Отрывки из публикации - Новый Журнал - Июнь, 1912 (Издается в Нью-Йорке с 1942 года)
Лев Викторович Сердаковский (1904–1980) оставил заметный след в общественной истории русской эмиграции в США. Он принадлежал великой первой волне Русского исхода после 1917 года. Кадет Тифлисского[1] кадетского корпуса, окончивший Крымский кадетский корпус с первым выпуском в Югославии и Николаевское кавалерийское училище (Белая Церковь), он состоял в 18-м драгунском Северском полку в Югославии. Поступив на гражданскую службу, параллельно закончил курсы офицеров Генерального штаба, созданные генералом В. И. Головиным. Во время Второй мировой войны Лев Викторович был сотрудником Управления по делам русской эмиграции в Сербии (Белград), пытался склонить высшие командные круги на антигитлеровские позиции (в частности, в 1942 году ему удается встретиться в Хельсинки с маршалом К.-Г. Маннергеймом). По окончании войны он становится секретарем Т. А. Шауфус, возглавлявшей Толстовский фонд в Европе. Эмигрировав в США, Сердаковский преподает русский язык в военной школе в Монтерее (Калифорния), затем переезжает в Вашингтон, где работает консультантом при Госдепартаменте США. До конца дней своих активно занимается кадетскими организациям в США.
В эмиграции Лев Викторович написал удивительную книгу о своей жизни, протекавшей на фоне мировых катаклизмов ХХ века. Его воспоминания охватывают почти весь ХХ век, рисуя подлинные картины ушедшего столетия, те страшные испытания, что выпали на долю русских беженцев, то мужество и достоинство, с которыми они переживали удары истории. Книга Сердаковского до сих пор не издана. Предлагаем читателям НЖ несколько отрывков из нее, любезно предоставленных Ксенией Георгиевной Воеводской, вдовой Л. В. Сердаковского.
Октябрьский переворот был воспринят в Закавказье как узурпаторский акт, грозящий политическим и экономическим хаосом, и вызвал спешное образование Закавказского комиссариата, вскоре распавшегося на Грузинскую, Азербайджанскую и Армянскую республики. Ни о каком отделении от России не было речи; это была санитарная мера временного отрыва от центра анархии.
Кавказский комиссариат и его наследницы-республики считали себя не самостоятельными государствами, а членами Российской Федерации. Ни одна из грузинских партий об отделении от России не заикалась. Их азербайджанские и армянские товарищи повторяли слова Гегечкори, что считают Закавказье только «частью России». Сепаратистские и антирусские настроения обозначились позже, уже в эмиграции.
Эти влияния имеют свою историю: сначала они поддерживались Австрией, потом Польшей, затем частично англичанами и, наконец, Германией. Позиция Соединенных Штатов в русском вопросе была ясной и твердой. Государственный секретарь Роберт Лансинг писал в 1918 году, что Америка «сделает все возможное, чтобы защитить интересы России… В начале войны ни одна армия по духу не могла сравниться с русской; только благодаря преданности армии был преодолен недостаток артиллерийского снабжения. Россия выполнила свой долг великой державы, положив начало победы над Германией. Русский народ заслужил право рассчитывать на помощь в его попытках самому распоряжаться своими собственными делами… Мы должны твердо стать против анархии, классовой тирании и большевистского террора…»
Из разговоров старших мне особенно запомнился спор между Николаем Думбадзе – одним из четырех братьев-генералов, о которых шутя говорили, что на них держится Российская империя, – с видным грузином большевиком Цхакая. Неискушенный в политике генерал говорил мало, но толково, а Цхакая сыпал цитатами, именами и цифрами и доказывал неизбежность конечной победы коммунизма. Это был мой первый урок политграмоты.
Порча русско-грузинских отношений затронула и мою семью. К нам приехала из Царицына сестра моей матери княгиня Елена Нижарадзе с двумя сыновьями и дочерью. Ее муж поехал дальше в Баку, где ему было предложено штаб-офицерское место в новой азербайджанской армии. Там не хватало своих офицеров, и военный министр, царский генерал Мехмандаров, набирал офицеров-грузин. Пережив в Царицыне ужасы красного террора и экономическую анархию, Нижарадзе попали в свободную Грузию, у младших Нижарадзе, не знавших ни слова по-грузински, [проявился] грузинский шовинизм, которого они не чувствовали, живя в мирное время в России. Я же как кадет и кавказец отталкивался от растущего в Грузии местного шовинизма и тянулся к общероссийскому единству, декларированному в лозунге Добровольческой Армии «За единую и неделимую Россию». Много желчи и чернил было пролито противниками «единой». А вот совершенно такая же формула принята в присяге флагу Соединенных Штатов.
<…> В Тифлисе появились германские войска. Это было гораздо лучше турок, но все-таки немцы были врагами. В других частях России они приносили с собой освобождение от большевистского террора и порядок, и поэтому это забывалось. В Грузии порядок был и без них. Грузинское правительство, лавируя в сложной международной обстановке, старалось задобрить немцев. Немцев сменили англичане, и шотландские юбки стали объектом шуток тифлисских кинто. С англичанами, как с союзниками России, кадеты пытались объединиться, но мешало незнание языка.
Первая годовщина независимости Грузии была отмечена торжественным парадом. В длинной процессии шли красивейшие девушки и юноши всех частей Грузии. Особо выделялись пшаты и хевсуры в рыцарских доспехах времен крестоносцев. Эти два маленьких племени были потомками западных рыцарей 4-го крестового похода, не дошедших до Святой Земли и вместо Иерусалима взявших в 1204 году Константинополь. Контратака Алексея Комнена отрезала часть крестоносцев от выхода в Мраморное море. Рыцари осели на черноморском побережье Кавказа, смешались с местным населением, и их правнуки сохранили доспехи XIII века. В первой колеснице ехала красавица Нина Утнелова, изображавшая Грузию.
Странная вещь человеческая память: сколько фамилий забыто, а эта случайная осталась, запомнилась, как и фамилия прима-балерины тифлисской оперы Бауерзакс и балетмейстера Вакарец, которых я видел только на сцене казенного театра, и то редко. Во второй колеснице во всем красном восседала Революция. К моему возмущению, она оказалась моей кузиной Муней, не посмевшей сказать об этом дома. Изображай она что-либо другое, никто бы ее не попрекнул, но княжна Нижарадзе в роли Революции – неприлично!
Вскоре Нижарадзе переехали в Баку, и весной 1919 года я поехал их проведать. Политически между Тифлисом и Баку была большая разница. В Грузии чувствовался порядок и некоторая, явно временная, но все же устойчивость. В Азербайджане, имевшем гораздо меньше своей интеллигенции и офицерства, было неспокойно. Ощущалась близость турок, заинтересованных как в бакинской нефти, так и в своих мусульманских соседях.
Большую тревогу вызывало другое, еще более опасное соседство: русские большевики, всячески подстрекавшие бакинский пролетариат и обострявшие национальные противоречия. Азербайджан жил под знаком политических событий: религиозные чувства уступали место политическим страстям. Одним из моих ярких детских впечатлений была мусульманская процессия в Баку, куда мы приехали в гости. Шла громадная полуголая толпа мусульман-шиитов. Под клики «шах-сэй-вахсэй» люди били себя цепями и кололи кинжалами, кровь текла на тротуар. Не было ни полиции, ни зрителей: европейцам рекомендовалось сидеть дома с запертыми дверями. Это была настоящая Азия.
В Грузии было тоже нелегко, но надо отдать справедливость грузинской социал-демократии, правившей страной в короткий период ее самостоятельности. За исключением ошибочной политики по отношению к Добровольческой Армии и чрезмерного доверия к обещаниям их европейских товарищей по Второму Интернационалу, грузинские меньшевики проявили государственную зрелость и распорядительность в исключительно тяжелых условиях.
Когда начался распад Кавказского фронта, и солдатские массы, потерявшие всякий воинский вид, потекли на север, домой, грузинское правительство направляло до отказа набитые эшелоны на Баладжары в обход Тифлиса. Этот маневр сохранил столицу Грузии. Председатель грузинского правительства Ной Жордания имел полное основание заявить, что «наша политика спасла нас от разгрома самовольно снявшихся с фронта полков», что «мы избежали гражданской войны, уберегли себя от внешних авантюр, удержали все завоевания революции…» Сакраментальное упоминание о «завоеваниях революции» было обязательным ритуалом всех смутных времен.
