Конен Валентина Джозефовна - музыковед (перенаправлено с «Конен Джозефина Джозефовна - музыковед»)

Конен Валентина Джозефовна - музыковед

11 августа 2009 года – 100 лет со дня рождения Валентины Джозефовны Конен (1909-1991) – выдающегося отечественного музыковеда или, как она сама себя называла, «историка музыки». Мало кто из специалистов в области истории зарубежной музыки может сравниться с ней по популярности среди читателей – музыкантов и не музыкантов.

Помимо многочисленных ее заслуг и открытий, ей принадлежит честь «открытия музыкальной Америки», и в том числе – джаза. Ее имя было известно в 1950-80-е годы самому широкому кругу любителей джаза, когда одна за другой выходили ее книги и статьи на американскую тему - их список насчитывает 24 названия из почти 150-ти ее работ, охватывающих период от Средневековья до конца ХХ века.

В своей музыкальной американистике Валентина Джозефовна была у нас первой в разных «жанрах». Ей принадлежат: первая музыковедческая статья «Легенда и правда о джазе» (1955), первые статьи о Гершвине (1956 и 1959), первая докторская диссертация об американской музыке (1947) и на ее основе – первая монография «Пути американской музыки» (1961), первая книга об истоках джаза «Рождение джаза» (1984) и так далее.

Работы В. Д. Конен, написанные живым и ярким языком, не только представляют разные сферы американской музыки, но и включают их в мировой музыкально-исторический процесс, что по силам было сделать только ученому высочайшей эрудиции, культуры и оригинальности мышления.

Родилась в Баку 29 июля (11 августа) 1909 года в семье столяра, революционера-подпольщика Натана Робермана, в 1913 г. эмигрировавшего в Палестину под именем Абрам Йосл Кунин.

Вместе с матерью, Полиной Файнштейн, и сёстрами в 1913—1919 гг. жила в Бессарабии и в Могилёве-Подольском.

В 1920 г. семья соединилась, провела год в Европе и в 1921—1931 гг. проживала в США, где фамилия отца была заменена на Конен.

В США Валентина Конен закончила общеобразовательную школу и занималась в Джульярдской школе по специальности фортепиано.
Большое влияние на ее формирование оказал музыковед, композитор и общественный деятель Чарльз Сигер. Училась также на литературном отделении Нью-Йоркского вечернего университета.

Окончила Джульярдскую школу в Нью-Йорке по классу фортепиано, начала выступать в американской периодике как музыкальный критик.

В 1931 г. семья Конен репатриировалась в СССР и вернулась в Баку.
Валентина Конен поступила в Азербайджанский Нефтяной институт, но затем вновь обратилась к искусству.

В 1932 г. переехала в Москву, в 1934 г. приняла советское гражданство.
В 1933—1938 гг. училась на историко-теоретическом отделении Московской консерватории, которую окончила с двумя дипломными работами; затем училась в аспирантуре Московской консерватории, в 1940 г. защитила кандидатскую диссертацию «Предпосылки классической симфонии».
Среди педагогов Валентины Конен были Михаил Иванов-Борецкий, Болеслав Яворский, Лев Мазель, Виктор Цуккерман, уроки фортепиано она брала у Марии Юдиной.

Одновременно Конен работала музыкальным критиком в газете «Moscow News» (1934—1938 и 1944—1949), московским корреспондентом журнала «Musical Courier» (1934-37).

В 1940—1941 гг. Конен преподавала историю зарубежной музыки в Московской консерватории, но в связи с арестом отца(1940 г.), который потом погиб в заключении, была уволена из консерватории. Во время войны находилась в эвакуации в Казани, где преподавала в музыкальном училище, работала санитаркой и медсестрой в военном госпитале.

По возвращении в Москву в 1944—1949 гг. преподавала в Консерватории и в Музыкально-педагогическом институте им. Гнесиных.
В 1947 г. защитила докторскую диссертацию на тему «Очерки по истории музыкальной культуры Соединенных Штатов Америки».
В 1949 г. была лишена права преподавания в вузах, однако была приглашена в качестве и.о. профессора в Уральскую консерваторию (Свердловск), где периодически читала лекции в начале 1950-х годов.

В 1960—1988 гг. — старший научный сотрудник Института истории искусств АН СССР(ныне Государственный институт искусствознания). С 1960 г. выступала с лекциями по Всесоюзному радио. В 1964—1970 гг. — член редколлегии сборника «Музыка и современность».
С 1968 г. эпизодически читала лекции в Московской консерватории для студентов и слушателей факультета повышения квалификации.

Супруга известного физика академика Е.Л.Фейнберга.

Конен - автор множества книг и статей по истории западноевропейской и американской музыки, от 18 в. до современности, и учебников для музыкальных училищ и консерваторий по этому же периоду. Ввела в российский научный обиход ряд тем, ранее в нем отсутствовавших или представленных слабо. В частности, большое влияние на целые поколения музыковедов оказали ее монографии о К.Монтеверди (1971) и Г.Перселле ("Перселл и опера", 1978), такие книги, как "Театр и симфония" (о роли оперы в формировании классического симфонического цикла - 1968), "Пути американской музыки" (1961; здесь в академическое музыковедение впервые была введена проблематика джаза), "Рождение джаза" (1984), "Этюды о зарубежной музыке" (1968).

Умерла Конен в Москве 8 декабря 1991 года.

• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 

С. Галыбина. "Воспоминания о Валентине Джозефовне Конен."

Идеологический фон советского музыкознания в области истории музыки, тенденциозность в отборе фактологического материала, система ценностей, смещенная в сторону фальшивой точки отсчета - соцреализма - вот условия, в которых советские музыковеды вынуждены были развивать свои научные идеи. В этих обстоятельствах невероятно трудно продвигаться к истине, сохраняя при этом «высокую планку» и оставаясь в параметрах научной достоверности.

Великой честью для меня в 1960-70-е годы было знакомство с трудами выдающихся историков-музыковедов М.С.Друскина и В.Д.Конен. У М.С.Друскина мне посчастливилось учиться в Ленинградской консерватории, с В.Д.Конен неожиданно свели житейские обстоятельства в 1980-е годы, после моего возвращения в Москву. С легкой руки Валентины Джозефовны мне на несколько лет предоставила кров ее близкая подруга Рахиль Давыдовна Пескина, пианистка и - «японская шпионка»… (именно по этому обвинению испытавшая 10 лет сталинских лагерей и 9 лет «на поселении» в Красноярском крае). Их трогательная дружба, продолжавшаяся всю жизнь, началась в студенческие годы, годы интенсивной музыкальной жизни, веры в романтические идеалы будущего, которые жестко подавлялись уже запущенной машиной политической целесообразности и физического истребления. Согласитесь, что в этих обстоятельствах очень непросто сохранить личностный стержень и укрепить дружеские отношения, незамутненные даже намеком на предательство. Они поддерживали друг друга как могли и в трагические, и в светлые моменты жизни, а в 1980-е годы я была свидетелем их каждодневных диалогов буквально обо всем: о музыке, о новых сочинениях, об аспектах музыкального исполнительства, о джазе, об авангарде, о философии жизни, научных открытиях, рецептах приготовления пищи, о семье, друзьях, еврейском вопросе…

Они смеялись, вспоминая студенческие годы, нелепости РААП, знакомство. Из рассказа Рахиль Давыдовны: «… мы уже познакомились с Валечкой, отнеслись друг к другу с симпатией, а у меня на языке все время вертелся вопрос, который я никак не решалась задать. Однажды сидели мы в классе (консерватории), и я все-таки спросила: - Валечка, скажи, а какой ты национальности? Она недоуменно на меня посмотрела и сказала: - Я американка. - Это я понимаю, но какой ты национальности? - Я же говорю: американка. "Странно, - подумала я…"

«Деточка, - говорила мне Рахиль Давидовна, рассказывая эту историю, - мне было трудно ее понять в эту минуту, потому что я увидела, что она просто не понимает вопроса… Потом я очень много думала об этом и решила, что счастлив любой еврей, живущий в такой стране, где неважно, какой ты национальности. Ты все равно - американка… Не то, что у нас в СССР», - грустно добавила она.

Рахиль Давыдовна была человеком высочайшей еврейской культуры, еврейских традиций. Но никогда не соглашалась вступать ни в к какие организации. Однажды В.Д. ее шутливо поддела: - Лилечка, вот ты мне то Маркиша читаешь, то про Михоэлса - короля Лира рассказываешь, то по-еврейски что-то цитируешь, а сионистам отказала в сотрудничестве. Как же так? Рахиль Давидовна ей так ответила: - Валечка! Я настоящая еврейка, поэтому меня интересуют язык, культура и традиции, а не государственные институции и политика.

Как-то я привезла Рахили Давидовне потрясающие записи религиозных еврейских песнопений. Она тут же позвонила Валентине Джозефовне: «Валечка! Слушай!» В.Д. ей сказала: «Лиличка, пожалуйста, пришли их мне поскорее!».

Валентина Джозефовна была необычайно открыта любой новой информации. Она слушала московский фри-джаз, записи с подпольных фестивалей питерской рок-музыки, записи поп-механики Сережи Курёхина, записи с полуофициальных фестивалей авангардного искусства, которыми мы с энтузиазмом занимались в те времена. Это были 1980-е годы. Конец застоя…

Валентина Джозефовна и Рахиль Давыдовна в эти годы уже не могли выходить из дома. Обе были тяжело больны, но их жизнь была настолько полной, насыщенной свежими музыкальными впечатлениями, общением с молодежью, сильными чувствами, эмоциями, постоянно прибывающим потоком информации.

Жизнь у Рахили Давыдовны - это пять лет моего постоянного общения не только с ней, но и с Валентиной Джозефовной, и так сложились обстоятельства, что моя судьба и какие-то мои музыкальные идеи вошли в жизнь обеих, поскольку они были подругами.

Это как раз был очень интересный период, когда я много общалась с художниками, с музыкантами из тех, что в ту пору принадлежали к так называемому андеграунду. Мы делали подпольные фестивали, совместные выставки, вечера, старались устроить «большую братскую могилу» и втиснуть, ну, я не знаю, в однодневную выставку 20 художников и набрать 5-6 разных музыкантов, то есть мы пытались сделать все, что можно было тогда сделать.

Это было время, когда мне очень много думалось о музыке и очень многое не нравилось из того, что происходит у нас, причем по разным параметрам: не только с точки зрения официальной культуры, но и с точки зрения, если можно так сказать, соотношений в направленности музыкального мышления.

Мне представлялось, что у нас есть один официальный путь - это европейское музыкальное мышление. У нас также есть один путь, которому подвержен в основном нон-конформистский круг - это Восток, причем совершенно специфически понимаемый. Но я была уверена, что на самом деле существуют еще и другие пути, не один, не два, не три, а очень много, которые были пока совершенно скрыты для нас, и именно это и стало предметом наших разговоров с Валентиной Джозефовной (и через Рахиль Давыдовну, и впрямую по телефону).

Поэтому, когда она написала книгу «О джазе», а потом книгу “Блюзы и ХХ век”, то я не просто эти книги получила, а получила их с просьбой как-то откликнуться, поделиться своими соображениями. Довольно странные отношения нас связывали; это были отношения хотя и вневизуальные, но очень глубокие. И вот тут я могу сказать еще об одной стороне дела.

Меня необычайно поразила в Валентине Джозефовне ее постоянная готовность учиться, развиваться. Например, многое, о чем я ей рассказывала, было связано с другим музыкальным мышлением и другой системой музыки (не официальной). Она всегда выслушивала с огромным интересом. И это был не просто познавательный интерес. Я понимала, что Валентина Джозефовна при этом пересматривает некоторые свои позиции, некоторые вещи. Например, был важный момент, когда я ей рассказала о фри-джазе, а ВД увидела очень глубокую связь, в частности, с некоторыми идеями Джона Кейджа.

Вот ещё интересный эпизод, о котором хочется рассказать. Был период, когда я очень много работала с мальчиками из авангарда. Мы тогда довольно много импровизировали с моей партнершей, скрипачкой Валей Бочаровой, с Сережей Летовым (это духовик) и Мишей Жуковым (это барабанщик). Однажды мы приехали в славный город Питер, и в Доме архитекторов решили сделать совместный концерт, играть вместе с питерцами. С нашей стороны были мы четверо, а со стороны питерцев были Сережа Курехин, Африка, Цой и Боб Гребенщиков. Мы назвали себя Московский квартет «Метастаз», а они … не помню точно, но тоже как-то по-мудреному. Мудреней нас, конечно. Концерт продолжался, по-моему, часа три, мы играли и записывали эту импровизацию на свой магнитофон. После концерта нас некоторые люди ждали очень долго… Для того, чтобы убить… или что-то такое с нами сделать.

Когда я приехала домой, то показала эту запись Рахили Давыдовне. Она рыдала. Тут же позвонила Валентине Джозефовне и сказала, что она обязательно эту запись ей пришлет, потому что это ужас что (!), потому что если это музыка, то она не хочет жить (!), и так далее. И вот тут была очень неожиданная реакция Валентины Джозефовны, которая очень долго уговаривала ее по телефону: - Лилечка! Ну пойми, пожалуйста! Это музыка! Она просто совсем другая! - Ну, Валечка! Ну, я не понимаю! Ну, тогда надо убить! Это же такая агрессия! Я тогда не хочу жить! Это же такая агрессия!

Это, действительно, была настолько агрессивная музыка, какой я, пожалуй, никогда ни до этого, ни после этого не писала, не импровизировала. Ну, может быть, импровизировала. Можете себе представить: восемь человек, и таких! И в направлении конфронтации против вообще всего мира, который их окружает!

Но вот Валентина Джозефовна в этом что-то такое услышала. То есть ее зацепило что-то так, что она сумела за этой агрессией что-то услышать, как бы пробиться к чему-то другому. И, более того, после этого она задавала мне вопросы по телефону и сказала, что «меня вообще это очень заинтересовало; я подумала о том, что вот я писала о джазе, я писала о профессиональной американской музыке, но чувствую, что есть еще что-то, есть еще какой-то третий путь, и это туда относится». И потом я прочитала ее статью в «Советской музыке», а это было почти сразу, когда она ее написала. Она попросила Рахиль Давдовну сказать мне об этом, и чтобы я обязательно, обязательно (!) это прочитала, потому что это имеет отношение к тому, что мы с ней обсуждали. Ну, а для меня это еще один факт, говорящий о том, что Валентина Джозефовна была подлинно профессиональным музыкантом, потому что она училась практически до последнего дня. А с моей точки зрения профессиональный музыкант - это только такой музыкант, который идет по какому-то пути постоянно.

Вышли книги В.Д.Конен «Блюзы и ХХ век», «О джазе». Очень сильное впечатление. На фоне всеобщей «европеизации» и «постдодекафонизации» музыкального сознания - постановка актуальных проблем развития внеевропейского музыкального языка, внетрадиционных форм музыкального общения. Эти книги заинтересовали не только музыковедов и композиторов, но и весьма широкий слой непрофессиональных музыкантов, слушателей, способных к восприятию новых идей, иного языка, людей, достаточно подготовленных к поиску различных типов музицирования.

В начале 1980-х годов я вела клуб в МИФИ, показывала какую-то современную музыку. Когда появилась книга “Блюзы и ХХ век", я им посоветовала ее прочитать. Какое количество было вопросов! Как людям это понадобилось! Или есть такой Московский городской музыкальный молодежный клуб у нас в Союзе композиторов, фридовский клуб. Когда я встречалась с этими ребятами, рассказывала им про круг проблем, которые ставит Валентина Джозефовна, и они прочитали эту книгу, бог ты мой! как они забросали меня вопросами!

Книги В.Д.Конен - своего рода мост между авангардом музыкальной науки и, в широком смысле слова, авангардными идеями 1980-х. Открытость Валентины Джозефовны к спорным, неожиданным художественным событиям и явлениям, способность не говорить «нет - потому что я этого не знаю», говорит о высочайшем профессионализме, взаимосвязанности ее научных изысканий с ее художественным, жизненным и духовным опытом в целом. Мне кажется, этой взаимосвязанностью и определяется «драматургический узел творческой деятельности», по определению существующий в зоне риска и требующий от личности постоянного движения.

Валентина Джозефовна - это не просто очень крупный музыкант. Я считаю, что в нашем музыкознании есть только два человека такого уровня, такого класса. Вернее, были. Один из них в Москве, второй в Питере. Это Валентина Джозефовна Конен и Михаил Семенович Друскин. Из всех музыковедов старшего поколения, которых я знаю, только эти два человека способны были посмотреть дальше того состояния музыки, которое есть на сегодняшний день. Как бы увидеть перспективу развития музыкальной культуры и просмотреть какие-то тенденции. И смотреть не только на глобальную кардинальную дорогу, которая всеми признана, но и на какие-то пути, о которых никто не знал.

Как-то я видела фильм о Тертеряне, который мне очень понравился. Его сделал Сережа Карсавин (это музыкант, художник-концептуалист, сейчас он занимается еще и кино). Очень хороший фильм. Тертерян там очень много говорит и о Востоке, и обо всем. Но, к примеру, об американской музыке он говорит так уничижительно, что мне, ей богу, после этого, например, гораздо более понятны просчеты в его музыкальном сознании, которых через его музыку я не могла понять. Я не могла понять: ну почему, почему такой замечательный композитор, с таким дарованием, с такими ушами!, - ну почему вот он ... ну, как бы не дотягивает до самого себя?! А теперь вот понимаю, что если есть пробел в уровне личности (а пробел именно в этом, в определенной системе ценностных иерархий, в том, что человек сам себя ограничивает в каком-то духовном пути, духовном становлении), то именно это и определяет некоторые чисто профессиональные просчеты в его партитурах. Хотя, я повторю, Тертерян - это музыкант, которого я очень глубоко уважаю и считаю, что он замечательный композитор.

Или другой пример. Мне непонятно было, что произошло с Тищенко, пока моя подруга-поэтесса не сказала: - Ты знаешь. Я его очень хорошо знаю. И мне кажется, его судьба глубоко трагична, потому что это человек абсолютного… рок-сознания, то есть сознания рок-музыки, но он пошел путем профессиональной европейской музыки. И все, что ты увидишь, весь тот конфликт внутри него самого, выраженный в его музыке, это как раз от того, что ему не хватило способности рискнуть, пойти дальше.

Так вот, несмотря на свой возраст, Валентина Джозефовна и Валентин Семенович имели эту самую способность - рискнуть, пойти дальше, посмотреть как бы под другим углом, с другой точки зрения, с другой позиции.

Валентина Джозефовна выбрала не самый легкий путь в музыкознании. Путь не службы, но служения. Бескорыстие служения всегда привлекает талантливую молодежь. У В.Д. много учеников, достойно представляющих музыкальную науку.

Валентина Джозефовна с большим уважением относилась к затеям своих учеников и всегда готова была им помочь. У меня есть подруга Нина Дроздецкая. Она музыковед. Ее диплом был написан по музыке Ч.Айвза. По прошествии времени она не только не потеряла интереса к американской музыкальной культуре, но и решила всерьез развивать и углублять его. Так, она вышла на очень сложную и объемную тему: творчество, этика и музыкальная философия Джона Кейджа. На начальном этапе её работы ей помогала Валентина Джозефовна. Общение с Валентиной Джозефовной выходило далеко за рамки узкого профессионализма. Оно стимулировало Нину к погружению в атмосферу американской культуры, социальных связей, футурологических размышлений, способствовало устремленности познания, расширяло круг проблем и, в конечном счете, выводило на качественно более высокий уровень мышления. Так, с помощью Валентины Джозефовны возникли работы Дроздецкой по минимализму, этике Джона Кейджа, доклад об американских композиторах в московском клубе любителей музыки «Яуза». Создавалась система «обратных связей»: учитель - ученик - любители музыки - ученик - учитель. Музыкознание превращалось из специфической науки в живую материю и, обогащенное новыми идеями, продолжало свое устремление к истине.

Когда Валентина Джозефовна делала работу с Ниной Дроздецкой о композиторах-минималистах, то, казалось бы, ну да, ВД - американка, ну да, она знает американскую музыку, но, в конце концов, последний композитор, которого она так хорошо знала - это Айвз! И вообще она - человек, воспитанный в рамках европейской культуры. А минималисты - это принципиально иное, и одно к другому не имеет никакого отношения! Но Валентина Джозефовна вышла на эту музыку, она стала в ней разбираться. Причем она стала разбираться в ней как бы вместе с Ниной. Вот что поразительно! Ведь, казалось бы, зачем ей это?! Зачем? Она обладала достаточной информацией для того, чтобы об этом просто упомянуть. Так нет! Она хотела понять, что такое проблема времени, которая существовала на островах Ява. Она хотела это понять. Она хотела понять ушами, как, почему? Не просто, что "минимализм - это такое направление,… это система паттерна" и так далее. Нет! Она хотела понять, что такое относительное и абсолютное время, какова разница между ними. Что это такое в философском аспекте, в аспекте опыта человечества, в аспекте восточной духовности, в аспекте музыки, профессионализма, в аспекте музыки гамелан. То есть ВД не хотела просто знать это как информацию, а хотела понять, глубоко понять. Вот что мне кажется невероятно, просто невероятно ценным. Ситуация развивалась на моих глазах и разрешилась неожиданно… У Нины накопилось значительное количество материала о Джоне Кейдже, она решила продолжить работу и писать книгу. В.Д. сказала: «Стоп, Ниночка, дальше я Вам помочь уже не смогу, потому что есть в этой теме проблемы, которые выше моего понимания. Но в Питере - замечательный музыковед - Мила Ковнацкая. Я поговорю с ней. Думаю, она не откажется нам помочь!» (Сейчас Нина продолжает свою работу с помощью Л.Г.Ковнацкой). Скажите, вы часто встречали ученого такого уровня, как В.Д. Конен, способного так поступать?! Это дорогого стоит и говорит не только о высочайшей профессиональной требовательности к себе, но также о культуре и просто человеческой состоятельности.

По прочтении статьи «Третий пласт» я поняла, что же меня так привлекает в трудах В.Д.Конен. Ее научная мысль нетрадиционна, раскована, а порою и парадоксальна. Она не скользит по «исторической поверхности», а постоянно смещает угол зрения - вглубь, вверх, вправо, влево, по спирали, как бы «вылетая в перспективу» развития музыки. Огромный диапазон, объем, масштаб мысли. Не сбрасывается со счета ни глубокая древность, ни слегка просматривающиеся очертания грядущего, ни боковые тропинки, ни смещенные траектории движения. Происходит как бы расширение границ музыкального мышления, а может и сознания в целом. А ведь В.Д. работала не сейчас, когда есть относительная свобода высказывания. Ее существование в науке было всегда существованием вопреки сложившейся системе корпоративных понятий, обусловленных правилами игры в соцреалистическом пространстве. (В этом смысле ее судьба сходна с судьбой «большой композиторской тройки» - Губайдулиной, Шнитке, Денисова…)

Я вообще готова примириться с Москвой, с музыкальной Москвой (имею ввиду не исполнителей, а музыковедов и композиторов), благодаря таким людям, как Валентина Джозефовна Конен. Почему так говорю, могу объяснить.

Когда я училась в Московской консерватории, то наш курс современной зарубежной музыки кончался, - кончался! - Бартоком, Хиндемитом. Когда я поступила в Питерскую консерваторию, наш курс современной зарубежной музыки открывался (!) Бартоком и Хиндемитом. В то время, когда в Москве преследовали людей, которые занимались системой додекафонии, в Питере Салманов делал доклад о додекафонии на кафедре композиции. И это было обязательным для каждого композитора - педагога и студента - узнать эту систему. Ну и так далее.

Я понимаю, что, например, существование ВД было в полном, в полном дисконтакте с тем, что здесь происходило, вопреки ему, то есть она жила здесь как бы в эмиграции. И я понимаю, что это очень дорогого стоит. Ведь именно благодаря ей сейчас уже можно говорить о людях, которые очень интересно работают здесь, в Москве. Потому что у них есть, на кого опираться. Речь идет не только ведь об американской музыке, речь идет о типе жизни, о способе жизни, о том, что это, оказывается, возможно. Так же, как у композиторов, скажем, у Губайдулиной и у Шнитке. Чего им стоило противостоять тому, что происходит! И этот момент просто чрезвычайно важен!

В самых неблагоприятных обстоятельствах В.Д.Конен смогла не только оставить замечательное научное наследие, но и многих достойных ее учеников. А значит, ее жизнь продолжается?!