Моей Йокнапатофой, альма матером, и всем прочим в детстве до школы была квартира на улице Видади в Баку. Дед с бабкой с утра уходили на работу, оставляя меня наедине со старенькой прабабкой Броней, жившей в полудрёме, и не всегда успевавшей следить за моими перемещениями и затеями.
Я выбирал момент и украдкой залезал то в комод за старыми фотографиями, то в книжный шкаф, а то и в особой секретности секретер, где лежали кучи всяких документов, облигации Государственного займа 1948 года, и пачки прадедушкиных большевистских удостоверений участника всяких съездов и партийных конференций. Часть из корочек алела кумачом славных трудовых побед в период индустриализации Страны Советов, часть была солидного темно-бордового и коричневого цвета, цвета важных партийных решений.
Одно из моих вторжений в славное прошлое моего прадеда кончилось тем, что внутри красных удостоверений я нарисовал простым карандашом звёзды, большая часть из которых была пятиконечными, написал пароли для майора Вихря, Рихарда Зорге и других доблестных наших разведчиков, а внутри остальных аусвайсов с тёмной корочкой означил фашистские кресты, потому что это коричневая чума. Рядом со свастикой на всякий случай я хитро вывел: «пароль адманчивый».
Вскоре про удостоверения я напрочь забыл, и переключился на книжный шкаф, где меня заинтересовали альбомы репродукций картин. Я пытался не только приобщиться к великому искусству, но и старался внести свою лепту в мировое культурное наследие, решив пополнить скудные коллекции репродукций собраний Эрмитажа и Третьяковки и прочих музеев своим самобытным искусством.
Помимо собственных нетленных полотен с пасторальными домиками и пёсиками, выведенных непорочной детской рукой на чистых листах, руководствуясь высокой моралью и врожденной нравстенностью, я пририсовал юбочки всяким там толстым голым теткам Рубенса и Рембрандта, а вот на квадратах Малевича я споткнулся. Вечером я самонадеянно предъявил деду с десяток черных квадратов, намалеванных на листочках в клетку и просил сличить с подлинником.
- Мать твою за ногу, что понаделал, парши...
Дед сглотнул конец фразы, потом долго хохотал, разглядывая добавления в мировую классику, сделанные его первенцем-внуком. Отложив в сторону ластик, он сказал мне, что Малевич вложил в свои картины, включая разные там квадраты, свою энергию души, а я вложил кривой карандаш, за который мне следует вложить по первое число. Наказания в тот раз мне удалось избежать, но свято-ремешковое место пусто не бывает...
Мой судный день настал, когда однажды к нам вечером зашел заместитель директора Института Истории Польской объединенной рабочей партии, которого звали Януш. Он собирал материалы о поляках, участниках Октябрьской революции и гражданской войны, и приехал за помощью к моему деду, сыну участника первого съезда Компартии Азербайджана.
Выбрав из альбома несколько фотографий, дед открыл секретер, дабы приобщить документы исторического значения к славной биографии нашего прадеда-революционера.
- Матка боска...,- только и сумел прошептать наш гость при виде свастики на партийных документах. Хорошо, что на дворе стояла хрущевская оттепель...
Я представляю, как хохотали во время работы реставраторы, стирая с важных документов мои «адманчивые пароли».
