детстве ключицу вывихнул. Но, если понадобится, мы с Кариком и Ариком обязательно поедем на фронт – концерты будем давать, фронтовую музыкальную бригаду создадим…»
Собрание, на которое так спешил и на которое, увы, почти не опоздал Лёвик (так уж судьбой ему было уготовлено), посвящено было, однако, вовсе не созданию концертных бригад. Московская Консерватория, как и все столичные вузы, – по приказу Верховного Главнокомандующего - формировала народное ополчение. В тот момент, когда Лёвик вошел, как раз выступал профессор Дьяков.
Яркому, молодому, талантливому преподавателю Абраму Дьякову, на курсе которого он учился, Лёвик доверял больше, чем самому себе. Дьяков стоял на трибуне и возбужденно говорил: «Личное – на второй план… забыть о себе… о семье, романах, любви… И даже, - произнёс он с особой расстановкой, как бы понимая, что «богохульствует, - о музыке».
«Значит, не получится на Новый год к маме в Баку съездить нам с тобой, Леночка, – а ведь хотели торжественно, сюрпризом объявить, что у нас скоро свадьба. Или, может, всё-таки успеем, хоть на два-три дня?..» - то ли рассуждая сам с собой, то ли извиняясь перед невестой, тихо комментировал услышанное Левик.
А Дьяков продолжал: «Наша доблестная Красная Армия, сильная и отважная, пока уступает врагу в численности. И товарищ Сталин, наш Вождь и Учитель, призывает всех и каждого взять в руки оружие...и записаться добровольцем в народное ополчение!»
Это были последние, ударные слова в выступлении Дьякова. Опытный музыкант, он умело построил свою речь – по законам композиции.
…Среди первых записавшихся оказался Лёвик.
Конечно, в ополчение можно было и не записываться. Все консерваторские выпускники имели официальную государственную «броню» – освобождение от воинской службы. Трое друзей из Закавказья - в том числе. Они жили в одной комнате консерваторского общежития – Лёвик и Карик из Баку и ереванец Арик.
Двое из них стали впоследствии очень известными в музыке людьми. Карик – это Кара Караев, один из авторитетнейших современных азербайджанских музыкантов, автор нескольких симфоний и балетов. Арик – Арно Бабаджанян, талантливый советский эстрадный композитор, все помнят наверняка его популярную в начале 70-х песню «Королева красоты»? А третий… третий пропал без вести.
Да, Кара Караев и Арно Бабаджанян тогда тоже не остались в стороне - выступали с концертами перед бойцами в составе фронтовых бригад. Каждый делал свое дело - как мог и как считал нужным. Арно даже в середине войны попал в действующую армию - воевал, и геройски. А немногим раньше, в ноябре того же 1941-го, в 127-й пехотный полк Красной Армии, куда влили бригаду ополченцев, в которой служил под Смоленском Лёвик, приехали артисты. Среди них был и молодой пианист Арно Бабаджанян. Встреча получилась суматошной. Лёвик прибежал к Арику с одной выбритой щекой, другая в мыле; обнимая, перепачкал друга, что-то сбивчиво говорил – что у него все хорошо, что, кажется, почти научился воевать… Тут же написал записку маме – в Баку. Условились, что Арно бросит ее в почтовый ящик в Москве – чтобы мама не догадалась, что сын на фронте.
Однако уже примерно через неделю после той встречи Лёвика с приятелем до Московской Консерватории дошли сведения, что их часть там же, под Смоленском попала в окружение. И в воронку, где спряталось несколько солдат, в том числе и Лёвик, прямиком угодила бомба. Это впоследствии расскажет маме Лёвика тот же Арно, который приедет к ней в Баку сразу после войны.
Никаких документальных подтверждений гибели Льва Хандамирова не было и по сей день нет. Ни бумаг о гибели сына, ни информации о том, где он похоронен, Анна Львовна, мать Лёвика, до самой своей смерти (а умерла она в середине 70-х) не получила. Много раз запрашивала различные военные инстанции, обращалась с письмом даже к Сталину. Ответ (причем неизменно из бакинского горвоенкомата) всегда был один и тот же: «В бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество…» - все это было отпечатано на стандартном машинописном бланке, далее вписывалось от руки: «…пропал без вести в декабре 1941 года».
Из московского ополчения 1941 года, впрочем, не выжил почти никто. Эти плохо обученные военному делу, чаще всего допотопно вооруженные, практически гражданские люди, заслонившие собой Москву, по сути, стали живым щитом – пока в заснеженных подмосковных полях гибли студенты и инженеры, поэты, музыканты, рабочие, из Сибири к нашей столице подходило подкрепление: регулярная Красная Армия набиралась сил, чтобы дать отпор врагу. 20-летние мальчики удержали в своих неокрепших руках ключи от нашего города.
