Еще при жизни дядя Яша указал устроить свое упокоение следующим образом: домовина - должна быть обтянута красной материей; на кладбище, в вырытом вместилище - создать боковую нишу; заложить же себя в неё - велел непременно под звуки интернационала, навечно прикрыв свою обитель бетонной плитой сверху...
Дядя Яша... Яков Каменский, супруг моей двоюродной бабки - "тёти Тони". До Яши, тётя Тоня обладала экспериментом замужества за немцем из Кисловодска, но когда Гитлер пришел к власти, решила не испытывать тернии судьбы. Дядя Яша же в тридцатые годы был на взлете своей партийной карьеры и это крайне приглянулось расчетливой тёте Тоне. Муж пивовар? - Нет. Муж - партиец с положением? - Да. Просчитав, очевидно, все это, Тоня на всю жизнь посвятила себя Яше. И надо сказать, её посвящение было искренним...
Яков Каменский - был железным коммунистом. Когда в восьмидесятые годы я решил вступил в партию, он был очень доволен этим обстоятельством. Несмотря на регулярное прослушивание "Би-Би-Си" и просматривание в толстых каталогах заманчивых товаров из ФРГ, он был резко категоричен к антисоветчине.
Будучи бездетными, забавляясь, Яша и Тоня разводили (нет - принимали!) на своем балконе голубей. Умилительную картину слёта голубей, вкупе с бравым, довоенным фото-портретом дяди Яшы исполненным на дне большой тарелки, по настоятельной просьбе тети Тони я запечатлел фотоаппаратом...
Дядя Яша всегда ходил в синем спортивном костюме, имел красное, в мелких прожилках лицо и большой кадык на шее.
В их квартире, в доме, который был около детской железной дороги я бывал не так уж часто: как правило, приносил рыбу, присланную от родственников из астраханских плавней, уносил тёти Тонины поручения для моей бабки и её сестры - "Анити", бывал по ноябрьским праздникам, когда остро пахло хризантемами.
В комнате, на тахте, у них всегда лежал огромный тигр, а в серванте удивительно качала головой маленькая, лежачая собачка.
Тётя Тоня коллекционировала настенные календари. Собрала в таком количестве, что отпала надобность покупать очередные: раз в двадцать восемь лет календарь полностью повторялся и нужный экземпляр извлекался из недр шкафа. В углу комнаты фешенебельно и высоко стояли напольные часы фирмы "Hermle" - их Яков привез из освобожденного Бреста. Гулкий, размерный бой часов наполнял всё жилище. Отодвинув тюль и зайдя на балкон, можно было наблюдать за жизнью большого, шумного, зеленого двора.
Тётя Тоня была живописна и непредсказуема в своих дарениях: на день рождения моего отца презентовала ему швабру и отрез материи; хранила в холодильнике массу лекарств и массу продуктов, и могла преподнести оттуда коробку конфет, коим уже исполнилось сто лет.
Воевала с соседями: проживая на коммунальной жилплощади, она с Яшей имела две комнаты, и многолетний конфликт с соседями по третьей, означивался, к примеру, в покраску кухонного пола строго на две половины: одна - наша, другая - ваша; в коридоре - не помню, но демаркационная линия раздора присутствовала, - пардон! - и в отхожем месте, деля общий "Watercloset" на две половины очистки.
Воевала она и со своей сестрой, моей бабкой, Анити. Эта была многолетняя, осадная борьба, и я был поражен, когда заключилось великое перемирие, и стала тетя Тоня приходить к нам на Первомайскую играть в "девятку".
Что меня веселило в ней, так это то, что она была завзятым хоккейным болельщиком: знала по именам все "пятерки" во всех командах, помнила наизусть текущую турнирную таблицу и болела, кажется, за ЦСКА. Внешне, они - Тоня и Аня - походили на друг друга, но вот печать одухотворенности на лице была только у их сестры, которая жила на Волге, в городе Казань. Эта был единственный человек из их рода-племени, получивший высшее образование.
Я её не знал, но познакомился с её казанским сыном: он был в Баку в начале восьмидесятых, приезжал с дочкой, подарил мне книжку со стихами Цветаевой изданную в Елабуге.
Тоня с Яшей, - мерси! - помогли мне восстановиться в институте, когда уж сильно я загулял и полностью забросил учебу. Для этой миссии у них были друзья аж самого проректора. "Друзья проректора" жили около ЦСУ, и мы с дядей Яшей ходили к ним в гости, для восстановления дальнейшего моего студенчества...
Дядя Яша очень следил за своим здоровьем. Как партийный пенсионер союзного значения он имел право проезда по железной дороге в отдельном одноместном купе и пользовался этим раз в год для поездок в Москву, к врачу Когану. В качестве презента Когану он вёз с собой инжир, виноград, гранаты... Я помогал дяде Яше, волоча на вокзал его тяжеленные, плетеные корзины, наполненные дарами юга.
Действительно, чего там только не было!..
Затащив корзины в купе, с удовольствием располагался на персональном диване дяди Яши. Ещё помню, как мы с ним вместе ездили в клинику для партноменклатуры, которая располагалась около парка Кирова, куда он поместил для лечения свою Тоню. В этой больнице меня удивило затишье уютных коридоров с мягкими коврами под ногами и финские обои в одноместной палате тёти Тони.
Дядя Яша ушел из жизни в 1987 году, а через год, по семейным причинам, я окончательно утерял связь с тетей Тоней. В наставшие непростые годы, когда возникала связь с постороними голосами по телефону, с чужими людьми улице, или же с отдаленными адресатами, которые давно уже забылись в записных книжках, от тёти Тони не поступило ни звука. В последний раз я её увидел на Кривой. Позже, узнал о её переселении в Казань, к племяннику...
Дядя Яша в 1937 году был начальником политуправления Закавказской железной дороги. В депо случился пожар. Его обвинили в диверсии и посадили в подвалы НКВД на улице Шаумяна. Сажали на ведро с крысами. Полуобморочного, еле живого, после бериевского, в 1939 году, противопотока ежовским посадкам, Тоня вытащила его домой. Вытащила, как говорила, "с того света"...
Потом, он так и не вернулся к своим высотам. Был шофером, кажется завгаром на поселке Монтина...
Как-то я нарисовал карандашом их совместный портрет. Получилось живо, неплохо. К сожалению, рисунок не сохранился...
Большое спасибо, Ростислав, за то, что прислали нам Ваши воспоминания и доверили нам их публикацию.
