(размышления под впечатлением непосредственно увиденного)
Солнечный город… Город ветров… Интернациональный город… Всё это - Баку, про который когда-то Черчилль говорил: "Если нефть - королева, то Баку - ее корона", а старожилы - местные и те, кто сегодня, кажется, живет во всех частях света, говорят исключительно с придыханием: "О, это целая эпоха, затонувшая цивилизация, неповторимый материк!..".
Здесь была проложена первая электричка! Заметная доля Нобелевской премии - отсюда. Открыт едва ли не первый кинотеатр в Европе, по крайней мере, в пределах имперской России.
Легко сосуществовали восточная и западная ментальность, а привычки и обычаи без всяких помех соседствовали с новыми веяниями и умело усваивались, создав особый этнос: бакинец.
Азербайджанцы легко входят в культуру другой религиозной среды - наблюдала их на православной Пасхе, где следом за молитвой и освящением куличей батюшкой, начали танцевать яллы - на удивление изящный танец: смотришь на него и думаешь - как легко его усвоить, да попробуй, повтори! Южные народы умеют встать в круг и держать его.
Любое положение, в котором оказывается человек или целый народ, может стать ему во благо, если посмотреть на себя в свете религиозного понимания добра. Слов нет, идеальная воспитанность азербайджанских детей - козырь и гордость страны.
Все тоскуют о Боге, да боятся иметь своего личного, но только так человек обнаруживает себя, учится понимать и может выразить. И тут немаловажную роль могла бы сыграть интеллигенция, не будь она еще более разрозненной: истина постигается и становится всеобщей через мысль, убеждение, интеллект. А сплачивает духовность... Но стоят в тишине и безлюдии, как того требовала когда-то атмосфера Дворца, его отреставрированные покои, однако всем известно: дом, который не навещают люди, быстро приходит в негодность. Стареет не только человек, стареют музеи, идеи, эпохи.
Утраченная мощь стабильности беспомощна, как город после обстрела, а ведь Баку не знал авианалетов во время войны.
Неряшливый и замызганный, откровенно опустившийся город, тут даже новостройки не отгораживаются от других домов, ничем не драпируются, лишь заборы скрывают доставляемые материалы, чтобы не украли, да пыль кружит, как дым над пепелищем. Всё строится, а кажется - разрушается.
Улицы одной из самых красивых столиц мира напоминают захолустный городок. Рядом с возводимыми башнями (такими же, как везде, и у нас в Москве тоже) старые здания выглядят раритетом, не скрывающем прошлой имперской мощи, когда-то украшавшей Баку, да зданиями этими никто не занимается, и потихоньку ветшают, пока совсем не обвалятся, чтобы уступить место новой дылде…
Мы все хорошо знаем, как пагубна была устремленность нашей социалистической жизни в вечное будущее, но не менее опасен поворот в вечное прошлое, и то, и другое отнимает настоящее, и тогда нет вообще ничего: ни воспоминаний о том, что "было", ни мечты о том, что будет, всё размыто. Но с прошлым надо не просто расставаться - с ним надо уметь расстаться (своими словами передаю высказывание Мандельштама)! Не потому ли в Баку до странности исковерканы улицы, разбиты дороги, в образовавшиеся ямы, как в дырку из-под выпавшей из зуба пломбы, кирпичи закладывают, нисколько не заботясь ни о водителях, уродующих колеса и всю машинную механику, ни тем более о пешеходах: им в движении просто отказано.
Баку, о котором сложено столько красивых песен, легенд, сказаний, похож сейчас на брошенную женщину, которой безразлично, как она выглядит, и любишь ее жалостливой любовью, тогда как ей хочется совсем иных чувств. Жалость для нее унизительна, ибо зацепиться не за что: недавнее прошлое, ставшее нынешним, начисто разбило то истинное прошлое, которым еще недавно гордились.
Без ощущения настоящего времени себя не почувствовать, не познать и, разумеется, не изменить. И тем не менее, бакинцам это удается… Как? С помощью природы! Она не позволит застыть, резко меняя погоду, которая заявляет о себе ярко, красочно, без полутонов. Летняя жара в сочетании с морским воздухом - улавливаешь его уже в аэропорту, набрасывает флер неги и лени - прямо на курорт пожаловала! И духота не страшит, нет ничего лучше, как посидеть в чайхане где-нибудь на берегу бассейна-водоема-озерка и попить чай с вареньем из фейхоа-инжира-айвы или с колотым сахарком вприкуску… Чай действительно - особый, не случайно Чингиз Гусейнов - мой муж и первый провожатый по городу - всегда с тоской говорит, что в Москве ему всё равно, какой пить, ибо ни в какое сравнение не идет с бакинским, и не поймешь, в чем секрет - в заварке, способе его заваривать, держа чайник на чугунном рассекателе, или - в особенности воды…
А потом побродить по Старой крепости, дивясь извилинам ее хитрой архитектуры, лестницы то в тупик заведут, то к двери направят, за ней - целый мир, а то внезапно откроют простор, которому глаза мало: бинокль подавай!
И тот же непредсказуемый ход - не то вперед, не то назад, подстерегал нас на кладбище, где все могилы, как одна общая, большая, разрезанная на куски. В прямом смысле "пусть зарастет дорога к моей могиле": не будешь навещать близких короткое время, не найдешь их, разве что сами умершие возьмут за руку и приведут на место.
Лесенки, переходы, закоулки, дворы, итальянские дворики, навесные балконы, словно еще один этаж у дома, превращают хождение по городу в поиск сокровищ: не может быть, чтобы за стенами таких домов не прятали клады. И смешной рассказ Чингиза про эти "прятки", которые всегда и у всех в одном и том же месте - наверху камина. Придя однажды в гости, где был высоченный камин (потолки ведь под пять метров!), Чингиз возьми да скажи хозяйке: "У вас там, наверное, Азиза-ханум, сбережения спрятаны?", - и растерялся, увидав, как она побледнела. Действительно, какой вор полезет, если камин - под потолок? Чтобы вымыть такой - однажды по просьбе матери делал, в свои 16 лет, - приходилось ставить стол на стол и на эту громадину стул. Высокий потолок - как взлетная полоса, учит летать. В нашей комнате, куда нас поместил, отведя, разумеется, лучшую, брат Чингиза Аликрам, на чьё 80-летие мы приехали, - такой же огромный камин, величавый и изящный одновременно, в барочном блеске белого фарфора с золотыми рюшками, что так любил фен дю сьекль (стиль рубежа XIX-XX веков), с завитушками вокруг расположенных по фасаду кругов, напоминающих тарелки - чем не буфет? А посередине камина - запечатленная жанровая сценка в стиле излюбленных бытовых зарисовок XVIII века: семья горожан за столом, и хоть нет никаких указаний на время суток, абсолютное ощущение вечера, все собрались вместе - взрослые и дети, ужинают, день окончен, можно немного расслабиться и отдохнуть, тем более, что рядом камин пылает - такой же самый, точь-в-точь… Деталь, на которой покоится блестящая и подлинная находка: камин в камине.
Традиция в традиции… Игры зеркальных отражений, у которых есть свои фокусы и повороты... Не они ли породили излюбленную игру Чингиза в зеркальные отражения - и каждому объясняй, кто такой Зигнич, автор романа "Директория Igra", ведь в этой комнате он родился и шутка ли - почти двадцать лет, вот так, глядя на этот камин, засыпал и просыпался? А вернулся сюда, как в свое жилье, спустя полвека, где снова вместе с камином глаза открываются и закрываются. Камин заряжает надолго…
Или, может быть, бесконечные ходы и переходы Старой крепости, куда его с братом совсем вроде бы недавно водила бабушка к своим братьям? Аликрам видит плохо, и походка слаба, может подвести, а вот звук - он известный тарист - сильный, ровный, масляный, ну прямо Ойстрах! И подстать ему его подруга Судаба, согласилась жить с ним и за ним ухаживать только потому, что он - большой музыкант. Заслушаться можно, когда в свой по-особому сочный и живой язык вкручивает образные слова и выражения, которые даже мне, не знающей азербайджанского, ощутимы на вкус, а как оба исполняют газели - она поет, он играет, тут - настоящий дуэт, жаль только, что такие концерты Аликрам позволяет в присутствии самых близких - строг музыкант.
Строг и ковровый орнамент, в котором всё четко и отмерено: ложится квадрат - дом будет, ромб - женщина, а ромб в квадрате, выходит, - жена в доме; рога (со времен Чернобаранных, или Каракоюнлу) олицетворяют мужество (и как не похожи они на наш образ рогатых, кому изменяют); соты всегда выражали богатство; покоится рисунок в обрамлении, олицетворяющем Бога… Непроста красочная удаль ковра, хоть и мягок он и служит человеку века… Руки, кожа на ладонях и пальцах дубеют от постоянного удара по нитям-струнам, натянутым на ткацкий станок, над которым раскачиваются разноцветные мотки пряжи, точно колокола в воскресный праздничный день на высокой колокольне.
Прекрасные художники живут в Баку, их ковры и картины - узоры, по которым, как талые ручьи с горных вершин весной, несется радость созидания, каждая минута окрашена любовью к Богу. В этой любви есть своя философия, в которой сомнение требует уважения, рабство закрывает Всевышнего, а смирение превыше богатства. "Если я - город веры, то Али - врата города", - говорил Мухаммед, имея в виду силу и значимость религии. Но что первичнее и важнее - религия или искусство? Человек в ладу с самим собой и своей совестью там, где оба начала поладили у него внутри… Да и какое может быть противоборство, если одно работает на другое: ни один орнамент, тем более обрамляющий, немыслим без Корана, тогда как смысл Корана - в умении прочитывать знаки. Они побуждают к творчеству. Они учат мыслить. "Есть человек, который знает, но есть и такой, который знает, что знает, и даже есть такой, который знает, что не знает. Идите за ним, а не за тем, который не знает, но еще хуже, когда он не знает, что знает, хотя может встретиться и тот, который не знает, что не знает". Художники любят и умеют изъясняться притчами. В доме одного из таких тишина и покой ожидания, тут забываешь о внешнем мире, будто его и не существует, ни звука, ни происшествия сюда не проникнет, и легко дышится всем конфессиям, но при этом чуткость требуется неимоверная: не там встал, и кисть тебя слушаться не захочет.
Не меньше напряжения и в семье Чингиза: Аликрам с Судабой услышат что-нибудь по нашему адресу, и давай солью вокруг посыпать - от порчи. Для азербайджанцев самый страшный грех и наказание - сглаз, зависть, злоба. К этому отношение особое. И оказавшись вместе, - нежданно-негаданно родственницы объявились - две сестры, Лала и Афа, начинают медленно, нитка за ниткой распутывать клубок реальных и нереальных фактов, связанных с младшей женой их общего деда Мелик Мамеда Рахманова, у которого было три жены - мусульманин же! Пытаются разгадать тайну, которую уже никогда не прояснить: почему девочкам в детстве говорили, что "тетя" была родной сестрой их матери? Как может быть, чтобы сестры были так не похожи друг на друга? Вредный и скверный характер, жестокая натура младшей жены памятны по сей день. Не могла она быть им родственницей, считает Чингиз, у мусульман не женились на сестрах при жизни обеих. И общее успокоение - приятно осознавать, что тетка-изверг была изгоем в семье, а звали ее Ширингыз - сладкая девочка: всё смешалось и в доме Гусейновых. Пытаюсь понять, что всех сближает. Мне всё интересно, девочки зашли навестить Чингиза, встретились они впервые, не с пустыми руками - с бесценным даром - документами деда. А больше всех воспоминаний - у Аликрама, и, прежде всего, о бабушке, которую оба мальчика - он и Чингиз - обожали, испытывая к ней бесконечную благодарность и привязанность, ведь мать умерла рано, сраженная непостоянством мужа, их отца, измены которого, очень хотелось в это верить, были всего лишь досужими домыслами кумушек и сплетниц. Семья огромная, если присовокупить сюда еще шамахинцев, откуда был родом отец и куда (Аликрам - замечательный рассказчик!) летом ехали все вместе специальным фургоном целых три дня, а по сегодняшним меркам - полтора часа на машине. Уставшие добрались до родни под вечер и улеглись сразу же спать, а утром бабушка проснулась и слышит, как те говорят: "Пока бакинцы спят, давайте поскорее позавтракаем!"
Смотрите, бакинцы, не проспите свое счастье!
Утренний чай с его неповторимым ароматом и привкусом чабреца особенно сладок - как продолжение приятного сна.
И с лихвой заменит рюмку водки, если дует пронзительный ветер и резкий холод забирается за воротник, бокал красного вина за воскресным обедом и глоток коньяка во время задушевной беседы.
Помимо этих красок, которых намного больше - всех не перечислить, в нем еще заключена своя собственная энергия, которая, как огонь на Янар даге - Горящей горе, никогда не должна исчезнуть, если источник беречь, а не черпать из него на потребу желаниям, которых всегда больше, чем нужно.
Елена Твердислова
