Мясникова ( ур. Самойлова) Паулина Степановна - И дольше века длится жизнь ...

1909 - 2012

И дольше века длится жизнь ...

Биография с … Автобиографией

(Записал Иван ПАНИКАРОВ, председатель Ягодинского общества «Поиск незаконно репрессированных», пос. Ягодное, Магаданская обл.)
/ Некоторые примечания мои – S. /

15 мая 1909 года в семье бакинского рабочего Степана Самойлова родилась дочь, названная Паулиной.

Отец умер очень рано, и трое детей остались на попечении матери.

Училась в городской школе, совмещая дневную учебу с работой.

Паулина Степановна (ПС):

« Родилась в Баку, в обыкновенной рабочей семье. Отец рано умер, мама осталась с тремя детьми.
Я рано пошла работать, продолжая учиться в обычной дневной школе, во вторую смену.
Мы росли бедно, трудно, но очень хотели учиться. Мама всячески помогала, много и тяжело работала.

Брат получил образование в Москве, а я так и не смогла, не успела — после первого курса Института журналистики, который находился тогда на Мясняцкой улице, была арестована.
В начале тридцатых годов я была студенткой одного из московских вузов.»

В 1926 году ученицу девятого класса дневной бакинской средней школы Паулину Самойлову после уроков повели на унизительный допрос, обвиняя в связи с троцкистами.
После двухмесячного содержания под арестом она была освобождена и перешла в вечернюю школу. В Баку продолжать учебу в ВУЗе не могла из-за анкетных данных об аресте.

ПС:

« Когда мне было семнадцать, а  брату — восемнадцать, меня арестовали в первый раз.
Брат был в троцкистской оппозиции. Через два месяца, «по закону», т.к. я не была ни в чем замешана, выпустили.

• 
• 

Дневную школу закончить не удалось, туда путь был уже закрыт. Благодаря случайной встрече с секретарем ЦК комсомола, знавшим брата, попала в вечернюю и сразу оказалась среди взрослых, сформировавшихся людей. Было очень сложно в этом взрослом коллективе, но друзья из дневной школы из солидарности тоже пошли в вечернюю. После окончания школы в институт не приняли, т.к. в анкете я написала все, ничего не скрывая, о брате и о себе.

Решила уехать в Москву. Тогда прием в институт проводился два раза в год — осенью и зимой. Но мне не повезло: когда приехала, это решение отменили, нужно было ждать осени, а в Москве никого знакомых.
Поехала в Ярославль к брату. Отработала в Иваново это время за пятерых и снова — в Москву.

Поступила. Училась с удовольствием, особенно интересовалась историей. За хорошую учебу дали даже отдельную комнату в общежитии. Все было как будто хорошо, кроме драконовского режима, что царил в институте. О каждой отлучке нужно было докладывать, выходя куда-то из общежития — сдавать паспорт. Хочешь собраться на день рождения, например, — ставь в известность начальство. Начиналась полоса страшной бдительности.

Летом 1933 года был арестован и осужден на 10 лет исправительно-трудовых лагерей мой старший брат.
А в конце этого же года арестовали и меня. Мне ставилось в вину то, что я была его сестрой.
Меру наказания определили такую — ссылка в город Казань на три года...

В 24 года стала ссыльной в Казани. Каждые две недели ходили отмечаться. Фамилия человека, у которого мы отмечались, — Царев. Впоследствии это был следователь Жени Гинзбург. Работать имели право только по согласованию с органами. Но никто из цивильных не должен был знать, что мы ссыльные. В мощенных асфальтом центральных улицах Казани есть и мой труд. Нам запретили работать даже на тяжкой работе по мощению улиц, обвинили в социальной демонстрации. Люди, мол, удивляются, что за странные рабочие в неприспособленной одежде. Стали продавать кто что мог, да что у нас было-то?! Потом на меня оказывали давление, пытаясь привлечь к стукачеству. Не впрямую, конечно, просто мягко предложили делиться впечатлениями от общих разговоров. Мотивация — вы молоды, у вас все впереди, а вышли замуж за человека старше себя, тоже ссыльного... и т.д. Отказалась. Стало еще хуже. Нас намеренно провоцировали, требовали публичных выступлений по поводу убийства Кирова, обвинения троцкистов. Я снова и снова отказывалась.

Начались аресты. По очереди ночами увозили друзей и знакомых. Пришел и мой черед. Потом арестовали мужа.
28 декабря 1936 года заканчивался срок ссылки. С нетерпением ждала я этого дня. Но, увы, он стал началом моего нового срока. Мне не было предъявлено никаких обвинений, и, тем не менее, определили наказание в десять лет тюремного заключения.

Повезли в город Ярославль, в знаменитый Ярославский централ, который, по рассказам, был построен еще при Екатерине Второй. Водворили в одиночную камеру.
Основным правилом, если хотите, законом в этой тюрьме было молчание. Разговаривать здесь почти не разрешалось, а если что-то нужно было спросить у обслуги, то только шепотом.

Женская тюремная форма — серая юбка и кофта с коричневыми широкими полосами. На одежде — номер. По фамилии заключенных не называли. Откликались мы лишь на номера.
Несколько месяцев я находилась в камере одна. Да и многие тюрзачки тоже проводили месяцы в одиночестве.

1937 год был пиком репрессий, поэтому заключенных резко прибавилось, и к нам подселили соседей. Меня перевели в камеру, где находилась польская коммунистка по имени Феля. Она еще до революции в России была связной между русскими, польскими, германскими коммунистами. Честная, порядочная и гордая женщина. К этому времени содержалось уже около полутысячи женщин. Были, конечно, и мужчины.
Как я уже говорила, ничего лишнего говорить, а тем более спрашивать или требовать заключенным не разрешалось. Около трех лет я просидела в такой камере, не видя белого света, ни с кем не общаясь, кроме Фели.

В 1939 году начальство, наверное, поняло, что пользы от нас нет никакой, а хлеб мы едим задаром, хоть и немного, но с голоду не умираем. И поступило распоряжение убрать нас из тюрьмы. Погрузили в вагоны по 70-80 человек и повезли.
Куда везут, никто, конечно, из нас не мог знать. В вагоне неимоверная духота, а на сутки давали всего лишь кружку воды. Кормили в дороге еще хуже, чем в тюрьме.
В этом этапе были в основном грамотные, интеллигентные женщины, бывшие студентки, преподаватели, актрисы, художницы. Народ хороший, поэтому никаких скандалов на всем протяжении пути между нами не возникало. Напротив, старались помочь друг другу.

Вместе со мной в вагоне ехала и Женя Гинзбург. До этого я не была знакома с ней лично, но знала ее по публикациям в казанских газетах, когда находилась в ссылке в этом городе. Женя работала преподавателем в Казанском университете. И здесь, в вагоне, с ней я познакомилась. По пути мы видели множество лагерей. Их можно было определить по сторожевым вышкам. Лишь прибыв в Биробиджан, поняли, что везут нас во Владивосток. Шел июль 1939 года.

По прибытии во Владивосток многие из нашего этапа, в том числе и я, заболели странной болезнью — глаза ничего не видели. Потом нам объяснили, что это куриная слепота, которая бывает после длительного недоедания и переутомления организма.

На Владивостокской пересылке я встретила своего брата Ваню. Как уже сказано, его арестовали и осудили раньше меня. Все это время он находился в политизоляторе в Верхнеуральске.
А встретились мы с Ваней следующим образом. На пересылке нас повели в какой-то медицинский пункт для определения категории пригодности к работе. Эта процедура была, конечно же, формальной. Почти всем больным в формуляре писали «здоров».
И вдруг подходит мужчина-заключенный лет 35-40 и внимательно смотрит на меня. Я, конечно, испугалась, стало не по себе. Думаю, зачем я ему нужна? Не переодетый ли это в лагерную одежду оперативный работник? В общем, всякая чушь в голову лезла. А он обращается ко мне: «Как ваша фамилия, девушка?» Я не хочу с ним разговаривать, пытаюсь уйти. Он же настаивает, хочет получить ответ на свой вопрос. Подходит совсем близко: «Я вас спрашиваю, это очень важно». Я думаю: «А тебе какое дело до меня, зачем я тебе нужна? Вот привязался на мою беду». Он же не унимается и снова спрашивает: «Вы не сестра Ивана Самойлова?»
Я, конечно, была потрясена. Он, оказывается, знает моего брата, но откуда? Может, был знаком с ним еще на воле, а может, Ваня рядом, на этой пересылке? Мы с братом были очень похожи друг на друга. Не дожидаясь ответа (он понял, что я сестра Вани), снова задал вопрос: «В какой пересыльной секции вы находитесь?» Я быстро ему ответила. Он назвал место и время, куда должен прийти мой брат.
Пересылка была разделена деревянным забором: по одну его сторону находились мужчины, а по другую — женщины. В условленное время я пришла к забору. Пришла намного раньше, и не одна, а с подругами, чтобы меньше было подозрений. И вот вижу с другой стороны забора на пригорке брата. Он помахал мне рукой, и я ему ответила так же. Потом подошли к забору. Женщины-зэчки прикрывали меня от глаз охранника. Первый вопрос Вани был такой: «Павочка (так меня звали дома, позже и в лагере), скажи, где ты находилась все это время?»
Я рассказала ему обо всем, что мне пришлось вытерпеть в Ярославском централе. О том, например, как однажды, получив пять суток карцера, чуть не замерзла. Была зима, а меня в одной кофте и юбке без нижнего белья водворили в карцер. Кормили один раз в сутки, утром давали кусок хлеба и кружку ледяной воды, от которой ломило зубы. Больше двух глотков я не могла выпить.
Ориентировалась  в  счете дней лишь по тому, как утром приносили пайку. Принесли — значит, начался новый день. Обессилев от голода и мороза, отчаявшись, я села на лавку и решила замерзнуть.
Охранники все-таки проверяли, жива ли я, заходили в камеру и заглядывали в глаза — моргаю ли?
Когда после отбытия карцера мне принесли одежду, я не могла одеться. Тогда охранник завел меня в душевую и включил горячую воду. Некоторое время я не чувствовала, что льется на меня почти кипяток. Потом тело отошло, отогрелось, и я выскочила из-под струй горячей воды. Через два дня я заболела.
Обо всем этом я рассказывала брату. Пять дней всего мы находились в пересыльной зоне, потом Ваню отправили на этап, на золотые прииски. Но куда, я до сих пор не знаю.
На прощанье брат перекинул мне через забор небольшую ситцевую простынку с каким-то мелким рисунком. Подарил мужские ботинки 38-го размера (у меня были то ли 41-го, толи 42-го размера). И еще маленькую подушечку. Я до сих пор ее храню.
К сожалению, брату я не могла ничего подарить, так как кроме тюремной одежды, у меня ничего не было.

Расстались мы с Ваней навсегда. Его увезли на Колыму. Точного места назначения тогда никто не знал, но все понимали, что из Владивостока морем путь один — на Колыму.
Брат, Иван Самойлов, был расстрелян 21 ноября 1941 года в Магадане . Я недавно его дело читала. Мы с большим трудом его получили. Он во всех показаниях говорит, что у него никого нет, ни братьев, ни сестер. Он меня спас. Если бы назвал меня - то все.

В июле 1939-го, недели через две после разлуки с братом, меня тоже отправили на этап. Сначала грузили в большие шлюпки, которые доставляли зэчек к огромному кораблю ( пароход "Джурма" ).

В трюме были нары в несколько этажей. Народу было много. Духота, теснота, жажда и морская качка доводили людей до потери сознания. Моя сокамерница по Ярославской тюрьме Феля (мы с ней все время шли в одном этапе) снова заболела куриной слепотой. Ничего не видела. Всю дорогу я за ней ухаживала.

Мы добирались больше месяца. В порт Нагаевa прибыли рано утром.

Дул холодный ветер, с серого неба срывались капли дождя. Многих с парохода отправляли на носилках прямо в больницу. У меня еще были силы, и я шла сама. Нас повели на женский ОЛП.
Те, кто шел нам навстречу, опускали глаза вниз. На нас было страшно смотреть. У меня опять началась куриная слепота, и меня ругали, потому что я на всех налетала. Но нас быстро из Магадана отправили в другой лагерь, который был в восьми километрах от города, а потом и вообще в тайгу.

В августе 1939 года почти весь наш этап отправили в Эльген.

Женя Гинзбург приехала позже, в октябре, она в это время находилась в больнице.
Когда выпал снег и начались сильные морозы, нас раскидали по лесным командировкам. Валили лес. Ближе к весне почти всех в срочном порядке снимали с лесозаготовок. Из навоза делали специальные горшочки и замораживали их. В них потом высаживали рассаду капусты. В мерзлый навоз втыкали растение, и мне тогда казалось, что оно должно было погибнуть, но я ошибалась. В помещении стояли большие котлы с теплой водой, которой поливали скукоженные от мороза стебельки. И они прямо на глазах оживали. Я очень удивлялась этому поначалу, все происходило прямо как в сказке.
Урожаи капусты в годы войны были очень большие. Поливать нам ее приходилось белыми ночами, так как на Колыме лето бывало тоже очень жарким. Выращивали в теплицах огурцы и помидоры, зелень. Те, кто работал в теплицах, были очень счастливы — всегда можно было наесться овощей. Приносили и в лагерь, но это было очень рискованно, так как за хранение в бараке овощей наказывали карцером.

В 1941 году, после начала войны, несколько человек, в том числе и меня, отправили на добычу извести. Страшная и трудная была эта работа, но деваться было некуда.
Потом некоторое время работали в Мылге.
Здесь тогда жили в основном якуты и эвены, причем жили в ярангах. В конце 1930-х годов здесь был создан национальный якутский колхоз «Красный богатырь». Для якутов было построено несколько рубленых домов. Но местное население никак не хотело вселяться в эти коробки. В присутствии властей заселялись, а потом снова шли в яранги. Нас заставляли разрушать жилища якутов, чтобы они не возвращались в них обратно, а жили в домах.
Летом приходилось трудиться на сенокосе. Одно время мы были на сенокосе вместе с Галиной Воронской, дочерью известного в тридцатые годы литератора, редактора солидного журнала «Красная новь» Александра Воронского, тоже незаконно репрессированного. Но Гале мы косу доверяли нечасто, а если она и косила, то в стороне от всех. Зрение у нее было очень плохое, и мы все опасались, чтобы она, работая с нами рядом, не подкосила наши пятки.

На каждой работе были свои нормы, которые в большинстве случаев не выполнялись. Особенно трудно было мне на лесоповале в первый год моей колымской каторги. И зимой, в жестокие колымские морозы, и ранней весной, когда приходилось работать чуть ли не по колено в воде. И вот однажды я решила бросить работу и в полдень пришла в барак. А там бригадирша. Спрашивает: «Ты почему здесь?» «Не могу, — говорю, — больше мучиться, делай со мной, что хочешь, но работать так я не могу».
Мне повезло, что к вечеру поднялась температура, и меня признали больной.
Очень трудно было жить в лагере. Если бы у меня были силы, я решилась бы на побег.

Так в Эльгене я и работала до освобождения, до 28 декабря 1946 года.
Номинально освободилась в начале 47-го, но ехать нам никуда не разрешили. Опять сажали, а через шесть месяцев выдавали бумагу — предписание на вечное поселение. Я избежала этого момента, т.к. меня потеряли, перепутали фамилии: девичья — Самойлова, а по мужу — Мясникова. Обнаружилось это, когда стала искать брата, освободившись. Бюрократическая путаница сохранила мне жизнь, иначе конец был бы такой, как у погибшего Вани.
После освобождения я не сразу уехала из этого села. Вдруг мне стало страшно. Вроде бы воля, а я не знаю, что с ней делать. Куда ехать в эти лютые морозы?
Устроилась на птичник рабочей. Потом перевели в инкубатор. Уволилась лишь через год. На прощанье бригадирша пожелала удачи в жизни и сказала, что управляющий птицефермой очень был доволен моей работой, за что выделил четыре курицы, пятьдесят яиц и четыреста граммов спирта.
Всему этому богатству нашлось применение, в том числе и спирту. Сама я его, конечно, не пила — так за всю лагерную жизнь и не научилась. Но цену ему я знала. Он сгодился мне, когда я на попутке ехала в Ягодный. Когда в качестве платы я предложила шоферу спирт, он очень обрадовался.

В Ягодном меня приютила моя подружка по лагерю Зоя Марьина, которая жила в бараке, служившем гостиницей для водителей. Через какое-то время я устроилась нарядчицей в центральные ремонтно-механические мастерские
Однажды в нашей комнате погас свет, и через некоторое время вошел мужчина. Поинтересовался, почему без света сидим. Мы пожали плечами, а он пообещал сделать. И сделал. Через несколько дней свет опять погас. Снова тот же мужчина пришел, помог, отремонтировал. С деньгами у нас было негусто, и мы платили ему за помощь продуктами. И так повторялось несколько раз.

Изредка к нам заходил еще один мужчина. Он работал главным механиком в ЦРММ, и я его, конечно, знала. «Что это у вас так холодно?», — как-то однажды спросил он. «Да дров нету, а плиткой не пользуемся. Из-за нее короткое замыкание получается, и вообще свет часто гаснет».
Помог он и дровами, и свет отремонтировал. Оказывается, тот «мастер», который нам свет налаживал, его и отключал. Этот «мастер» оказался подчиненным Николая Ипполитовича Мясникова, моего будущего супруга.

В 1947 году мы с Николаем поженились. Перезимовали в Ягодном. Моя подружка выделила нам сарай, где когда-то держала свиней. Мы привели его в порядок, сделали из него небольшую хибарку и были рады, что имеем свой уголок.

В 1948 году уехали в Магадан в надежде выехать на «материк». Но, увы, это у нас не получилось.

Лишь в 1956 году смогли вырваться в родные места. Но мне запрещалось жить в тридцати девяти крупных городах страны. Поехали с мужем в Нальчик. В этом же году в Нальчике меня вызвали в КГБ и вручили справку о реабилитации. Через год мы с Николаем переехали жить в Москву."

Через 40 лет после выезда на «материк» П. С. Мясникова вновь посетила места своей молодости.

12 июня 1996 года в числе других бывших заключенных сталинских лагерей, ныне реабилитированных, Паулина Степановна приезжала в Магадан на открытие памятника жертвам политических репрессий.

• 
• 

  Паулина Мясникова на могиле Евгении Гинзбург (Кузьминское кладбище в Москве), 1998 г.

• 

  Торжественная церемония открытия монумента "Маска скорби"

• 

  Паулина Мясникова выступает на открытии монумента "Маска скорби".

• 

  Семен Виленский и Паулина Мясникова - бывшие узники колымских лагерей.

• 

  Бывший заключенный, гражданин Австрии Петр Зигмундович Демант (02.08.1918 г. р., псевдоним Вернон Кресс) и Паулина Мясникова в зале выставки "Колыма 32-56".

• 

  Марина Округина и Паулина Мясникова, бывшие политзаключенные

• 
• 
• 

  Афиша к проекту "ГУЛАГ", организованному
  в Германии
  И. Вальтер, 1996 г.

Читать ОБЯЗАТЕЛЬНО: "Актриса на все 100."

ПС :

« В последние годы в театре «Современник» я была занята в спектакле «Крутой маршрут» по произведению Евгении Гинзбург, с которой мы вместе страдали на Колыме. И я как бы заново ::переживала все, что выпало мне в тюрьме и лагере, — я играла свою жизнь. »

«Крутой маршрут» (своего рода «поминальная молитва» театра «Современник») создавался в 1988 году при тесном участии Паулины Мясниковой, которая познакомилась с Евгенией Гинзбург еще в ярославской тюрьме, была ее соратницей и в ссылке на Колыме.

Сама Евгения Семеновна не дожила до премьеры больше десяти лет, однако жуткие картины лагерного быта Паулина Мясникова помогала восстановить с документальной достоверностью, поскольку выступила не только главным консультантом в спектакле, но и на протяжении десяти лет выходила на сцену «Современника» как реальный персонаж тех давних событий.

«Она очень любима и уважаема всеми актерами нашего театра», – подчеркнула Галина Волчек во вступительном слове, после чего помогла легендарной женщине выйти из-за кулис.

Зал встретил ее долгими аплодисментами. Здесь и ком, подступающий к горлу; и боль от того, сколько пережила Мясникова; и радость за человека, который не сломался и никого не предал под жуткими пытками.

«Галина Борисовна заботилась о нас всех, – сказала Мясникова. – Я считаю, что у нее удивительный характер, потому что женщине управлять театром всегда нелегко. Но в нашем круге не было случая, чтобы кто-нибудь не дружил или что-то случилось. Все друг другу помогали. Я буду это помнить всегда. Сейчас новое время идет. И большое спасибо всем, кто помог нам выпустить этот спектакль».

Галина Волчек - режиссер "Крутого маршрута" - специально для Паулины Степановны придумала роль в спектакле, где не молодая, но начинающая актриса сыграла самое себя - заключенную Мясникову.

Соединенные Штаты Америки - Сиэтл и Нью-Йорк, Германия, Израиль, Финляндия - адреса гастрольных поездок актрисы с театром "Современник". Паулина Степановна более пятнадцати лет участвовала в спектакле "Крутой маршрут", перестав играть в нем в связи с состоянием здоровья лишь недавно.

Актерская карьера Паулины Степановны не ограничилась театром.
Алексей Герман снял ее в значительном эпизоде своего фильма "Хрусталев, машину!"(1998 г.).

• 

  В театре «Современник» - спектакль «Крутой маршрут»,1989 г.

• 

  В театре «Современник».

• 

  Паулина Мясникова
  с детьми Е. Гинзбург

• 

  В театре «Современник»,
  1989 г.

• 

  В театре «Современник». Посол США в России Джек Мэтлок, Паулина Мясникова, Василий Аксенов, 1989 г.

ПС :

« Жизнь моя, как вы понимаете, идет к закату. Как сложилась бы она, если бы не этот страшный, бесчеловечный сталинский режим? Мне трудно теперь ответить на этот вопрос. Дай Бог, чтобы такое никогда больше не случилось в нашей стране.

Верила хорошим людям и живу я, как ни учила жизнь, надеждой. »

Печаль:

29 марта 2012 года в возрасте 101 года в Москве скончалась Паулина Степановна Мясникова.
До своего 102-летия Паулина Степановна не дожила чуть более месяца.

Прощание с героиней легендарного спектакля "Крутой маршрут", который более 20 лет идет в Московском театре "Современник", прошло 3 апреля в Троекуровском крематории.
Похоронили Паулину Степановну на Троекуровском кладбище.

" Прощание с Паулиной Степановной Мясниковой..."

Источники:

• В статье использованы и указаны материалы из открытых источников INTERNET'а.
• В данной публикации использованы фотографии, найденные на просторах Internet
  
  
  
  

Всем авторам фотографий: СПАСИБО !

Примечания:

Статья обсуждается ЗДЕСЬ

Пользуетесь сведениями данной публикации ? Дайте обязательно ссылку на сайт "Наш Баку" !

--Sibor 15:42, 24 марта 2011 (CET)
--Sibor 01:24, 10 мая 2012 (CEST)