Прогулки с папой были праздником.
Прогулки с мамой были демонстрацией воспитанности.
Прежде всего, когда мы по Толстого, Горького, мимо Армянской церкви попадали на Парапет, папа покупал семечки. Гражданской одежды у него не было, кроме пиджака, купленного до войны и ожидающего своего часа в шифоньере, а потому он ходил в форме, сперва капитана, а потом майора, производя соответствующее впечатление. Он наклонялся в лежащему на коленях продавщицы мешку или стоящему около нее зембилю и, глядя на мерный стакан время от времени уменьшающийся в размере, задавал филосовский вопрос: « А почему стакан обрезан?» Продавщица – неопределенного возраста ханум в платке, которая знала нас как облупленных, удивленно смотрела на стакан и говорила: «Зачем обрезан, всегда такой был,» - и высыпала семечки в мой широко открытый карман, а остаток отдавала папе, и он насыпал себе в карман. Плевать кожуру под ноги не разрешалось, ее надо было собирать в ладошку, а потом высыпать в мусорную урну, а в крайнем случае, если она не попадалась на пути, то в другой карман, в котором не было семечек.
Папа на улице семечек не грыз, потому что это было не по уставу. Он в это время рассказывал мне о домах, мимо которых мы проходили, о своих друзьях, которые жили по всему центру города: с одними он учился, с другими работал, с третьими встречался в спортивных клубах, да мало ли где мог найти интересных людей активный молодой человек. Именно с папой мы ходили в загадочную Крепость. Я слушала во все уши.
Папа покупал мороженое, на улице! И его надо было есть быстро, потому что оно таяло. Но для порядка это было не на ходу, а на Бульваре, где мы садились на скамейку около мороженщицы. Можно было попросить еще один брикет. А однажды папа спросил меня, сколько мороженного я могу съесть. «Два? Три? Четыре?» - «Да,- сказала я.» И мне было куплено четыре брикета, которые я с удовольствие умяла. Маме об этом было решено не сообщать. «Не боишься заболеть?» – спросил папа. - «Нет». И я поняла, что прошла экзамен на проверку чувства ответственности за себя, за свои решения и поступки.
С папой обязательно заходили в канцелярский магазин на Ольгинской и покупали какую-нибудь мелочь, долго рассматривая и выбирая. У нас всегда была красивая бумага для писем, красивые почтовые наборы, нож для разрезки бумаги, тетради для дневников, которые папа вел в любой своей поездке: в командировку или в отпуск. Именно отсюда у меня любовь к хорошим и удобным канцелярским принадлежностям.
А когда мы приближались с витринам Старого универмага, то тут начинался «гвоздь сезона», как говорили в нашей детской компании.
Мы прижимались к стеклу и наперегонки называли предметы, стоящие за ним, подробно описывая их, делая вид, как будто выбираем их для покупки. Так я узнавала новые предметы и их названия. Как в Оксфордском словаре в своей дальнейшей жизни.
С папой можно было бегать или кататься на велосипеде, подшвыривать - пинать по пути ногой гальку или консервную банку и, чем дольше ведешь ее, тем выше похвала и больше удовольствие.
И говорить, говорить, говорить.
С мамой надо было соответствовать. С ней чаще гуляли на Парапете. Она сидела или стояла в кругу дам, проживающих в нашем районе, а знала она очень многих, потому что было много мест пересечения: стояние в очередях во время войны, обращение за врачебной помощью, встречи-столкновения в аптеке или в поликлинике. Ведь жили мы в «золотом квадрате» вокруг Парапета.
Мама не покупала на улице ничего, мороженое – только в кафе из вазочки, на улице не позволялось грызть семечки, и ничего нельзя было есть на ходу - никаких пирожков. И легендой в нашей семье стала фраза, сказанная мной в конце одной прогулки: «Ну хоть коробку спичек купи!»
Но и мама рассказывала мне о городе, о том каким он был во времена ее приезда, о завтраках чуреком с гроздью винограда или нескольких инжирин, об амбалах, перетаскивающих ханум, идущих с базара, через лужи, об осликах, развозящих по утрам мацони и свежий чурек, о походах с папой на Шихово, когда туда не ходили автобусы и пляж был дикий, о занятиях «Синий блузы» в зале на чердаке «семиэтажки» на Коммунистической, о людях, с которыми они с папой общалась, о своих друзьях из Яхт-клуба на Бульваре, о волнах, которые захлестывали аллею чуть ли не до Набережной.
Мои родители передали мне любовь к городу, куда они приехали совсем юными и который полюбили от всего сердца, а для меня он стал Родиной.
