Я этого Юрика лет на десять старше, он у меня перед глазами рос на Завокзальной.
Это уже после Отечественной войны мы вместе с Мелкумянами переехали в новый монтинский дом, тот что пленные немцы строили.
А тогда, в конце тридцатых годов, жили мы в старом доме купца Авакова, любившего передовые предметы домашнего быта, разукрашенную лепку всякую, чугунные перила и дубовые двери.
Дом у Авакова отобрали, а его сыну Мордухаю, не успевшему чесануть вместе с отцом, оставили лишь комнатку на втором этаже.
И то, в силу того, что Мордухай мудро перешел на сторону Советской власти.
Мол, был весь дом ваш, буржуй толстопузый, а теперь вот вам однокомнатная квартира в насмешку для страдания.
Мама рассказывала, опечаленный Мордухай первое время всё по дому ходил в гости - полы рассматривать да стены щупать, даже по ночам стены простукивал, думал его отец перед бегством в Константинополь не всё золотишко успел уволочь.
А мой отец Алексей, пока я не родился, ему от лица бакинских нефтепромысловых рабочих в ответ стучал, мол, спи спокойно, ни фига не осталось.
Значит, жили на втором этаже Аваковы в конце коридора, потом мы, тоже в однокомнатной, а уж потом Эйбат Бабаев.
Мордухай думал, что его в пустующую двухкомнатную переселят – на все митинги и собрания в Азнефти ходил, в субботниках участвовал, стахановцем был, а четвертая квартира, самая большая, Мелкумянам досталась.
Туалет и ванная у нас были общие, на четыре семьи. На двери висел замок, у каждой семьи - свой ключ к местам общего пользования.
И стирали бельё все семьи по расписанию, а не по субботам.
Гордостью нашего дома был испанский фаянсовый унитаз в туалете, привезенный купцом Аваковым, по словам Мордухая, из Барселоны.
А то, что на нем четыре семьи умудрялось конвейером чередоваться, это даже правильно – «унитас» в переводе с испанского означает «союз».
Мои родители с Мелкумянами не сразу сошлись.
Когда Арташес вселялся в комнаты, он хвалился перед соседями, что это сам знаменитый химик Губкин выбил ему как ученому с помощью Баринова эту двухкомнатную квартиру.
А папа тогда ему с усмешкой выдал, что конечно сам академик Губкин, ведь Менделеев был сильно занят в то время, ну и поручил это сделать Губкину.
Тут ещё Мордухай добавил тихо в сторону, мол, сейчас этот ученый скажет, что спал рядом с Менделеевым, когда тому периодическая таблица приснилась.
Арташес Мелкумян сильно обиделся на папину подковырку - сказал, что Менделеев давно умер, потом принес фотографию, где он с Бариновым у нефтяной скважины стоит.
А папа снова ляпнул, что это, видимо, Губкин поручил Баринову с Арташесом для истории сфотографироваться.
Но вскоре Арташес отошел, Мордухай Аваков помог, все помирились, когда папа их по-соседски пригласил к нам в гости на требуху.
Мордухай, небось, в Арташесову квартиру побыстрее попасть хотел, стены простучать.
На самом деле, Арташес был очень башковитым ученым, автором нескольких изобретений и рационализаторских предложений, он занимался моторными маслами и какими-то там смазками.
Его жена Ира до рождения Юрика играла на фортепиано в филармонии, композиторствовала, о ней, по словам Арташеса, очень хорошо отзывался сам Шароев, вручавший ей грамоту на смотре молодых исполнителей.
На одном из концертов в Доме культуры на Баилово, по его словам, наш Арташес увидел молодую пианистку и влюбился по самые свои торчащие в разные стороны уши.
Полученную квартиру Мелкумяны поделили на две части – Арташесову превратили в кабинет, комната была буквально завалена книгами, отчетами, рулонами миллиметровки с графиками.
Порядком в его кабинете не пахло, пахло реактивами и маслами, но Арташес запрещал Ире что-то трогать в своей домашней лаборатории взамен на обещание не производить дома опытов и всяких там химических реакций.
Арташес курил одну папиросу за другой, что похуже некоторых реакций будет.
Одной из слабостей Арташеса было курение в туалете при заседании на фаянсовом дореволюционном унитазе.
Комната Иры, напротив, сверкала чистотой, хотя пианистка не занималась сама уборкой.
Это приходившая к Мелкумянам домработница Клава ежедневно протирала пианино у стены, пару венских стульев, небольшой столик и полку для нотных записей.
Гордостью Мелкумянов был красивый кубинский ковер на стене, который Клава как минимум два раза в месяц чистила тряпкой, обильно увлажненной, на радость нам, соседям, светлым бакинским керосином.
Ира говорила, так моль в ковре никогда не заведется.
Зато заводился Юрик. Каждый раз к нам прибегал, уж очень он запах керосина не любил.
Уборка в комнате Арташеса состояла в уничтожении горы окурков в пепельнице и в натирании пола мастикой, запах которой Арташес обожал.
Юрик рос смышленым мальчиком, Арташес рано научил его читать и писать, в пять лет вундеркинд уже складывал в уме до тысячи.
Ира, стремясь не отстать от мужа, принялась обучать Юрика игре на скрипке. Потом пригласила педагога из музыкальной школы.
Кончилось это не только тем, что в шесть лет под овации публики Юрик вышел на сцену бакинской консерватории играть этюд для скрипки, но и нервными тиками у перенагруженного ребенка.
В тот злополучный день Клава после уборки забыла керосин на верхнюю полку шкафа убрать, на полу оставила.
Юрик пришел от нас домой, увидел бутылку с ненавистным керосином, понервничал, и решил от керосина по-детски избавиться.
Взял потихоньку ключ от туалета, да и вылил оставшиеся полбутылки керосина в унитаз, а пустую бутылку за унитаз задвинул.
Только Юрик успел ликвидацию завершить, туалет закрыть и ключ на гвоздик у входной двери повесить, как в заповедное место его папанька по неотложным делам намылился с папироской в зубах.
Арташес капитально разместился на овальном насесте, но на беду вздумалось ему догорающую папиросину в унитаз под собой швырнуть.
Нижняя горловина унитаза превратилась в то же мгновенье в ракетное сопло, хотя тогда про ракеты мы и слыхом не слыхивали.
Полыхнуло так, что Арташес чуть не лишился усидчивости на всю жизнь, ибо воспламенилось его, так сказать, седло, синим пламенем.
Полтора месяца в больнице провел, в ожоговом отделении.
Керосин то, как потом нам химик Арташес объяснил, в воде не тонет по плотности, наверх всплывает.
