Лёнька обожал худенькую седовласую старушку Наталью Михайловну, и ненавидел греков, придумавших школу. Не всех, там попадались и хорошие люди из тех краёв - триста спартанцев, Спартак, Геракл и Гай Юлий Цезарь.
Наталь Михална, их соседка по подъезду, была удивительной учительницей, сорок два года в школе с младшеклассниками, как сказал Лёнькин папа, умная как Мичурин, поскольку ей удалось привить «нашему чурбану» любовь к математике и способность «отличить охотничью дробь от арифметической». А ведь был момент, как призналась мама, что если бы Лёнька был спартанским мальчиком, она за такие школьные оценки выбросила бы его в пропасть.
Сам Лёнька в душе считал себя спутником, потому что Наталь Михална при первом знакомстве с непутевым школяром сказала, что он здорово запущен, а спутники в ту пору запускали каждую неделю, пусть и не всегда здорово. Спустя месяц мама попыталась вручить Наталь Михалне двадцать пять рублей за её ежедневные титанические усилия по выведению безалаберного спутника на орбиту просвещения, но та решительно отказалась, и объявила это актом безвозмездной благодарности за скрашиваемое одиночество, а также толикой радости от Лёнькиной непосредственности. Ну, папа вечером от этой вести обрадовался, шесть с половиной бутылок «Столичной» ежемесячно, как-никак.
Лёнчик не мог понять, почему родители со смешком называют худенькую старушку «толстовкой, проповедующей непротивление злому насилию» - уж сколько гадостей по жизни ей ученики учиняли, и стекла били, и клей на стул выливали, но зла она ни на кого не держала и никому не мстила.
Жила учительница просто, скромно. Главной домашней примечательностью Наталь Михалны, «не утварью, но тварью», был огромный кот, больше у неё живых никого дома не было, муж геройски погиб в боях с фашистами под Ельней во время войны.
Учительница обожала кошачье племя, обрушивала на усатых-полосатых свои материнские чувства и не мыслила себе дом без котов, несмотря на их тягу поточить когти об обои и утянуть сосиску, сваренную перед работой на завтрак. Она предпочитала держать именно котов - чтобы не обременять себя кошачьими родами и заботами об устройстве потомства. Когда Мурзик, предыдущий кот Натальи Михайловны, покрытый шрамами дворовых гладиаторских боев драчун и забияка, отправился по старости и многочисленности ран в те края, где текут молочные реки с колбасными берегами, сердобольная соседка Самира тут же принесла учительнице нового котенка.
Его кошачья судьбина как-то сразу не заладилась. Наталья Михайловна содрогнулась, увидев за решеткой авоськи сморщенный комочек, в таком раннем возрасте едва переживший ужас поездки в переполненном людьми автобусе. Марселька ещё с месяц кидался под диван от малейшего стука в доме, книжку захлопнуть нельзя было. Освоившись, котик навлек на себя другую беду - разорвал без спроса кулек и обтрескался сырой кильки до степени запора, мама вспоминала, как они перевернули Марселя и хотели сделать клизму, а из котовской задницы маленькой пилкой торчал белесый килечный хребет.
И откуда такая невезуха?! Только отперли запор, отпоили молоком из пипетки - на ногах не стоял, как вскоре бедолага умудрился свалить себе на спину телефон, повредил позвоночник и мотался по квартире, как сто сорок пятый составной автобус с резиновой гармошкой посредине, у которого зад ходил отдельно от переда. Кота стали мучить боли на непогоду, лизал то пол, то бок по полдня. Ушиб привел и к неспособности поиграть с кошечками – подсунутый ему плюшевый медвежонок поначалу приглянулся, но не смог в силу неполного соответствия утихомирить страдания Марселя, кот две недели выл, метался по квартире, ставил бесчисленные метки, изъелозил все тряпки на полу, покусал кожаное кресло и ... потерпел полное фиаско с забежавшей невесть откуда на мощнейший поток афродизиаков молодой кошечкой, решительно отвергнувшей притязания инвалида при ближайшем рассмотрении.
Выкинуть кота на произвол судьбы, как это сделали бы многие, у учительницы и в мыслях не было. Мама с Наталь Михалной пошушукались на кухне, и тайком от Лёньки отвезли кота к ветеринару. Марсель отошел от наркоза и от попыток устроить свои любовные отношения, поскольку, как негодовал папа, кота «изуверски лишили необходимого притязательного атрибута на это дело».
Тут как раз совпали два события. С одной стороны, кастрированный Марсель не только успокоился и растолстел, но и получил у Лёньки новое котовское имя Цезарь, поскольку у страдальца по жизни началась новая беда – серийные, иногда раза по три, по четыре за день, эпилептические припадки, как у одноименного императора в фильме «Клеопатра».
С другой стороны, у Лёньки открылась необъяснимая тяга к числам и вычислениям, а также стремление внести упорядоченность в хаотическую жизнь. Он стал подсчитывать и записывать всё – отмечал в блокноте номера и марки проезжавших мимо него автомашин, вычитал и складывал числа с их номеров, переписал все награды его знаменитого тёзки, Генерального секретаря, вывел число домов на их улице, и Наталь Михална едва отговорила его от затеи пересчитать все дома в родном городе Баку. Вместо этого они подсчитали всех её учеников - за сорок два года, да по тридцать шесть человек в классе, со сменой детей раз в четыре года, сотни четыре набралось.
Одной из прихотей молодого статистика стали тайные естествознательские наблюдения за приступами у Марселя-Цезаря. Ленька вёл «лаболаторную» тетрадку, записывал дату и время припадка, вычислял интервалы и строил закономерности по знанию естества кота, в чем вскорости немало преуспел - он уже знал момент, когда сначала кот дёргался всем телом, как от удара током, и вот сейчас, от силы через минуту, это начнется. И точно, начиналось: Цезарь вновь вздрагивал, валился на пол, по его телу шли жестокие судороги от ушей до кончика хвоста, несчастное животное выгибалось дугой. Затем, бешено замолотив передними лапами по полу, словно пытаясь убежать подальше от этой боли, рыча и теряя слюну, кот крутился в припадке, разбрызгивая мочу во все стороны, словно небольшое устройство для полива лужайки.
После пары таких инцидентов с котом Лёнька четко вычислил момент, когда со всей мочевидностью, надо было быстренько рвать свои когти из обозначаемого котом круга. Слушая из соседней комнаты страдальческий кошачий рык, Лёнька иногда представлял себе Гая Юлия, атакующего галлов во главе легиона римлян. Положение тяжелое, враг превосходит римлян числом, но тут вовремя полководца хватает приступ, и настоящий человеческий Цезарь начинает поливать спины опешивших и разбегающихся в панике врагов императорской струей.
Наталья Михайловна мыла за котом восемь лет. За что ей досталась такая тягость - восемь лет вести с больным эпилепсией котом, как она сама говаривала, такую «скотскую» жизнь? Восемь лет она шуршала на кухне старыми газетами, гремела чайником, ведром и щеткой, основательно мыла пол и самого кота теплой водой с хлоринолом.
Лёнька как-то подсчитал в уме, что если бы каждый из учеников посетил Наталь Михайловну хотя бы раз за восемь лет, то каждую неделю у неё была бы радость от общения с ними. Но шли недели, месяцы, годы, и статистика становилась всё печальнее и печальнее.
Как-то раз, правда, к учительнице домой пришла группа из шести человек. После объятий, букетика цветов и поцелуев Наталья Михайловна пошла на кухню заваривать чай, а шестеро бывших учеников самодовольно делились друг с другом вестями о карьерном росте и оглядывали, как казалось Лёньке, с большИм, но сиюминутным сожалением, всю ту же скромную обстановку. Они расселись вокруг стола на скрипучих венских стульях, облегченно расслабившись от сознания выполняемого долга.
Тут Лёнька краем глаза заметил, как Цезарь сигнально дёрнулся на подстилке, обозначая момент наступающего приступа. Мальчик принес кота, неприметно опустился на пол, бессознательным движением задвинул кота под стол этим шестерым фарисеям, и невидимой тенью проплыл мимо этих людей, не замечавших никого вокруг, отправляясь на кухню помогать Наталь Михалне разливать чай.
