Крики начались в углу двора, когда Мария и ШамамА вцепились друг другу в волосы.
Драка возникла потому что... потому что возникла. Хотя поводов было несколько. Во-первых, Вагиф, муж Шамамы, очередной раз, по-соседски, навестил вчера Марию, когда ее муж пьяно храпел в подъезде, не дойдя до дому всего нескольких метров. Во-вторых, Шамама повесила свою мокрую, капающую стирку над почти сухим Маруськиным бельем, не предупредив ее об этом. А в-третьих, Мария сегодня, вдохновленная визитом Вагифа, и обозленная мокрым бельем, рассказывала всем желающим, как Вагиф хорош, как он был ею доволен, и насколько она, по его словам, лучше Шамамы...
Не вынеся самого подробного, третьего, пересказа Маруськиных слов очередной доброжелательной соседкой, Шамама вышла во двор в весьма воинственном настроении, и грозно направилась в угол двора. Мария, окруженная жиденькой стайкой заинтересованных слушательниц, стояла к ней спиной и оживленно рассказывала о своем приключении. Говоря о Вагифе, она с мечтательной улыбкой отмеряла на своем предплечье весьма немалый отрезок, рубя напряженной ладонью где-то в районе локтя. А, упоминая Шамаму ехидно ерошила свои волосы, намекая на вечную растрепанность соседки, и зажимала нос пальцами... Любопытные, заметив грозно приближающуюся Шамаму, резко поменяли сочувственно - заинтересованное выражение лиц на нейтрально – недоверчивое, и стали отдаляться от Марии, готовые в любую минуту отодвинуться на безопасное расстояние.
Шамама, не тратя времени на слова, за волосы развернула к себе Марию, и, пока та приходила в себя от неожиданности, с удовольствием дала ей пощечину и плюнула в лицо. Мария, закаленная в дворовых битвах, хотела спустить противнице кожу с лица своими когтями, но промахнулась и только ободрала Шамамуйкин локоть, которым она умело прикрылась. Обе взвыли и потянулись к волосам соперницы.
Они стояли, согнувшись, вцепившись в волосы, далеко отставив толстые зады, и пытались лягнуть друг друга. Соседки шумливой стаей крутились вокруг дерущихся, что-то галдели, но никто не собирался приближаться, боясь заработать оплеуху под горячую руку. И, кроме того, никто не собирался так стремительно прекращать неожиданное развлечение. Пинки ногами цели не достигали, но, наблюдая за этими движениями, свидетели обнаружили, что Шамама была в выцветших линялых панталонах до колен, а Маруська, напротив, непонятно по какому поводу, натянула на свой мощный зад и толстые ляжки, шелковые треуголки с оборочками.
Шум драки медленно разрастался, обогащаясь взвизгами, всхлипами и ругательствами. Мария, одинаково виртуозно ругавшаяся на обоих языках, сегодня, почему-то, предпочла азербайджанский, и, не стесняясь в выражениях, поливала грязью соперницу. Шамама же, обладавшая невероятно острым языком, и на азербайджанском умевшая, как никто другой во дворе, низвести человека до положения дерьма, выданного на-гора отбросами общества, сегодня, зачем-то, начала ругаться на русском. А поскольку из русских ругательств, соответствующих случаю, она вспомнила только два, то все время чередовала их. И ее «сука» и «гирязный билять» почти в равных пропорциях нависали над полем боя.
Когда шум свары достиг ушей мужиков, сидящие за дворовым столом, они приподнялись и вгляделись в причину шума. Определив, что свару затеяли две известные дворовые скандалистки, они сочли ниже своего достоинства приближаться к углу, в котором шипя и плюясь возились женщины, а послали кого-то из пацанов за Шалико. Шалико, выполнявший помимо не очень обременительных функций управдома и кочегара, еще и обязанности руководителя дворовой ДНД (Добровольной Народной Дружины), заорал громовым голосом от кочегарки, и, грузно переваливаясь, поспешил на звуки конфликта. По дороге он увидел Вагифа, курящего на балконе, и попытался обратить его внимание на происходящее внизу. Вагиф, доканчивающий уже третью папиросу, и с интересом, исподтишка, наблюдающий потасовку, показал несколькими емкими жестами, как глубоко безразлично ему все, происходящее там, и опять, как бы, сосредоточился на процессе курения. Шалико махнул на него рукой и громко завывая что-то совсем нечленораздельное, стал распихивать вопящих баб.
Дикция Шалико была весьма своеобразна. Когда он просто разговаривал, то все его прекрасно понимали. По мере нарастания у него внутреннего напряжения, что естественно сопровождалось повышением громкости разговора, уменьшалась и внятность его речи. А когда он в сильном волнении начинал орать, то слова совершенно теряли смысл и все это уже просто напоминало рев одинокого, заблудившегося в тумане тепловоза. Но, не смотря на полную непонятность, сила его голоса производила неизгладимое впечатление. Даже взрослые мужчины испугано останавливались и начинали озираться по сторонам, заслышав как Шалико гоняет пацанов, залезших в его садик. Женщины же, застигнутые неожиданным обвалом звуков, частенько роняли свои авоськи и зимбили (плетеная из камыша сумка), а чуть позже, разобравшись в причине рева, плевались и, привычно возмущаясь сквозь зубы, продолжали свой путь.
Для начала, взвыв совершенно страшным голосом, и чуть оглушив этим соперниц, он вбил свое необъятное пузо между ними и, резко выдохнув, расшвырял женщин. Они, громко взвизгнув, разлетелись в стороны, и сквозь слезы и сопли уставились на свои руки, полные вражеских волос. Совершенно одинаковым жестом отряхнули руки, и стали оглядывать друг друга, выискивая и оценивая повреждения и разрушения. Ущерб был примерно одинаковым. Затем они принялись осматривать свои одеяния, отмечая каждую найденную прореху в одежде проклятиями в адрес соперницы.
Шалико, уже не так громко, и поэтому довольно понятно, переключаясь с русского на азербайджанский, стыдил их, вразумлял и охолаживал, периодически, для собственного успокоения, тихо, и непонятно для них, материл обеих сквозь зубы на родном армянском…
Балконы были полны. Разноязыкий гомон внизу медленно сплетался с обменом впечатлениями наблюдателей на балконах, обогащался новыми голосами и акцентами и заполнял каре пятиэтажек.
Оказавшиеся ближе к центру событий, радостно перекрикивали далеко живущим сводку боевых действий, а те, в свою очередь, просвещали еще более дальних соседей. Через несколько минут уже весь двор знал, что опять подрались Маруська и Шамама, но в чем причина - точно пока неизвестно. И как выяснят - сообщат…
Растащенные в стороны могучими руками Шалико, и давшие ему клятвенные заверения больше не драться, главные действующие лица скандала, пытаясь отдышаться, сидели на ступеньках подьезда, на всякий случай, вне пределов досягаемости, и, с наигранной ненавистью, поглядывали друг на друга. Они еще пошипывали и порыкивали друг на друга, но первый запал давно пропал, болели натасканные волосы, ободранные ногтями руки, и сейчас они только имитировали непримиримость, в глубине души очень довольные тем, что их, наконец-то разняли...
- И все равно он сказал, что я лучше, чем ты! - Пох еирсян ( г-но кушаешь) ... Он тибе вриёт... Он к тибе раз месяс ходит, а к Ритка из патьсот двассать третий квартал кажный неделя… Если ти лючше, зачем он Ритка ходит? Баша тюшюрсян (понимаешь)? - Что??? Ритка из 523 -го?
Мария, не веря своим ушам, повторила еще раз: "Ритку из 523-го? Каждую неделю?" и, вдруг, закрыв лицо руками, заревела навзрыд.
Мария небезосновательно считала, что она много привлекательнее Шамамы, и что походы Вагифа от жены к ней – это дань ее привлекательности, а теперь Маруська была оскорблена в лучших чувствах. Она не была продажной. Она этим занималась из любви к искусству, а Ритка была уродиной, дешевкой и продажной девкой, доступной каждому, кто притащит ей бутылку «Агдама». А Вагиф ходил к ней каждую неделю…
Напряжение схватки, обида на подлых мужиков, саднящая голова и вырванные волосы – все дало о себе знать, и Мария залилась безудержными слезами.
- Да, э-э... да... Ритка кажный неделя,- злорадно сказала Шамама, наслаждаясь местью - тибе раз месяс,- уже заметно грустнее добавила она,- а мине... раз в гооод...- вытолкнула она, и тоже, во весь голос, разревелась...
М.Нейман (Баку - Хайфа)
19.05.05
