- Ненэ! Ма-Ма, мам! Би-би!
Заслышав характерный скрежет подшипников об асфальт под балконами и окнами дома, выстраивается шеренга детей.
- Мама! Брось деньги! Агалар приехал.
И вот уже наши голоса перекрывает монотонный клич Агалара:
- Мээрожны, мээрожны.
В принципе можно было и не драть глотку ни нам, ни бедному Агалару. Начиная с первых чисел июня и вплоть до середины сентября, Агалар появлялся на нашей улице ежедневно, поочередно обходя все наши дворы. Последовательность посещения дворов была настолько отточена им, что только что-то из ряда вон выходящее могло изменить его маршрут.
Ежегодно, в начале лета Агалар, этот мужичок без определенного возраста, в белой несвежей куртке появлялся из ниоткуда и также исчезал в конце лета в никуда. Стоит ли говорить, что этот человек, которому можно было на вид дать как 30, так и 55-60 лет, был самым желанным «гостем» для дворовой малышни. Несмотря на возраст, никому и на ум не приходило называть его дядей Агаларом. Мне даже кажется, что он и не отреагировал бы на такое обращение.
Мне, да и всем с нашей улицы казалось, что самое вкусное мороженое у Агалара. Все это действо - с момента скрежета подшипников до того, как тщательно вылизанную обертку выбрасываешь в мусорный контейнер, производило впечатление какого-то ежедневного обряда, независимо от того, покупал ты сегодня мороженое или нет.
Дело в том, что в годы, которые я пытаюсь описать (вспомнить), материальный уровень позволял всем родителям баловать своих детей мороженым. Это была «позволительная роскошь». Но существовала категория детей, входивших в так называемую «группу риска», а попросту, часто болеющих ангиной, отцы и матери которых были убеждены в том, что их дети живы и здоровы только потому, что, выдержав характер, они не идут на поводу у своих чад. Но это абсолютно не значило, что эти , как мы их называли, «ангиники» ежедневно не ели мороженого…
Дать разок куснуть тому, кто сегодня не покупал этого лакомства, было своего рода неписаным законом. И даже самый жадный сластена не решился бы отказать ребятам, глотающим слюнки. И если взять во внимание, что наш двор состоял из четырех двухподъездных домов «сталинок» и семья с двумя детьми считалась до неприличия маленькой, то легко себе представить, как объедались «ангиники». А насчет того, что мороженое тогда было самым вкусным на свете, думаю, это так называемый синдром «…когда деревья были большими». Не уверен, что такой синдром существует, по-моему, детские впечатления настолько ярки, что отпечатываются у нас у всех на всю жизнь.
Существовали и другие способы накормить «ангиников» мороженым, кроме как дать куснуть. Например, я очень любил фруктовое мороженое, которое стоило 10 копеек. Оно было кисло-сладкое на вкус и грязно-сиреневого цвета. Но моя бабушка строго-настрого мне запрещала есть это мороженое, мотивируя тем, что оно сделано из гнилых фруктов. Ну что возьмешь с малограмотной старушки, особенно если она никогда в жизни его не пробовала. Бабушка давала мне 22 копейки, чтоб я купил «эскимо» или «пломбир». Но если она бросала мне монетки с балкона второго этажа, где мы жили, это значило, что я могу купить себе мороженое и съесть его во дворе.
И, конечно же, я выжидал удобный момент, когда Агалар углублялся к соседним домам, и покупал два фруктовых. Агалар брал деньги, молча оглядывался через плечо на наш балкон и если бабушки уже не было, протягивал мне два фруктовых, все ж укоризненно покачивая головой.
Нам всем казалось, что Агалар, кроме «мээрожны» и цен на оное, других слов не знает. Он почти никогда ни с кем не вступал в дискуссии. Да и нам уже было не до него. Не успевал голос Агалара отдалиться в сторону соседнего двора, все уже облизывали обертки и запивали сладкий вкус водой из-под крана. Дворовой кран – это было место, куда по нескольку раз в день подбегала вся дворовая ребятня. Пили жадно, взахлеб, с пятерни. Особым шиком считалось пить прямо с «клювика» крана не замочив рук. Кстати, никакой диареей и прочей гадостью от простой воды никто не заражался.
Не случайно я начал свои воспоминания о дворе с лета. Ведь лето для детей - это самая желанная пора. Во-первых - каникулы. Конечно, каникулы и, во-вторых, и, в-третьих. Потом, бакинское лето 60-70-х годов прошлого столетия - это совсем не то, что лето в нынешнем городе. А может это тоже синдром?
«Выйти во двор» - это было все равно, что пойти погулять, но в тоже время быть дома. Понятие «двора» в те годы было несколько другим. Двор, был как бы продолжением дома, но как бы на воздухе. По-моему довольно коряво объяснил, но, думаю, скоро получится подоходчивее. Дело в том, что дворы в те годы были разделены территориально и во времени. То есть одна и та же «беседка» с утра и до обеда могла быть местом игры малышни возраста начальных классов. К обеду в этой же беседке собирались старшеклассники и допризывники, а к вечеру (после рабочего дня) в этой же беседке «мужики» забивали «козла», играли в нарды, шахматы. И эти «пересменки» происходили так естественно, что нарушить «режим» и на ум никому не пришло бы.
Гаражей в то время, во дворах почти не было. Вернее в нашем дворе было всего два гаража, но они были так удобно расположены, что не только не мешали нам, но и считались излюбленным объектом для таких игр, как «прятки», «ловитки на заборах», а фасадная сторона (ворота) одного гаража была обрисована краской под футбольные ворота. Это были ворота «маленького поля», во дворе у нас было и «большое поле».
Вообще футбол в жизни нашего двора занимал огромное место. В футбол играли все. Или почти все. Были соперничающие между собой команды «малышей» (9-13 лет) и «взросляков» (15-20 лет). Футбольные баталии «между собой», то есть в рамках своего двора не прекращались с апреля по ноябрь. «Малышня» билась на «малом» поле, «взросляки» - на большом. Но когда «большое поле» было свободно, малышня с удовольствием перебиралась туда.
Но особый интерес составляли игры «двор на двор» Илди как мы еще говорили: «мяхялля на мяхялля». Между нашим двором и «магазинным», прямо на проезжей части 3-й Черногородской улицы ставили ворота из строительных кубиков и играли на дороге во всю длину наших дворов. «Болельщики» огромной толпой собирались каждый со своей стороны дороги. И, что самое интересное, ни один водитель не возмущался, что ему приходится объезжать улицу по соседней дороге. Может быть тоже синдром? Еще один неизменный летний «ритуал» нашей улицы - купание в море.
Конечно, как и для всей бакинской ребятни слово пляж было магическим. Но я думаю, нашему району повезло больше. Конечно, мы и все другие пацаны любили поездки на пляж, но… Мы жили в Черном городе, на Гагарина.
Представляю, как нам завидовали пацаны из других районов города. Ведь нам нужно было всего лишь пересечь двор, перейти дорогу… и вот оно. Буквально в полукилометре от нашего двора Каспий разбивает свои волны о сваи старой пристани. В народе ее называли «горелой». В конце 50-х годов прошлого века был большой пожар, и деревянная пристань почти вся сгорела. Власти разумно решили перенести ее на 1-1,5 километра южнее и отстроили новую, современную паромную пристань. А старая полностью перешла в распоряжение «гагаринских».
Официально купаться там не разрешалось, и родители частенько поколачивали «нарушителей». Но разве это могло остановить «огольцов» в 35-градусную жару, особенно если дует «хазри»? Так мы называли знаменитый бакинский «норд» - северный ветер. Дело в том, что пристань наша находится на юге полуострова и во время умеренного норда поверхность моря совершенно гладкая и чистая. Тогда как во время «моряны», то есть «гилавара» появлялись волны, и что самое худшее - с рейда море приносило на поверхность пленку нефти. И мы, с сожалением смотря на море, констатировали - пошел мазут.
Купание на пристани в корне отличалось от пляжа. Дело в том, что здесь нет мелких мест. И это естественно, ведь у пристани пришвартовывались огромные паромы с осадкой в пару десятков метров.
Может быть поэтому, вряд ли сыщется на Гагарина старожил в возрасте 40-60 лет, который не мог бы плавать. «Ликбез» по плаванию мы все проходили во дворе, наверное, еще в возрасте 5-7 лет. Поздней весной ребята постарше собирались в дворовой беседке и с наслаждением рассказывали о прошлогодних приключениях на пристани.
Те, что помладше, настолько живо себе это представляли, что в возрасте 7-8 лет, впервые придя на пристань просто посмотреть, не могли удержаться. Когда «взросляки», образовав круг, «маячили», то есть вертикально держались в воде практически на одном месте, подбадривая и приглашая малышей, они с разбегу прыгали в воду. Ничего опасного для начинающего пловца в этом практически не было. Во-первых, все ребята повзрослей (12-15 лет) были уже отличными пловцами, а во-вторых, можно было схватиться за сваи, остатки пристани, и забраться наверх. Правда пузо, руки и ноги после этого бывали вымазаны в мазуте. Но разве это могло остановить нас! Еще июнь не кончался, а «новобранцы» хоть по-собачьи, но уже плавали. А к концу лета 100 метров саженьками одолевали запросто.
Поход на пристань частенько оборачивался в розыгрыш. То чью-нибудь одежду спрячут, то по предварительной договоренности кто-нибудь припозднится, а его объявят утопленником. Не сладко приходилось тем, кого решили разыграть. Только представьте себе: пацаненку десяти лет нужно сообщить родителям своего дружка, что тот утонул! А с одеждой и того хуже!
Некоторые ребята предпочитали купаться голышом, чтоб родители по трусам не догадались об их походе на пристань. Так, представьте себе огольца, оставшегося не только без майки и сандалий, но и трусов! Вот и прятался бедолага за сваи, пока ребята не сжалятся и с хохотом не вернут одежду.
Неотъемлемая часть летних развлечений - самокаты и санки. Эти самодельные средства передвижения каждый старался смастерить таким образом, чтоб чем-то отличиться от остальных. Самокаты - это две перпендикулярные деревянные плоскости, заканчивающиеся подшипниками.
А в остальном каждый изощрялся, как мог. Принцип тот же, что и у заводского, но вместо резиновых колес были подшипники. Самокаты были двух и трех колесные. У двухколесных сзади был один подшипник, а у трехколесных - на деревянной оси, сзади два подшипника.
А вот санки все были трехколесными. Сколачивался щит. Сзади крепились два подшипника, а спереди под щитом крепилась деревянная ось с одной и на один большой гвоздь, чтоб она могла двигаться. На середину этой оси насаживался подшипник.
Во время движения этой тележки ось выполняла роль передней подвески и руля. Двигая свободный конец оси вперед и назад, можно было поворачивать санки налево и направо.
Этот вид «санок» еще назывался «амбальными». Наверное, из-за того, что один на ней сидел, рулил и соответственно катался, а второй должен был в это время сзади его толкать в спину, выполняя роль двигателя. Потом ребята менялись местами. Но все это удовольствие было возможно лишь при одном условии - наличии подшипников.
Сегодня можно запросто найти и купить подшипник в любом магазине. Но в те прекрасные годы, о которых я всегда вспоминаю с большой теплотой и любовью, и магазинов-то таких не было. Подшипники эти для самокатов и санок нужно было «достать». А «достать» их в Черном городе можно было на нашем знаменитом машиностроительном заводе имени Ленина, где работали родители некоторых пацанов. Конечно, они не приносили подшипники домой в своих сумках.
Самый простой и верный способ «достать» их заключался в том, что ближе к обеденному перерыву мы подходили к окнам цеха со стороны заводского переулка. Периодически отодвигалась сетка то с одного, то с другого окна. Рабочие выглядывали на улицу и, завидев пацанов, подзывали их и посылали в магазин за покупками. Ассортимент был немудреным: пачка «Авроры», бутылка «Агдама», редко – водки. Везунчик, которому досталась роль гонца, со всех ног бежал в гастроном и так же стремглав - обратно.
Никому и в голову не приходило до этого «похода» в магазин спросить: «Дядь, а подшипник дашь?». Но по возвращению «гонец» обычно получал желаемое. Иной раз бывали и проколы: или подшипник по размеру не подходил, или их вообще не было. Но «дяхан» обязательно обещал в ближайшие дни «оставить парочку». И оставлял. Иной раз приходилось и по три – четыре раза наведываться в переулок, но все равно желанный подшипник мы получали. Ну а если есть подшипники, то самокат будет.
Имелось, конечно, еще одно транспортное средство - «велосипед» - но это была роскошь.
В те годы велосипеды делились на три категории «Школьник», «Орленок» и «28-й» - он же «Украина» «ПВЗ», «ХВЗ», «Дорожник». Двух и трех колесные детские «велики» в счет не брали. Настоящим велосипедом считались лишь те, у которых были настоящие покрышки с надувной камерой.
Где-то во втором или в третьем классе мне по наследству от старшего брата достался «Школьник», благо он уже давно из него вырос (брат был старше меня на 8 лет. Ныне его уже нет в живых. Светлая память ему..). Внешне велосипед был еще хоть куда, но вот беда - от длительного бездействия ссохлись ниппели на золотниках, и баллоны никак не хотели держать воздух. Обидно было до слез. Ведь вот он, зелененький, блестящий с хромированным рулем и звоночком, но сесть на него и прокатиться с ветерком - никак.
В поисках ниппеля на «Школьник» был задействован весь двор. Мужики рылись в ларях на балконах, во все соседние дворы были засланы гонцы со всевозможными предложениями обмена, но, увы - все тщетно. Ниппеля ни у кого не было. Спасенье, как всегда, пришло неожиданно. Уже почти смирившись с тем, что не скоро еще придется покататься на «велике» (отец должен был ехать в командировку осенью в Москву и была надежда, что в столице-то точно можно достать!), мы, как и вся детвора в те годы, забавлялись тем, что в детские соски, надетые на клювик крана, под напором накачивали воду.
Кончик соски предварительно прокалывали иголкой. Соска принимала форму шара размером со среднюю дыню «колхозку», вмещая в себя около литра воды. Одной рукой держали ее за туго закрученное основание, другой - прикрывали дырочку на конце. Прицелившись, убирали палец, и вода тонкой и длинной струей направлялась на «противника». В жаркие летние дни эти баталии доставляли одинаковую радость и «стрелку» и «мишени».
И вот как-то один из пацанов нашего двора вместо соски вынес из дому резиновые перчатки, пообещав «расстреливать» нас из «пятистволки». То ли он дырки сделал неаккуратно, то ли воды много «закачал», но через минуту перчатка расползлась, облив горе-стрелка с головы до ног. Как говорится, не было бы счастья…
Лениво теребя клочья перчатки в руках, каждый придумывал, куда бы приспособить эти лоскуты. И в это время меня таинственно отзывает Рафик и требует, чтоб я сейчас же бежал домой и выкатил «велик». Мол, у меня есть ниппель. После недолгих препирательств, пришлось сдаваться. Соблазн был велик, хоть и не очень верилось. Этот Рафик был на три-четыре года старше меня, но в основном его больше тянуло к пацанам помладше. Тут он был лидер. И заслуженно.
Он был мастер на все руки. Лучшие самокаты во дворе мастерил он, лучшие пистолеты и кинжалы из свинца получались только у Рафика. Не случайно, что в дальнейшем он стал одним из ярких, своеобразных художников в Баку.
И вот, отвернув золотник, Рафик плотно обернул его куском перчатки. А пока я ходил за велосипедом, он сбегал домой за резиновым клеем, кстати, тоже большим дефицитом в те годы. Проклеил край резины - и импровизированный ниппель готов.
Конечно, накачать баллоны с первого раза не удалось. Но главное, что принцип мы уже знали. Эти «ниппеля» держали воздух не более двух часов, но этого времени было вполне достаточно для того, чтобы пацаны «сделать круг» во дворе. Потом операция с клеем и накачиванием начиналась снова, и на велосипед садился тот, на ком спустились баллоны…
Выше, в своих воспоминаниях, пытаясь передать атмосферу своего двора, я рассказал, в основном, о взаимоотношениях ровесников. Уверен, что если эти строки прочтет кто-нибудь из старожилов города, он найдет много общего со своим двором, своим детством.
На первом этаже соседнего дома нашего двора жила замечательная семья – дядя Саша и тетя Лида. Своих детей у этой семейной пары не было, но отношение к детворе у них было такое, что все дети с удовольствием делились с ними своими немудреными заботами и доверяли им детские тайны. Дядя Саша работал пожарником на «Нефтяных Камнях» и был страстным рыбаком.
Полмесяца он проводил в море, но зато 15 своих выходных дней он проводил во дворе. Первую часть дня, когда мужики были на работе, дядя Саша становился организатором и участником всех наших игр. Пишу эти строки, а в носу у меня стоит запах свежее жареной рыбы.
Буквально на следующий день по возвращению с вахты дяди Саши, тетя Лида, прокрутив через мясорубку несколько килограммов свежих каспийских бычков, лепила котлеты. Жарила она их не в сковородке, а на большом противне, а дядя Саша выносил весь этот противень во двор, устанавливал на столе беседки, собирал пацанов, и начинался пир. Котлеты брали прямо руками. Рыбий жир, перемешанный с ароматным подсолнечным маслом, стекал по рукам. И по сей день мне кажется, что это самое вкусное рыбное блюдо. Да и где мы могли еще отведать котлет из «бычков»?!
За домом дядя Саша посадил несколько фруктовых деревьев – алычу, сливу, абрикос. Со стороны ул.Гагарина на пересечении с 3-й Черногородской - дом стоял буквой «Г» - архитектурным планом был предусмотрен маленький полисадничек с гипсовой статуей джейрана и крохотным бассейном. Из-за этого «джейрана», что стоял перед нашим двором, его так и называли – «джейрановский» двор.
Вот в этом полисадничке дядя Саша и тетя Лида выращивали свои деревья. В одно время дядя Саша даже «золотых рыбок» развел в этом бассейне, но вскоре они подохли. То ли от холода, то ли по какой другой причине. А вот когда поспевали фрукты у дяди Саши, мы почти все принимали участие в сборе урожая. Фрукты были невесть какими на вкус, поэтому большая часть урожая перекочевывала на кухню тети Лиды. Недолго «поколдовав», она выносила эмалированное ведро с компотом и большую фаянсовую кружку и мы все с огромным наслаждением упивались компотом-ассорти.
Незаметно пролетало лето, на смену приходила осень. Начинался учебный год. Но и в эти дни все свободное от занятий время мы проводили во дворе, придумывая игры и забавы, соответствующие этому сезону года. Любимым увлечением в начале осени было печь картошку в костре. Картошку каждый приносил из дому. Дрова собирали всей ватагой. Разложив костер, располагались вокруг в ожидании, когда спадет пламя и появятся угли. Потом закапывали картофель в раскаленные головешки и ждали. Самые нетерпеливые уже через полчаса прутиками выгребали картофелину «на пробу». Часто клубни сами приобретали вид головешки. Кожура прогорала, покрывалась копотью. Ее не принято было чистить.
Перекидывая картофелину с ладошки на ладошку, дули на нее, стараясь быстрее остудить. Потом картошку давили, переламывали пополам. Под толстой горелой коркой была янтарная испеченная мякоть. Посолив, ребятня набрасывалась на лакомство. Через несколько минут о пиршестве напоминали вымазанные в копоти руки и лица. В отличие от рук и щек, которые можно было отмыть, одежда, пропитавшаяся дымом костра, не скоро проветривалась, и частенько участникам пиршества «доставалось на орехи» от родителей.
Проходили месяцы, годы. Подрастало следующее поколение. Вчерашние дошколята, возившиеся в песочнице, заменяли нас на «малом» футбольном поле, а их место в песочнице занимали те, которых вчера еще мамы и бабушки катали в колясках. А мы росли, наставляя младших, как когда-то нас наставляли ребята постарше. Годы шли. Но у каждого поколения, как во времени, так и в нашем дворе был свой интерес, свой круг общения, свои игры.
Если в детстве, то есть в возрасте от 6 до 9 лет, в основном интересы замыкались на своем дворе, то по окончании начальных классов школа и школьные друзья начинали понемногу отвлекать нас от двора.
Моя школа №27 находилась в нашем же районе. Да и ребята со двора учились в основном в двух школах, расположенных в Черном городе - №27 и №56. Школа №56 была интернациональной, то есть там были русский и азербайджанский секторы. А в 27-й – только русский. И по этой, наверное, причине больше половины ребят учились в 27-й школе, а в 56-й только те, что учились в азербайджанском секторе.
Наш двор, как и весь город Баку в те годы, был очень интернациональным. Язык общения во дворе был в основном русский, но вряд ли сыскался бы такой, особенно среди пацанов, кто не знал бы азербайджанский независимо от национальности. Да и понятие национальности было несколько другим, второстепенным, что ли? К примеру, если в возрасте даже 15-16 лет у меня спросили бы о национальной принадлежности кого-либо из одноклассников, я б так сразу и затруднился ответить, разве что, сориентировавшись по фамилии. Уверен, что я не был в этом плане исключением.
Так вот интересы школы чуть отодвинули дворовые, хотя принадлежность улице и двору по-прежнему была главной.
Школа вносила свои коррективы еще потому, что это было первое в республике среднее учебное заведение с преподаванием ряда предметов на английском языке, то есть английский язык в нашей школе проходили со второго класса, а не с пятого, как в обычных школах, и вдобавок были такие предметы, как география Англии, история Англии, английская литература, а в 9-10 классах - «американ инглиш» и «тех.тер» - то есть изучение технической терминологии по математике, физике, химии. Но сия чаша меня миновала, так как спецклассы были только «а» и «б», а к моей великой радости и огорчению родителей, я угодил в 1 «г» класс. Ну, в «г» так в «г», хоть как утверждают знающие люди, «хорошую вещь «г» не назовут, я был доволен. Мои старшие брат и сестра учились в этой же школе и в 1965 году, когда я пошел в 1 «г», брат перешел в 9 «б», а сестра - в 7 «а» классы нашей школы. Их ежедневные занятия английским были для меня наглядным примером.
Итак, я пошел в школу… Признаться, я не испытывал каких-либо особых чувств. В школьном дворе я не раз бывал и до этого. И даже в здание школы не раз заходил. Поскольку мои старшие брат и сестра учились здесь, я благодаря этому, я частенько с бабушкой провожал и встречал их. А потому знал некоторых преподавателей, а заочно (по рассказам сестры и брата), так всех – от швейцара Фатьмы хала, до директора школы - Агалара Гусейновича Ахундова.
Каждый из них был яркой и неординарной личностью, как и основная масса преподавателей нашей школы. В этом случае я твердо убежден: это не «синдром». Этому есть масса доказательств, и я постараюсь в дальнейшем их привести.
Хоть в классе и были незнакомые ранее мне пацаны и девчата, класс наш формировался, в основном из «местных» - черногородских, тогда как в «а « и «б» классах из нашего района почти никого не было. К этому времени популярность нашей школы достигла своего апогея и «английские» классы задолго до начала учебного года формировались из детей ответственных работников, что нисколько не мешало нам вскоре передружиться, передраться, найти массу общих интересов. Боюсь обвинений в идеализации прошлого, но, наблюдая взаимоотношения детей и молодежи сегодня, все чаще вспоминаю те годы. К великому сожалению, сравнение не в пользу настоящего.
В первом классе, признаться, на уроках мне было скучно. Дело в том, что еще в пять лет я научился читать, запросто производил арифметические действия до цифры сто и писал печатными буквами. Единственный предмет, который мне не давался в начальных классах - это чистописание и это отразилось на моем почерке по сегодняшний день. Зато тетради, а позже дневник мой, пестрели замечаниями классной руководительницы Ольги Яковлевны – замечательного педагога и человека с ангельским терпением.
Из одноклассников с нашего двора были двое пацанов: Сашка Морозов и Вагиф Черняев. Но буквально с первых же дней я подружился с Пашаевым Мирзой и эта дружба, длилась все десять классов, она продолжалась и после школы, вплоть до того времени, когда по воле судьбы я уехал из Баку на долгие 15-17 лет.
Вспомнил о Мирзе и рука не успевает за мыслью. Это настолько яркий и непредсказуемый (в хорошем смысле) человек, что понятия скука, хандра, пессимизм сразу исчезали из жизни любого человека, как только он начинал общаться с ним.
Многое в школьные годы моей жизни так или иначе связано с Мирзой. В первый класс он пришел с багажом знаний, нисколько не уступающим моим и благодаря этому, наверное, мы решили «скучать» вместе. За одну парту нас не посадили, так как мальчики сидели с девочками, и очень редко это сочетание нарушалось. Он сидел прямо за мной на третьей парте и все, что происходило у доски, моментально им комментировалось, причем в таком аспекте, что и более серьезный и угрюмый человек не смог бы удержаться от хихиканья, а то и от хохота. Обладатель далеко не апполоновской внешности, он абсолютно не комплексовал, а, напротив, всегда был организатором всех начинаний, вечеринок и розыгрышей.
Был еще один розыгрыш, о котором долго говорили в школе, да и во всем районе. Начиная с восьмого класса, у нас преподавали такой предмет – военное дело.
Позже он стал называться НВП – начальная военная подготовка. Преподавали этот предмет в школах обычно «отставники», то есть военные пенсионеры. Работа невесть какая, но все же прибавка к пенсии.
Нашего педагога звали Павел Николаевич Киснчану. Сокращенно «ПолКоли». Молдованин по национальности, всю сознательную жизнь он провел в армии. Акцент умудрился сохранить, поэтому урок, рассказанный им, был понятен нам не более чем на пятьдесят процентов. То ли армия на него так подействовала, то ли от природы он был лишен чувства юмора, но уроки «ПолКоли» частенько посещали или директор, или завуч, которых, срочно вызывал наш военрук. Директора он приглашал по всякому поводу: опоздал ли кто из учеников на пару минут, или не уложился в отведенное время с разборкой и сборкой автомата. Все доходило до абсурда.
Была у него и любимая присказка. Вернее, одно только слово: «Убедил?».
Вставлял он это слово к месту и ни к месту. Например, показывая нам чистку оружия, поелозив шомполом внутри ствола карабина, внезапно останавливался, делал вопросительное лицо и громко вопрошал:
- Убедил?
Или, объясняя на спортплощадке как бросать «гранату» и как важно ее далеко закинуть – размахивался… бросал… метров на пятнадцать! И тут же с невозмутимым видом спрашивал:
- Убедил?
Чуть что не по нему: «Сейчас вызову директора! Убедил?». Знакомство со всеми классами он начинал с рассказа о своем тяжелом детстве, которое пришлось на военные годы. Двенадцатилетним пацаном он стал «сыном полка». И после частенко вспоминал про тяжелые годы своей жизни. Но его рассказ почему-то всегда приобретал характер обвинения в адрес учеников. Его в нас раздражало все. Особенно более чем скромный вид учеников, по сравнению с сегодняшними школярами. Благо все тогда в школу ходили в единой форме. Как тогда это называлось – «белый верх – темный низ», что означало: белая рубашка и черные или синие брюки. И даже чистенькую, хорошо отглаженную рубашку и брюки он ставил нам в укор. Но был один предмет, который на него действовал как кумач на быка – это часы.
Наученные опытом старшеклассников, мы (то есть, у которых они были) с первых дней на его уроках прятали часы в карманы и портфели. Но вот однажды «Пашеко» забыл спрятать часы и попал в поле зрения «ПолКоли».
Вцепившись в руку Мирзы, он готов был оторвать эти часы чуть ли не вместе с рукой. Гнев «ПолКоли» был неподдельный. «Пашеко» благоразумно снял часы сам и положил на кафедру. Такая покорность несколько успокоила гнев «ПолКоли» и он продолжил урок.
После урока Мирза добровольно задержался в кабинете и о чем-то несколько минут «шептался» с педагогом. В коридор он вышел с довольным, но каким-то загадочным лицом. Когда я поинтересовался о судьбе часов, он небрежно бросил, что на следующем уроке «ПолКоли» сам вернет часы. Уроки военного дела были спарены и проводились раз в неделю.
Следующая пара была через неделю и, честно говоря, мы все почти забыли об этом инциденте. Только не «Пашеко». Всю неделю он ходил какой-то озабоченный, интересовался, где можно достать квадратный батарейки по 1,5 вольта, выпросил у одного из одноклассников трубку со шнуром от телефона, а у меня - звонок от старого конструктора.
Ни о чем не подозревая, я отдал ему весь остаток конструктора вместе с коробкой. В воскресенье мы с ним созвонились, и он у меня поинтересовался, не забыл ли я, что «ПолКоли» лично отдаст ему часы при всем классе? Я сказал, что помню, но верю в это с трудом. «Посмотрим», - многозначительно сказал «Пашеко» и мы распрощались до понедельника. Военная пара была в середине дня.
Минут через пятнадцать после начала первого урока «Пашеко» поднял руку с видом прилежного ученика и четко выговорил:
- Павел Николаевич, вы не скажете, который час?
При этом он сделал жалкое лицо и сжал в руках какой-то пузырек.
Не удостоив его своим вниманием, «ПолКоли» только махнул рукой: мол, садись, и продолжил увлеченно рассказывать о важности боевой и политической подготовки.
Прошло еще минут пять и вдруг раздался звонок… не школьный, как все, в общем-то, сначала подумали. Этот был не очень длинный и не такой громкий, но через секунду повторился еще… и еще раз. Внимание всех привлек источник звука – это был портфель «Пашеко». Несколько секунд замешательства… Мирза с виноватым лицом лезет в портфель и достает телефонную трубку, шнур которой утопает в портфеле… Звонки прекращаются и в тишине раздается голос «Пашеки»:
- Да, папа!.. Нет, еще не принимал… Часы мне еще не вернули, а время узнать не удалось, я ведь на уроке… Спасибо. До свидания.
Он опять засовывает трубку в портфель и, открыв пузырек, демонстративно глотает таблетку. Потом со смущенным видом смотрит в глаза «ПолКоли» и в нависшей тишине в полголоса виновато бормочет
- Папа волнуется, чтобы я не пропустил время приема лекарства. Поэтому и служебный телефон дал в школу… Я же вам говорил о своей болезни…
Выражение лица «ПолКоли» невозможно передать. Тут было чувство и вины, и страха, и жалости. Он двинулся в сторону своего знаменитого сейфа, где запирал после уроков оружие, туда же он складывал «трофеи», отобранные у учеников. И тут… стали беспорядочно раздаваться звонки.
Никто не заметил, как сосед по парте полез в портфель «Пашеки» и обнаружил там нехитрую конструкцию из батарейки, кнопки переключателя и звоночка. Он стоял с идиотской улыбкой, вывалив содержимое портфеля на парту, в одной руке держа трубку, а другой нажимая на кнопки, звонки внезапно прекратились, слетела проволока с батарейки…
Эффект был как от взорвавшейся бомбы. Класс уже ходуном ходил, рвал портфель «Пашеко» на части. «ПолКоли» еще несколько секунд стоял окаменевший, перерабатывая информацию…
Гнев его был жутким! Он буквально потерял дар речи. Схватив в охапку «Пашеко», портфель и его содержимое, он буквально поволок их на выход, что-то бессвязно бормоча и разбрызгивая слюну. Половина класса, которая уже догадалась – шпыняла недоумевавшего Валерку (соседа по парте, невольно раскрывшего розыгрыш Мирзы). Другая половина, еще до конца «не въехав» в чем дело, растерянно улыбаясь, пыталясь выяснить случившееся, но так же на всякий случай угощала Валерку подзатыльниками. Всю картину случившегося удалось восстановить только на следующий день.
В тот злосчастный день, когда «ПолКоли» отобрал у «Пашеко» часы, после урока, вернувшись в кабинет военного дела, Мирза в надежде вернуть их рассказал учителю душещипательную историю о какой-то страшной болезни, которой он страдает, и строгом режиме приема лекарств. Благо, внешность его в чем-то подтверждала это.
Придумав историю об отце «геологе», который уезжает в экспедицию важного государственного значения, «Пашеко», с присущим ему артистизмом, вскользь, упомянул, что отец очень переживает за его здоровье, и хочет даже отказаться от экспедиции. Или рассказ «Пашеко» не очень убедил учителя, или тот не успел сходу обработать всю выданную Мирзой информацию, но часов «ПолКоли» ему не вернул. И только после этого у «Пашеки» зародилась идея придумать розыгрыш, над которым и корпел он всю следующую неделю.
Представьте себе яйцевидную голову, покрытую блекло-каштановыми редкими волосиками, близко посаженные, выпуклые глазки, прямой, длинный нос и огромный рот без губ. Голова на тоненькой шейке, казалось, едва держится на тщедушном тельце. И вот в этом человеке было сконцентрировано столько ума, задора, юмора, доброты и обаяния, что внешняя некрасивость оставалась абсолютно незамеченной и ничего не значимой.
Позже, в старших классах дружбой с ним гордился любой из нашей школы. В то время шел знаменитый триллер тех лет «Рукопись, найденная в Сарагосе». Смутно припоминаю весь сюжет этого фильма, но эпизод, когда пучеглазое чудище обращается к одному из героев с требованием: «Пашеко, отдай глаз!», крепко врезался в память.
Отчасти от созвучия с фамилией Пашаев, отчасти от строения глаз, за Мирзой укрепилась кличка «Пашеко». По сей день не могу вспомнить, кто его первым так назвал, но я всегда подозревал, что инициатива могла исходить от него самого.
Как и у всех пацанов, у него периодически были и другие кликухи, но «Пашеко» неизменно возвращалась к Мирзе.
Ловлю себя на мысли, что вряд ли на бумаге можно передать те чувства, которые испытывали все мы, когда он пародировал наших преподавателей и одноклассников. Он мог увидеть в человеке такое, на что не сразу обращаешь внимание, но в интерпретации «Пашеко» это превращалось в «хохму», от которой все покатывались. У нас была «ботаничка» Клавдия Васильевна. Предмет свой, безусловно, она знала хорошо. Очень требовательная, урок она рассказывала монотонным, гундосым голосом. Каждое свое предложение она начинала со слова «так». В ее устах это звучало следующим образом: «Тэак! Сегодня мы поговорим об опылении. Тэак! Опыление растений происходит следующим образом: Тэак!». И это неизменное «тэак» повторялось в начале каждого предложения. И как обычно, в конце урока, не успев закончить новую тему или опросить класс, она пеняла на то, что мы бестолочи, неслухи, лоботрясы, отнимающие драгоценное время от урока.
«Пашеко» как-то раз на ботанике подозрительно весь урок просидел, следя не моргая за Клавдией Васильевной и периодически что-то записывал на листочке. А в конце урока, как только Клавдия Васильевна, по обыкновению «завела шарманку» об «украденном» у класса времени, «Пашеко» встал и громко, четко выговаривая слова, обратился к «ботаничке» примерно так:
- Клавдия Васильевна, я вот тут подсчитал, что за урок вы сегодня сказали 264 раза «тэак». И если продолжительность каждого вашего «тэак» только 1 секунда, то за эти четыре с половиной минуты вы запросто успели бы поставить пару двоек.
Сказав это, он вытянул вперед руку с листочком, на котором ровным рядом стояли вертикальные «палочки» и каждые десять были перечеркнуты одной горизонтальной, чтоб успеть подсчитать в конце урока. Только тут все поняли непонятное его поведение во время урока. Хохот стоял неимоверный. Клавдия Васильевна не нашла ничего лучше, чем записать в дневник приглашение его родителям. «Тэак»ать она, конечно, не перестала, но какое-то время в конце урока больше не сетовала на нехватку времени.
Пишу эти строки, и ловлю себя на том, что ощущаю легкое чувство вины перед своими учителями. Дело в том, что не только сегодня, но даже в годы учебы, несмотря на то, что мы часто шалили, срывали уроки, пытались что-то доказать, основная масса преподавателей для всех нас была какими-то «небожителями».
Каких-то учителей мы любили больше, каких-то меньше, но уважение к ним было безусловное. И, думаю, что все мое поколение пронесло это чувство через всю свою жизнь.
Были преподаватели, на уроки которых шли как в кино, смотреть очередную серию полюбившегося фильма. Один из таких преподавателей – учительница истории и обществоведения Полина Львовна Фабрикант.
Нашему классу повезло, все шесть лет – с пятого класса – историю древнего мира по десятый – новейшую историю и обществоведение вела у нас Полина Львовна. Много позже, анализируя школьные годы, я понял, что это не было простым совпадением. В школе нашей были еще две «исторички». Одна вела пятые-восьмые классы, другая – восьмые-десятые, да и в других дисциплинах это практиковалось, и только Полина Львовна брала новый класс, распрощавшись с десятиклассниками, и обязательно только пятый.
Авторитет у нее был непререкаем как среди учителей, так и среди учеников. Среднего роста и телосложения уже почтенного возраста (в годы, когда преподавала мне, ей было порядка 60-65 лет), она всегда выглядела моложаво. Ее энергичная походка была не по возрасту легкой и уверенной. Несмотря на изуродованную осколком левую руку в годы Великой Отечественной войны, которую она достойно провоевала от начала и до мая 1945 года, простенькие наряды сидели на ней очень ладно, и что самое главное – часто в них были элементы, относящиеся к той эпохе, которой был посвящен урок. Например, рассказывая о революции 1917 года, она могла приколоть к петлице светлого пиджачка красную гвоздику. Как-то она принесла с собой красные лоскуты и повязала девочкам и себе красные косыночки на манер комсомолок двадцатых годов. А мальчишкам приносила кепки а ля Гаврош.
Полина Львовна еще до Великой Отечественной, девчонкой, была участницей боев в Гражданской войне 1918-1920-х годов. Уроки истории она превращала в какую-то многосерийную познавательную игру, в которой принимал участие весь класс. И это длилось до последнего звонка. Даже когда намечались «массовые» побеги с уроков, мы старались, чтобы в этот день не было занятий по истории.
В каждый новый урок, который нам рассказывала Полина Львовна, обязательно были вплетены небольшие рассказики, вносящие в процесс изучения темы элемент игры, какой-то интриги. Тут были темы, интересовавшие как пацанов, так и девчонок и поэтому все с нетерпением ждали следующего урока.
Что характерно, в классах Полины Львовны не было «неуспевающих». В нашем классе не то, что двоек, даже троек по истории не было ни у кого.
С огромным удовольствием мы посещали и занятия по литературе, которые вела Мария Давыдовна Гурвич.
И внешне, и по характеру она была полной противоположностью Полине Львовне. Это была молодая еще женщина лет 30-35, очень элегантно одетая и ухоженная, но без всякой вычурности. Некрасивое на первый взгляд лицо (выпуклые прозрачно-стальные глаза, очень высокий лоб, тонкий крючковатый нос) компенсировалось ладно сложенной фигурой.
В обыденной жизни Мария Давыдовна очень сильно заикалась и картавила. Но стоило ей начать уроки, как от заикания не оставалось и следа. Рассказывала она чуть нараспев, приятным грудным голосом, который не портила легкая картавость. В старших классах часто литература занимала половину, а то и весь урок русского языка. Это не значило, что она не уделяла должного внимания этому предмету. Затронув какую-то интересную тему в творчестве того или иного писателя или поэта, она пыталась донести до нас все подробности его жизни и деятельности и только после этого знакомила с его творчеством.
В годы, когда поэзия Сергея Есенина только-только стала входить в школьную программу, она читала нам стихи Марины Цветаевой, Анны Ахматовой, познакомила нас с такими именами как Михаил Булгаков, Борис Пастернак. Не скажу, что весь класс с головой бросился в литературный омут, но добрые зерна были брошены в целину нашего сознания очень умелой рукой и дали неплохие всходы.
Вспоминая Марию Давыдовну, невольно думаю о том, что она могла бы стать не менее замечательной актрисой. Рассказывая нам новую тему, она каждый раз сама заново переживала все события произведений, о которых шла речь.
То она становилась забитой, покорной, запуганной Катериной из «Грозы» Николая Островского, то в рамках одного урока из юной Наташи Ростовой превращалась в надменную красавицу Элен из «Войны и мира» Льва Толстого.
При этом ее глаза светились каким-то внутренним гипнотическим светом. Распевный голос рассеивал атмосферу реальности, и мы нередко упускали самое желанное для ученика – звонок на перемену. А прозвище «Сова», данное Марии Давыдовне задолго до нас, говорило не столько о ее внешнем сходстве с этой птицей, сколько о мудрости и таланте нашей учительницы.
Несмотря на то, что в школе мне легче давались гуманитарные науки, преподавательский состав точных наук был не менее славен, чем наши гуманитарии.
Яркой и примечательной личностью был наш физик – Александр Львович Марик. Несмотря на свой недюжинный педагогический талант, ему не удалось увлечь меня этой интереснейшей наукой. Конечно, вина за это всецело лежит на мне, и позже не раз я сожалел об упущенном шансе. Но, увы и ах. Чего не вернуть, так это время. Однако мои скудные познания физики не мешают мне с удовольствием вспоминать Александра Львовича. Человек с огромным чувством юмора очень ценил это качество и в учениках.
Уроки его отличались от стандартных занятий в школе. Обладатель очень запоминающейся внешности, он - морской офицер в отставке, и на «гражданке» умудрился сохранить наилучшие качества офицера. Кстати, Александр Львович великолепно играл на скрипке и внешне был очень похож на композитора Яна Френкеля. Такой же крупный, усатый дядька с громоподобным голосом, привыкшим перекрывать шум моря.
Начиная с девятого класса, когда ученики более серьезней занимаются науками, которым собираются себя посвятить, он опытным глазом отбирал тех, кому в дальнейшей жизни была нужна физика. Если у Александра Львовича появлялись сомнения, он оставлял ученика после уроков и наедине строго, но откровенно с ним беседовал. И так к концу первой четверти девятого класса учеников десять-двенадцать сидели в первой колонке напротив его кафедры. А остальной класс размещался в двух оставшихся.
Рассказывал и объяснял тему во время урока всему классу, не делая никаких различий, но опрашивал только учеников из первой колонки. Всем остальным он ставил механические «тройки». И, как сам выражался, «чтоб грядущее поколение не обвиняло меня в том, что я не дал доучиться и «зарезал» будущих «Шаляпиных» и «плесецких». Но с будущих «технарей» он три шкуры сдирал. У него было два факультатива в неделю, во время которых ребята засиживались допоздна. Зато все его абитуриенты на вступительных экзаменах во всех вузы менее четырех баллов не получали. Уроки его редко прогуливали, а если и были такие, они старались никому на глаза не попадаться. Александр Львович мог «строго» наказать, если ему директор или завуч сделали бы замечание за, что тот или иной ученик прогуливает его урок.
Марик в нашей школе был единственный учитель, которого невозможно было отговорить от принятого им решения. Даже такому признанному авторитету, как наш физрук, это не удавалось.
Физрук в нашей школе выполнял сразу несколько функций и к чести своей со всеми справлялся успешно. Кроме организации спортивных мероприятий, на нем была вся хозяйственно-административная работа школы. Но существовала и неофициальная сторона его деятельности, такая как ловить курильщиков, прогульщиков и, что самое главное – «пожарников».
«Пожар» - это была самая распространенная игра на деньги среди пацанов того времени. В нашем школьном дворе был отличный «полигон» для этой игры. Между зданием кочегарки и забором школы имелась узкая длинная асфальтовая полоса, где собирались «пожарники» не только нашей школы, но и всего района. Бывали даже «гастролеры» из городских школ.
Игра заключалась в следующем: несколько игроков складывали в стопку монетки достоинством в десять или двенадцать копеек «решкой» вверх. Потом из-за черты, с расстояния пяти- семи шагов бросали в эту стопку пятикопеечную монетку – она называлась «бита». И чья «бита» ложилась ближе к стопке - к «банку» - тот получал право первым разбить «банк».
Бить надо было ребром «биты» по «банку», чтоб разбить стопку и перевернуть монеты с «решки» на «орла». Если после удара хоть одна монетка переворачивалась, игрок получал право на повторный удар, а перевернутая монетка перекочевывала в карман бьющего, и так до тех пор, пока не перевернутся все монетки. В случае промаха наступал черед следующего, чья «бита» была второй от «банка» и так деле, пока в «банке» не оставалось ни одной монетки.
Потом играющие опять складывали «банк» и все начиналось заново. Были такие «асы» этой игры, что, бросая «биты» для определения очередности, они могли попасть в «банк». Это называлось – «пожар». И если попавшая «бита» переворачивала хоть одну монетку, сделавший «пожар», забирал весь «банк».
Физрук бдительно следил за игроками, по нескольку раз в день наведывался в кочегарку. Поэтому играющие выставляли «атасников». Но это не всегда помогало. Физрук мог появиться откуда хочешь! То он спрыгивал с крыши кочегарки, то перелазил через школьный забор со стороны улицы. Расправа была моментальной и на месте. Поначалу он забирал «банк», потом выворачивал у всех игроков карманы и забирал все деньги и сигареты. После этого каждый застигнутый на месте «преступления» получал заслуженный подзатыльник и отпускался восвояси с напутствием
– А, хейван, если еще раз тут поймаю, ноги вырву!
Но это действовало не очень. Во-первых, многие из пацанов умудрялись в один день «погореть» два или даже три раза, а, во-вторых, несмотря на свой грозный вид, сердце у физрука было доброе, а характер - сговорчивый. И об этом знали все. Нередко бывали случаи, когда после шмона кто-нибудь из горе-игроков подходил к нему с просьбой:
- Учитель, а мне мама деньги на хлеб давала. Что мне теперь делать?
- Сколько хлеба ты должен купить?
- Два батона.
- А я у тебя сколько отобрал?
- Вместе с «банком» - сорок копеек.
- А, хейван, а двадцать копеек где?
- Я был в проигрыше, да!
Наградив жалобщика еще одним подзатыльником, физрук доставал шестьдесят копеек и отдавал пацану. Он знал всех с пятого по десятый класс не только в лицо и по фамилии. Физруку было известно, кто с какого двора, чей сын или брат. При всем при этом он был не из нашего района. Вырос в местечке города Баку, называемом «Похлу дяря», в многодетной семье. Как сам любил говорить: «Я вырос на бакинском асфальте».
Занимался вольной борьбой, был чемпионом страны. В нашей школе также работала его жена – Эра. Она была завучем по воспитательной части и преподавала русский язык и литературу. Это была очень красивая, добрая и ласковая женщина. Ко всем ученикам она относилась по-матерински нежно. Могла на перемене дать в руки конфеты, и для всех у нее всегда были теплые слова. В конце каждой четверти они с мужем обходили всех учителей, уговаривая исправить кому-то двойку на тройку, кому-то четверку на пятерку.
Физрук не любил ябед и шпионов, как среди учеников, так и среди преподавательского состава. Но был в нашей школе один человек, по жалобе которого он готов был покарать кого угодно. Этим авторитетом была швейцар нашей школы – Фатьма хала. Зимой и летом завернутая с головой в клетчатый плед, худая, высокая женщина лет шестидесяти не покидала своего поста у центрального входа в школу никогда. Она и проживала в небольшой комнатушке на первом этаже здания.
У нее был очень высокий и противный голос, услышать который можно было не часто. Но если кто-нибудь из пацанов пытался «несанкционированно» проникнуть или покинуть школу – тут уж держись. Она грудью защищала вход и скороговоркой визжала всегда одно и тоже: «Копой оглын баласы, сейчас физрук пазаву». Но угрозу свою она выполняла только в том случае, если кто-то очень сильно ее разозлил. И тогда нахал мог быть уверен, что знаменитый физруковский «хейван» и подзатыльник ему были обеспечены.
Фатьму халу в нашу школу привел первый директор школы – Агалар Гусейнович Ахундов. И так как она была одинока и без жилья в Баку, он долго хлопотал, пока не получил разрешение на ее проживание в школе.
Всем благам и льготам, которыми располагала наша школа, мы были обязаны личной инициативе Агалара Гусейновича – право быть первой в республике экспериментальной английской школой, великолепному преподавательскому коллективу, замечательной материальной базе. Наши школьные «габинеты» были так оборудованы, что БОНО - Бакинский отдел народного образования, организовывал экскурсии для директоров других бакинских школ.
У нас был первый в республике лингофонный кабинет английского языка, великолепные кабинеты физики, химии, биологии, географии, истории литературы, и даже музеи - интернациональной дружбы, и В.И.Ленина. И не случайно, что ветеран Великой Отечественной войны Агалар Гусейнович в 1971 году с должности директора школы был назначен заведующим БОНО. Он был из плеяды тех учителей, для которых преподавательская работа – образ жизни.
По-моему, он не работал учителем - он жил и умер учителем. Вот один случай из моей жизни, связанный с Агаларом Гусейновичем. Когда он перешел на работу в БОНО, я учился в седьмом классе. Это был 1971 год. После этого я нигде с ним не встречался и в 1989 году, возвращаясь с женой с работы, случайно увидел его на проспекте Кирова, нынешнем проспекте Бюль-Бюля. Мы буквально столкнулись.
Я то его узнал сразу, улыбнувшись, поздоровался, обратившись к нему по имени-отчеству. Агалар Гусейнович остановился, протянул мне руку, энергично пожал ее. Легкая напряженность во взгляде говорила о том, что он лихорадочно пытается вспомнить меня. Чтоб разрядить обстановку, я представил ему свою жену. И этих пару минут хватило, чтобы он все вспомнил. Не отпуская мои руки, Агалар муаллим с облегчением улыбнулся и сказал:
- 27-я школа. Кажется, Алиев. Если не ошибаюсь, у меня учились еще твои брат и сестра. Ну, как они? Как поживаешь ты? Рад за тебя! Счастья вам!
И, приподняв шляпу, с легким поклоном удалился. В то время он работал директором школы №1, что на ул.Толстого. К великому моему сожалению, я с ним больше не встретился.
Все-таки, какое это большое счастье, когда по прошествии более чем тридцати лет, вспоминая детство, школу и преподавателей, на сердце становится тепло и какая-то сладкая грусть о прошедшем легко щемит душу!
Рассказывая о школе, школьных товарищах и преподавателях, невольно переношусь в кинотеатры города Баку. Сегодня молодежи это может показаться странным, но думаю старшее поколение меня поймет.
Поход в кино, считался излюбленным развлечением бакинцев. Были, конечно театры, филармония, рестораны, но кино было самым демократичным видом досуга, а для школьников, единственным местом, где можно убить время на «шаталах».
«Шаталы» - слово, знакомое всем бакинцам старше тридцати лет. Прогулять уроки, т.е. сходить на «шаталы», доводилось всем ученикам . Страшновато бывает в первый раз, но если это проходит безнаказано, то сразу же хочется удрать ещё раз и ещё, пока о прогуле не узнают в школе и дома. После «запала» делаешь небольшой перерыв, но как только страсти улягутся страсти вновь перелезаешь через школьный забор со своим лучшим другом, а то и с двумя и идешь на «шаталы».
Слово «шаталы», наверное, производное от «шататься без дела», но в основном все «шатальщики» предпочитали проводить время в кинотеатрах.
Этому было несколько причин: во-первых, меньше шансов наткнуться на взрослых знакомых, во-вторых, кино интересно, а в-третьих – доступно. Билеты на дневной сеанс во всех кинотеатрах города стоили не дороже 25-ти копеек, а если будешь понастойчивее, то можешь упросить «тётеньку кассира» дать билет в первый ряд. Он стоил 10 копеек .
Ну а в крайнем случае, можно было сходить в ближайший к нашей школе кинотеатр «Знание». Тут была тоже масса удобств. Кинотеатр начинал работать с восьми часов утра, в отличие от других кинотеатров, которые раньше девяти не открывались. Билеты здесь стоили 10 копеек и между сеансами не было перерыва. То есть можно было купить билет, зайти в темный зал и сидеть сколько угодно, никто тебя не выгонит. Но художественные фильмы там редко демонстрировались. В основном киножурналы, документальные фильмы и мультики.
Зал никогда не заполнялся даже на половину. А зрители были все из близлежащих школ – нашей – 27-й, из 160-й, 8-й , 7-й, 133-й, редко из 23-й. Бывали, конечно, «шатальщики» и из других школ, но основной контингент составляли ученики из этих учебных заведений.
Но были два случая, когда перед кассой кинотеатра «Знание» выстраивалась огромная очередь. Первый, когда демонстрировали фильм Элема Климова «Спорт, спорт, спорт» , и второй – когда показывали научно-популярный фильм «Воспоминание о будущем» фон Деникена.
Оба эти фильма были документальными, поэтому демонстрировались только в «Знании», а не в центральных кинотеатрах города. Не стану пересказывать сюжет этих лент, они всем хорошо известны.
Ажиотаж был в том, что в фильме «Спорт, спорт, спорт», были показаны кадры с легендарными «Битлз», боев без правил и отрывки из таких знаменитых фильмов, как «Заводной апельсин», «Беспечный ездок». Целью показа, была «познакомить» советского зрителя с «дикими» нравами Запада, а эффект был противоположным. Молодёжь валом валила на этот фильм.
В документальной киноленте «Воспоминание о будущем» не было ни рок-групп, ни спортсменов, но зрителей сидело в зале не меньше. Многие именно в этом кинотеатре впервые услышали о такой науке, как УФОлогия, о «летающих тарелках» – НЛО и об инопланетянах. Разговоры на кухнях велись давно, и вот на тебе, в кинотеатре фильм о пришельцах, смелые гипотезы о неземных цивилизациях и ещё масса всего интересного. Любознательного бакинского зрителя тянуло сюда как магнитом.
Говоря о «неигровом» кино, хотелось бы вспомнить знаменитые бакинские клубы – Фиолетова, офицеров, моряков, 26 бакинских комиссаров где всегда показывали интереснейшие фильмы.
В первой половине 70-х годов прошлого столетия поочередно, раз в неделю в этих клубах демонстрировалась лента под названием «Вудстекский фестиваль джазовой песни». Попавший в зал становился свидетелем грандиозного джин-сейшна, происходящего на экране. Кумиры любителей джаза сменяли друг друга - Джеймс Браун, Исаак Хейс, Билли Кабон, Элла Фитцджеральд. Зал сатанел.
Справедливости ради надо сказать, что на всех сеансах независимо от того, в каком сегодня клубе показывают «Вудстек», зритель на 80-90% был один и тот же. После фильма, ещё долго «костяк» любителей джаза кучковался неподалёку от клуба, обсуждая «выход» и исполнение того или иного артиста и строя предположения о том, в каком из городских клубов будет демонстрировать этот фильм в следущий раз. Недаром Баку давно славиться своими джазовыми традициями.
Ну а «шатальщики» предпочитали всё-таки кинотеатры. Конечно, если позволял бюджет, и время уже было больше девяти утра. С деньгами обычно проблем почти не было. Всем ученикам родители давали мелочь на школьные завтраки. «Насшибать» перед первым уроком в школьном дворе необходимую сумму у одноклассников не составляло особого труда. Ведь завтра любой из них мог «рвануть» с уроков и ему тоже понадобиться помощь. Чувство солидарности было в то время на должном уровне. И вот необходимая сумма собранна, и «шатальщики» уже за забором.
В выборе кинотеатра играл основную роль конечно фильм, но если не было какой-либо нашумевшей ленты, то шли в те кинотеатры, где были какие-либо преимущества.
Обычно мы выбирали «Вэтэн». Во-первых, недалеко - прямо за школьным забором начинается улица Низами и за 15 минут мы бывали у цели. Во-вторых, там всегда было мороженное, а в-третьих, напротив «Вэтана», на углу улиц Низами и Карганова продавали вкуснейшие слоёные пирожки с мясом и яйцом всего за 13 копеек.
Прошло более тридцати лет, но и сегодня я ощущаю хруст и вкус этих пирожков. Такие пирожки продавались во многих местах города, к примеру, в большом гастрономе напротив кинотеатра «Азербайджан», но возле «Вэтана» они всегда были свежие и даже горячие. Эти пирожки, кажется, любили все. Не успевала лоточница вынести их из кухни ресторана «Тбилиси», находящегося в двух шагах, как её тут же обступали покупатели. Благо Торговая всегда была самой многолюдной улицей города.
У «Вэтэна» было ещё одно преимущество. Там было четыре зала - большой, революционной славы, розовый и голубой. Конечно, цвета зала к сексуальной ориентации не имели никакого отношения. Скорее всего они были названы так для красоты. Кинокартины начинались в разное время, так что всегда можно было подобрать удобный сеанс.
Ещё один обязательный атрибут «шатальщика» – сигареты. Без сигарет ни один
уважающий себя «шатальщик» в город не выходил. Пачка сигарет на «кодлу» «шатальщиков» – святое дело. Особенно у старшеклассников. Чаще всего курили-то они только на «шаталах», а некоторые - и не в затяжку.
Встретив «коллег» из других школ за кинотеатром, где обычно и курили, на вопрос «шабить есть?» достать из носка пачку сигарет, выбить из нее несколько штук на всю компанию – считалось особым шиком. Будет, о чём завтра поговорить в школьном туалете. «Встретили вчера возле «Вэтана» пацанов со сто шестидесятой, пошабили перед фильмом «Родопи». Фильм этот видели уже, все про Чёрного Тюльпана, но всё равно по-кайфу».
Кстати, социальный и материальный уровень семей членов «кодлы» не имел никакого значения. Тут могли «дружбанить» сыновья заведующего отделом ЦК, токаря, профессора, и совсем безотцовщина, мать которого, к примеру, одна воспитывает троих, вкалывая на двух работах. Тогда это было нормальным явлением не только для детей, но и для родителей.
Курение. От этой вредной привычки не могу отделаться уже более 35-ти лет (или не хочу?). Сигареты в моей жизни имеют какое-то мистическое значение. Чем больше стараюсь о них не думать, тем больше хочется курить. Особенно в последние годы, когда из-за болезни врачи наложили на курение запрет. Но самое большее что я смог сделать, так это перейти с «Мальборо» на более лёгкие сигареты, да и количество поубавил.
К сигаретам у меня всегда был особый интерес. В одно время я их даже коллекционировал. Да и не только я. Серьёзно и стабильно я стал курить уже после школы, но и в школьные годы баловался. Помню, первые сигареты с фильтром появившиеся на прилавках города, были «Лайка». Почти одновременно появились местные сигареты – «Арзу» и «Нефтчи», и первые болгарские сигареты «Траки». Это были маленькие сигареты – не стандартные 80-ки, а 60-ки.
Особой популярностью у бакинских курильщиков они пользовались только на короткий период, когда мужики переходили с «Казбека» на сигареты с фильтром. Отдельная категория - курильщики сигарет без фильтра. Долгие годы они были преданы «Авроре». И на рубеже 70-80 годов, когда на табачной фабрике закрылась эта линия, многие курильщики переплачивали вдвое, лишь бы затянуться привычным, «родным» дымом. Но эта лафа длилась недолго, кончились старые запасы, появилась «Астра», а позже «Прима» и любители «Авроры» адаптировались к новому вкусу .
Для курильщиков сигарет с фильтром в конце 60-х в Баку наступила новая эра – эра болгарских сигарет. Справедливости ради надо сказать, что были и местные сигареты этого класса – «Столичные», но качество табака и степень влажности не могли конкурировать с болгарскими. Да и цена была одинаковой – 40 копеек. Если для «Столичных» эта была госцена, то болгарские стоили на пятак дешевле, но везде продавались за 40 копеек. Появившихся в начале «Аиду» и «Варну», вскоре сменили «Стюардеса», «Опал», «Ту-134» и «Родопи». «Ту-134» и «Родопи» продержались на прилавках рекордный срок – почти 30 лет.
Были ещё одни болгарские сигареты - «БТ». Они отличались от своих соотечественников упаковкой и ценой. В отличие от вышеназванных сигарет, «БТ» были в картонных пачках и стоили 40 копеек, но реально купить их можно было только за 50 копеек. В конце 70-х появились отечественные сигареты «Космос» и «Пиргули». В отличие от «Столичных» качество этих сигарет было получше, хотя они отличались друг от друга и ценой, и дизайном. Картонная пачка «Космоса» стоила 60 копеек, тогда как за «мягкую» пачку «Пиргули» платили 30 копеек.
На некоторое время «Пиргули» даже занял лидирующее положение по спросу, но это длилось недолго. «Болгары» вскоре отстояли свои позиции. И так длилось до конца 80-х годов. Когда страна стала переходить на рыночные отношения, город наводнили табачными изделиями сомнительного качества и неопределённого производства – «Магна», «Бонд стрит», «Президент», «Голливуд». Все они назывались американскими, хотя западней Польши не бывали.
Но в городе ещё можно было достать настоящий вирджинский табак. На Кубинке торговал им некий Сеид, возле Насиминского рынка – Варя. Торговля шла круглые сутки, но и их дни уже были сочтены .
Первое знакомство с американскими сигаретами у меня произошло ещё в детстве. Мой отец – светлая ему память – был видным научным деятелем республики и к тому же заядлым курильщиком. В спецмагазине Академии наук выдавались ежемесячные «продуктовые наборы», в которые входили дефицитные в те годы колбасы твёрдого копчения, растворимый кофе, шпроты, красная икра и сигареты. На месяц можно было купить 3 блока сигарет: один – «Мальборо», один – «Винстон» и третий в зависимости от наличия - «Пэл Мэл», «Лорд», «Парламент», иногда «Салем».
Эти сигареты отец старался обменять на «Мальборо», благо цена у вех этих сигарет была одинакова – 40 копеек. Так или иначе, но он старался, чтоб у него оказались три блока «Мальборо». Частенько этого ему не хватало и тогда он прикупал пару – тройку пачек болгарских сигарет, дабы дотянуть до конца месяца .
Моё личное знакомство с «фирмой» произошло позже, но тоже в школьные годы. В 70-е годы в Баку было несколько постоянных «точек» продажи «фирмы». Это были дядя Миша, на «Телефонной», ныне 28 Мая – напротив сада им. С. Вургуна. Его тёзка, тоже дядя Миша, больше известный, как «безногий» (он передвигался в инвалидной коляске) торговал на Баксовете во дворе 134-й школы, и Гусейн из Крепости. «Фирма» тогда стоила 3 рубля за пачку, а у «безного» можно было купить и «штучные» по 20 копеек за сигарету. Кстати, оба дяди Миши торговали и жвачками, которые были не меньше дефицитны, чем американские сигареты.
У всех торговцев был почти одинаковый ассортимент. Но какие это были сигареты . «Мальборо», «Винстон», «Кент», «Честерфилд», «Олд Голд" " Кэмэл", "Парламент", «Пенакли», «Филипп Моритс», чуть позже «Мультифильтр».
У них был удивительный вкус, а главное аромат. Достаточно было прикурить такую сигарету, и все моментально оглядывались на счастливого обладателя «фирмы» .
Для меня этот аромат канул в лету. До последнего времени я надеялся ещё хоть раз вдохнуть его, но тщетно Проживая в Москве, я частенько наведывался в самые элитные табачные магазины, покупал сигареты в «дьюти фри» разных аэропортов, но этого аромата у них уже не было. В первое время я думал, что это происходит только со мной, но стоило мне заговорить об этом с кем-нибудь из старых курильщиков, все в один голос соглашались со мной. И только один мой старый приятель сделал невеселое предположение: «Старик! Может мы уже нюх потеряли!»
В начале 80-х появились «Мальборо» московской табачной фабрики «Ява», следом кишинёвские и бакинские «Мальборо». По качеству московские «Мальборо» заметно уступало «фирме», а молдавские и наши мало чем отличались от «Космоса».
Цена на «фирму» выросла до пяти рублей. За три рубля теперь можно было купить только «явские» «Мальборо».
Сегодняшний табачный рынок предлагает добрую сотню наименований. Среди них очень известные бренды, зарекомендававшие себя как солидные производители. Но, к сожалению, это только названия. Сегодня сигареты на прилавках города делятся на три категории – не очень плохие, плохие и очень плохие. Право выбора за Вами. Но как законопослушный гражданин я должен дописать: «Минздрав предупреждает ….»
Чайхана. Вот ещё одно излюбленное место проведения досуга бакинцев. Справедливости ради нужно отметить, что чайхану посещает в основном «сильная» половина горожан. Это носит скорее ментальный характер. Хотя женщины у нас чай любят не меньше мужчин. Но они чаёвничают в основном дома, или с соседками, разбавляя досужие разговоры ароматным янтарным напитком.
Чайхана в жизни бакинцев играла роль своеобразных клубов. В настоящее время уж очень много их пооткрывали . Чуть ли не возле каждого дома расставили столы, стулья и разносят чай. Посетители играют в нарды, домино. Наверное, это неплохо, но пропало то «действо» – сходить в чайхану – особенно для молодёжи.
Если сегодня чайхана локализует жителей того или иного района города , то в годы моей юности она являлась местом встречи и общения бакинцев, проживающих в разных концах города. Их было не так уж много и все знали их по названиям - «Гилавар», «Сахиль», чайхана на «молоканке», на «парапете», «Крематорий» на яхт-клубе, у крепостной стены, за стоянкой такси.
Хотя бы по разу молодёжь города побывала во всех этих заведениях. Была, конечно, у каждого любимая чайхана, куда он приходил не столько напиться чаю, сколько повидать приятелей, узнать городские новости да и просто провести время за приятной беседой.
Для меня и моих приятелей таким местом был «Гилавар» – или как его тогда называли – «вертолётка» – из-за площадки на которой она находилась. На бульваре, напротив Дома правительства, была бетонная площадка, с которой раньше вертолёты летали на «Нефтяные камни». Неподалёку был ресторан «Гилавар», а на краю этой площадки стояло интересное сооружение - стеклянный восьмигранный павильон, возведенный на бетонной тумбе высотой в полтора – два метра. В овальный зал диаметром 7-8 метров поднимались по металлической лестнице. Это было небольшое, уютное помещение, в котором в осенние и зимние дни было особенно приятно, потому что из больших стеклянных окон открывалась изумительный вид на море. Из-за высокой конструкции сооружения прибрежной полосы не было видно, и возникала иллюзия путешествия по Каспию.
Впервые в «Гилавар» я попал, очередной раз прогуливая уроки. В кинотеатре познакомился с ребятами из школы №7, а так как времени до конца учебного дня было ещё порядочно, с удовольствием принял их приглашение сходить в чайхану. До этого случая мне не раз случалось проходить мимо «Гилавара», но внутрь я направлялся впервые. Да и вообще, это был мой первый самостоятельный поход в чайхану.
Не помню сейчас, что я тогда чувствовал, но лёгкое смущение и скованность от непривычной обстановки быстро рассеялись. И основной причиной тому было гостеприимство и радушие чайханщика Гамида даи. Ему было лет пятьдесят на вид. Улыбающееся, приятное лицо, «сладкий» шекинский акцент, были настолько искренни, что чуть ли не с первого визита каждый посетитель чувствовал себя завсегдатаем этой чайханы и был уверен в том, что Гамид даи ждал именно его и несказанно рад его визиту.
Отчасти это так и было. От природы одаренный живым и пытливым умом этот человек был в курсе всех городских новостей и «политической» обстановки. Обо всем имел своё личное мнение, часто очень оригинальное. При всем природном радушии и доброте отношение к завсегдатаям у него было индивидуальным. Кому-то он был искренне рад, кого-то привечал по долгу службы, но с неизменной улыбкой и «дежурной» фразой: «Хош гёрдюк. Гяль, гяль, чай хазырды».
За столами собирались большими компаниями. Вновь прибывшие высматривали не свободные столы, а лица знакомых. Во-первых, свободный стол в «Гилаваре» – большая редкость, а во-вторых, что делать в чайхане одному за столом, когда «дебаты» идут уже не в рамках одного стола и очередная тема обсуждается всеми присутствующими. Темы эти частенько подкидывал сам Гамид даи, а потом незаметно ретировался к самовару и внимательно следил за «процессом», изредка, когда беседу нужно было вернуть в «мирное» русло, встревая в разговор.
Эти коррективы он делал так аккуратно, что спорившие даже не замечали его вмешательства. Он пользовался заслуженным уважением у посетителей и часто приглашался на роль третейского судьи в возникающих спорах на ту или иную тему. И Гамид даи умудрялся так «развести» их спор, что каждый из сторон был уверен: чайханщик на его стороне, даже если он оправдывал точку зрения соперника. Вот такой был дипломат наш Гамид даи.
А ещё он любил по итогам своих наблюдений давать посетителям клички, которые характеризовали их полностью. К примеру, был один паренёк лет восемнадцати, очень маленького роста и тщедушного телосложения. Скорее всего, он комплексовал из-за своей внешности и поэтому чуть ли не каждый день к кому-нибудь цеплялся, доводя дело чуть ли не до драки. Конечно, до - присутствующие и, главное, Гамид даи не допускали, но Намик, так звали этого парня, ещё долго кипятился. Справедливости ради должен сказать, что цеплялся-то он, в основном, к пацанам, младше и физически слабее себя. Может, для самоутверждения.
Так вот, Гамид даи как-то назвал его «джырт гоз» и это прилипло к нему как смола на долгие годы. Был ещё один постоянный клиент «Гилавара», кличку которому дал Гамид даи. Эльман был крупным парнем. Весил за сто килограммов, занимался самбо в обществе "Водник" и на нескольких соревнованиях республиканского значения даже занял первые места. Дело в том, что на этих соревнованиях не было спортсменов его весовой категории и он автоматически становился чемпионом.
Так его, Гамид даи, прозвал «яланчы пахлеван». Эльман относился к этому с присущим толстякам добродушием, и сам частенько шутил: «Гёрясян, если я ещё килограммов на 50 поправлюсь - чемпионом СССР смогу стать?».
С первых же посещений мне понравилась атмосфера «Гилавара» и я стал частенько туда наведываться. Вскоре и сам угодил на острый язык чайханщика. Я частенько вступал в дискуссии, высказывал своё мнение по тому или иному вопросу. Я много читал и в качестве доказательства своих суждений ссылался на авторитетные источники. Это очень радовало старика, и когда моему противнику нечем было парировать, он хлопал в ладоши и восклицал: «Саг ол, баджи оглы, халалду сяня», и ставил на стол чайник свежезаваренного чая.
Отчасти за это, или по какой другой причине, он стал звать меня «Ломоносов». И произносил он это как-то по-особому: «Ломонософ», округляя и четко произнося все буквы «о» в этом имени. А товарища моего – Азика Халилова, который никогда не расставался с фотоаппаратом, он спросил, куда тот девает фотографии моря , бульвара, «Девичьей башни» и просто прохожих. Узнав, что самые удачные он отсылает в редакции газет, «окрестил» его: «кирспадет».
Как-то Азик долго не появлялся, и на вопрос чайханщика, где он пропадал, с гордостью ответил, что посещает курсы фотокорреспондента Рубенчика. Конечно же, Гамид даи никогда не слыхал об этом большом художнике, имя которого бакинцы с гордостью будут вспоминать ещё долгие годы, но фамилия произвела на чайханщика неизгладимое впечатление, и он стал с этого дня звать Азика: «Рубонщик».
Но на Гамид даи никто не обижался. Все знали, что к молодёжи он относился с отеческой заботой, а к представителям старшего поколения - с большим уважением и почтением.
В начале лета столы выносили на открытый воздух. Их становилось больше, чем в павильоне, они были как-то разобщены между собой, уже не было той атмосферы, почти не чувствовалось присутствие Гамид даи. Он едва успевал обегать все столы и на лето завсегдатаи покидали «Гилавар», чтобы с первыми же ненастными осенними днями вернуться под восьмигранный купол к гостеприимному Гамиду даи.
Летней резиденцией любителей чая для нашей компании становилась чайхана «Сахиль». Узкий коридорчик, оплетённый со всех сторон виноградной лозой, создавал иллюзию абшеронских дач, что вполне соответствовало летнему настроению посетителей.
Чайханщиком в «Сахиле» был Рамиз – прямая противоположность Гамиду даи.
Молодой человек 25-ти – 27-ми лет был шумным, не очень опрятным и с раннего утра слегка «поддатым». Эйфория и весёлое расположение духа, вызванные действием небольшого количества алкоголя, в течение дня постепенно исчезали по мере увеличения дозы. К вечеру он становился угрюм, задирист и, если его напарнику Эльдару, парнишке допризывного возраста, не удавалось отправить Рамиза домой, то частенько он бывал бит кем-нибудь из клиентов чайханы, а то и просто отдыхающими с бульвара.
Зная дурной характер Рамиза, многие старались не реагировать на его слова и действия. Тогда он снимал белую куртку-спецодежду и шел к парашютной «вышке» искать приключений. Почти всегда обходилось. Сколько раз приходилось бедному Эльдару тащить его на себе и отливать холодной водой. Но однажды Рамиз серьёзно нарвался. Кто-то пырнул его ножом. Пару недель он провалялся в больнице. Какое-то время держался. Но хватило его не надолго.
Вся комичность ситуации была в том, что утром он не помнил ничего из того, что происходило накануне, после 5-6 часов вечера и поэтому на следующий день он поочерёдно обходил все столы и с виноватым видом просил прощения. И вот раз, после очередного загула Рамиза, мы сговорились с Эльдаром разыграть дебошира, а заодно по-лёгкому «срубить деньжат».
Когда утром, по обыкновению, Рамиз с виноватой улыбкой встречал «гостей», я с Азиком и ещё с двумя приятелями прошли к столу, демонстративно проигнорировав его радушие. Несколько озадаченный этим, он поинтересовался у Эльдара о причине нашего поведения, на что Эльдар укоризненно покачав головой, сказал: «А что, целоваться с тобой должны после вчерашнего?! Ты вчера фотоаппарат Рубонщика в море выбросил. Бедолага, чуть сам за ним не бросился. Ребята его еле оттащили. Неужели ничего не помнишь?» Обескураженный Рамиз совсем сник.
Вроде вчера что-то было связано с фотоаппаратом, а вот что – хоть убей – не помнит. А случилось вот какая история. Накануне вечером, Рамиз как всегда был на «взоде» и бесцельно слонялся по чайхане. Подсев за наш стол, он попытался вклиниться в разговор. Азик рассказывал о последних кадрах, которые ему удалось сделать в Гобустане. Рамиз взял со стола фотоаппарат и попытался сделать снимок. Азик, а за ним и все мы зашикали на него – мол ты что творишь? Сломаешь камеру. На высокомерное его возражение, мол, если сломаю – куплю, Азик возмутился и стал объяснять Рамизу, что это «Зенит» – один из лучших и стоит он не меньше 300-400 рублей. На Рамиза это произвело впечатление, но не подав вида, он постарался перевести всё в шутку и ушёл восвояси.
Подойдя к нам он стал внимательно разглядывать стол и плечо Азика. Без камеры Азик из дому не выходил. Она могла быть или на столе, или перекинута через плечо . Убедившись, что фотоаппарата на привычных местах нет, Рамиза совсем расстроился. Он смутно вспоминал, что вчера вечером встречался с нашей компанией на бульваре, возле парашютной вышки. Дело в том, что после чайханы мы всей компанией пошли на бульвар, где Азик делал снимки вечернего бульвара. А Рамиз, дойдя до нужной кондиции, затеял свару у водяного киоска.
Киоск был знаменит на весь город. В летние дни возле него всегда выстраивалась длинная очередь. Пристав к какому-то мужику из очереди, Рамиз «грозился его зарезать». Мы попытались его оттащить. Мгновенно забыв об обидчике, он переключился на Азика. Как раз в это время подоспел Эльдар. Общими усилиями нам удалось утихомирить буяна.
Видимо, что-то в памяти всё-таки у него сохранилось, поэтому, не обнаружив камеру, он подтянул себе свободный стул и в полголоса обратился к Азику: «Ай брат. Прости меня. Вы ведь знаете, что я, когда выпью, дурею да. Зачем дали мне этот фотоаппарат? Но ничего, не переживайте. У меня к вам просьба. Не надо об этом трепаться. Сами знаете, как тут на меня смотрят. Если Балакиши узнает, точно выгонит. Лучше всего, найдите такой же фотоаппарат, а я заплачу. Только смотрите, чтоб не очень дорого да. Кясыб огланам. Анам джаны, если не брошу пить, точно в тюрьму сяду.
Балакиши – директор ресторана «Сахил», не раз при всех грозился «ити гован кими» выгнать Рамиза, но шли слухи, что они родственники и благодаря этому Рамизу всё сходит с рук. Правда, в последнее время, отношения между ними особенно накалились. Рамиз «чудил» всё чаще.
После такого покаяния нам стало его даже жаль, но мы решили довести дело до конца. Выдержав паузу в несколько дней, мы сняли кожаный чехол с камеры Азика, чтоб Рамиз его не узнал, пришли к нему с радостными лицами усталых, но добросовестно выполнивших важное поручение людей и представили ему незнакомого ранее парня, старше нас лет на пять.
В руках он держал фотоаппарат Азика. В чайхану мы заходить не стали. Азик, вызвал Рамиза, по дороге инструктируя его: «Сразу не соглашайся. Фрайер, видимо, не знает настоящей цены. Просит 120 рублей. Поторгуйся, думаю, скинет».
Рамиз был несколько растерян, но для вида, повертев в руках аппарат, понизив голос, спросил: «Не ворованный?»
«Продавец» ещё не успел ответить, как Рамиз сразу же добавил: «Смотри а, я тебя из-под земли достану», - и, забыв, что ещё не спросил цену, ляпнул: «100 рублей, больше не стоит».
«Продавец», чуть помявшись согласился, сославшись на то, что срочно «бабки» нужны.
Торг состоялся. Кстати, «продавца» привел я. Это был Витос – известная личность в «Чёрном городе». Не посвящая его в детали, я пообещал ему «червонец», чтобы он изобразил продавца. Витос согласился без колебаний. Рамиз оставил фотоаппарат у себя, а за деньгами велел зайти к вечеру, чтоб набралась выручка в кассе чайханы. «Продавец» попытался изобразить беспокойство, на что Рамиз возмутился: «Я что, убегу что ли? Тут меня все знают».
Мы тоже успокоили «продавца» в том, что Рамиз «не убежит», что мы «отвечаем» и разошлись до назначенного часа. Какого же было наше удивление, когда подойдя к «Сахилю» мы увидели нервно снующего взад и вперёд Витоса. Издали увидев нас, он заорал: «Вы где ходите? Быстрее давайте мои бабки. Я тороплюсь э. Меня люди ждут». Кое-как успокоив его, послали Азика за деньгами и камерой. Вскоре он появился в сопровождении Рамиза. Аппарат был в руках Азика, а Рамиз, наверное, впервые за последнее время был совершенно трезвым. Вытащив из кармана деньги, он пересчитал помятые замусоленные «трёшки» и «пятёрки» и передал их «продавцу»
«Рашот?», - обратился он к Азику и пошел обратно в чайхану, бросив на ходу: «Балакиши теперь тошны выгинит».
Получив обещанный червонец, Витос попытался выдурить еще хоть пятёрку, но, поняв бесполезность попытки, распрощался с нами, бросив мне: «Если ещё что-нибудь надо будет – знаешь где меня найти». Оставшись одни, мы не испытали, к удивлению, никакого удовольствия от проделанной операции. Сам процесс доставил нам куда больше радости ,чем результат .
Было жаль Рамиза и, чтобы не думать о случившемся, мы решили разойтись по домам, хотя планы у нас были совершенно другими.
На первый взгляд, то, о чём я хочу рассказать, не поддаётся логике. Ну, посудите сами - рестораны, кафе, клубы, бары, всевозможные развлекательные центры, о которых мы и мечтать не могли в молодости, сегодня рестораны изощряются в кулинарных изысках.
«Кафешки» чуть ли не на каждом шагу, клубы предлагают всевозможные развлечения, …..но почему-то, после каждого похода в эти «злачные» места, невольно вспоминаются кабаки и бары времён нашей молодости. Отчасти, это ностальгия по ушедшей молодости, отчасти – «синдром» . Еда была вкуснее, представления более развлекательными. Как говорится: «…и хлеб был суше, и вода мокрее».
Но есть и другая истина. Рестораны, кафе и бары 70-80-х годов в Баку были как-то «классифицированы». Не в административном смысле, а самими бакинцами. Тот или иной ресторан, или «шашлычка», специализировались на приготовление тех или иных блюд. Например, в те годы, бакинцы знали: если хочешь настоящий шашлык из осетрины, нужно обязательно посетить «Жемчужину». Высокая «эстрадка» зала, находилась под импровизированной крышей в виде раковины. На весь бульвар распространялся аромат «рыбы на вертеле».
На одном конце бульвара любителей курятины потчевал сочным «табака» ресторан «Гилавар», тогда как любители мучных блюд собирались на другом конце приморского парка, в «Венеции» в кафе «Далга», где можно было отведать отменные душбара и кутабы, хинкал и гюрзу.
Особенным местом считалось кафе «Гала». Гурманы приезжали в эту, на вид обычную шашлычку, расположившуюся недалеко от «Девичьей башни», в подвальном помещении, со всех концов города. В том что, у Мамеда в «Гала» лучшие «люля-кебаб» в городе убеждался каждый посетитель и слава о люля-кебабе, который тает во рту, облетела весь город.
Любители «хаша» и «кялля-пачи» с середины октября и до апреля «атаковали» Бала-али на Кубинке. Хашхана Бала-али была обычной столовой с порядковым номером. Но бакинцы знали, что там можно отведать янтарный хаш и наваристую кялля-пача, приготовленные по всем канонам кулинарного искусства. С шести-семи часов утра Бала-али, расхаживая по залу, торопил официантов, покрикивал на буфетчика, чтобы были порасторопнее, самолично проверяя наличие на столах чесночно-уксусной приправы. Надо успеть обслужить всех желающих. Ведь хаш – блюдо на ранний завтрак.
Желающие полакомиться «джыз-быз» собирались в «Гая». Находилось это заведение в конце посёлка 8-киллометр на разинском спуске. Чревоугодников тут ждали шипящие сковородки. Под сковородами были спиртовки, чтобы «джыз-быз» не успевал остыть в процессе застолья.
А всех кто, предпочитал классические блюда азербайджанской кухни, всегда любезно но несколько помпезно встречал метрдотель ресторана старой гостиницы «Интурист». Всегда до блеска начищенный паркет, белоснежные скатерти, звенящий хрусталь были залиты мягким светом. «Живая» негромкая музыка подчёркивала солидность заведения. Вышколенные официанты тихо возникали возле вашего стола и, чуть наклонившись, почтительно ждали вашего заказа.
По вашему желанию в зал приглашался повар – «автор» того или иного блюда, готовый ответить на все ваши вопросы. А спросить было о чём. В разных регионах республики одно и тоже блюдо готовилось по-разному. Отличие могло быть как в добавлении тех или иных специй, так и в ингредиентах блюда, что, в конечном счёте, сказывалось на вкусе. Удовлетворив ваше любопытство, повар удалялся, а официант ненавязчиво начинал ухаживать за клиентом.
«Великосветская» атмосфера, вначале чуть сковывающая неискушённого посетителя, вскоре рассеивалась, и оставалось лишь ощущение того, что вас здесь любят и угождают вам из уважения к вашему выбору. Несмотря на изобилие и разнообразие блюд отведанных здесь, зал вы покидали отдохнувшими, с хорошим светлым настроением.
На вид в ничем не привлекательных кафе и столовых частенько собирались облюбовавшие их. В этих «точках» без особых кулинарных достоинств и привлекательного интерьера была атмосфера «клуба по интересам». В одних собирались любители футбола – «болельщики». Здесь они по косточкам разбирали прошлую игру и делали прогнозы на будущие игры. В других – таксисты, где после тяжёлой смены, особенно ночной, снимали стресс пивом и водкой, делясь с коллегами шоферскими проблемами.
Любимой забегаловкой театральных работников был бар «Табриз» на Хагани. Это подвальное заведение в городе было больше известно под названием «Йюз-йюз алли». В полутёмном, дымном зале, нередко можно было услышать не очень трезвые, но откровенные высказывания о профессионализме того или иного актёра, о творчестве режиссёра или драматурга.
А рано утром эту же публику можно было встретить в баре гостиницы «Южная», расположенной буквально в одном квартале с «Табризем». Только здесь, в этом районе, продавалась водка в розлив. Частенько случались курьёзы, которые долго пересказывались бакинцами.
Один из таких случаев стал чуть ли не анекдотом. Троица приятелей, не буду называть их имён, довольно известных деятелей искусства, решили по обыкновению опохмелиться в «Южной». Время было восемь часов утра. Посетители ещё не появлялись. Предварительно договорившись, в зал вошли вдвоём. Третий остался ждать на улице. Как завсегдатаи, они знали, что бармен утром начинает разливать с непочатой бутылки, ну, и, конечно, не доливает. Устроившись за стойкой, они попросили два по сто. Открыв новую бутылку, бармен налил две рюмки. Прищурив глаз, один из собутыльников выразил недоверие по поводу количества напитка, на что бармен стал уверять друзей, что «всё точно, как в аптеке» .
- Значит, в бутылке осталось ровно 300 граммов? – поинтересовался другой.
- Конечно, – ответил бармен … и в эту минуту вошёл их третий приятель.
- Наконец-таки! – воскликнули друзья, выдернув из рук бармена початую бутылку.
- Забери эти рюмки и дай нам три чистые. А эти 300, что в бутылке, мы сами разольём.
Особое место в жизни любителей застолья занимали, конечно же, пивные. Так называемых пивных баров, на моей памяти в городе было два. Первый – на Телефонной – напротив сада Ильича. Там пиво разливал автомат. В кассе нужно было обменять деньги на 10-ти копеечные жетоны. За три жетона этот «безрукий» выплёскивал вам в кружку пиво и сразу же вас оттеснял следующий жаждущий.
Эта «автоматизация» не соответствует нашему менталитету, предпочитающему «живое» общение. Ну какое, скажите, удовольствие схватил кружку – и бежать к столику? А то подходишь к стойке, а тебя встречает широкая золотозубая улыбка: «Салам мялек. Хош гёрдук. На вар, на йох ? Саламатчылыгдыр? Шюкюр Аллаха». И всё. Настроение, испорченное житейскими проблемами, восстановлено, ты ощущаешь свою значимость и приподнято начинаешь пить, смакуя свой любимый напиток. А то автомат .
Человеческий фактор для бакинцев всегда имел большое значение. Пивные чаще всего называли по имени или «кликухе» продавца. «Кянчи пивная», «пивная Паши», а то – «пошли к Теймуру, у него всегда свежее пиво».
В знаменитой «Кянчи пивной», находящейся на л-та Шмидта, ныне Рашида Бейбутова на углу Первой Свердловской, собиралась вся «кантопинка». Найти пустую кружку было мудрёным делом. На столике пяти-шести клиентов стояло по 25-30 кружек пива, и вновь прибывший сиротливо озирался в поисках свободной кружки.
Завсегдатай же, зайдя в прохладный зал и моментально сорентировавшись, пристраивался к знакомым, плавно вливаясь в компанию. Из-за нехватки пивных кружек однажды случилась беда в знаменитой пивной Паши, что была на Чапаева. Оригинальность этой пивной заключалась в том, что там можно было попить пиво в любое время, особенно ночью. Это было излюбленное место «монтинских», «завокзальных», «черногородских» любителей ночных возлияний. Да и с других районов города здесь частенько встречались загулявшие допоздна .
И вот в одну из летних, душных ночей, когда холодное пиво, как «бальзам для души», за столиком мирно беседовали, потягивая пиво, трое довольно-таки известных в криминальных кругах мужиков. В зал вошли четыре подвыпивших чернокожих студента. В поисках кружек они подошли к столику приятелей и потребовали освободившуюся кружку. Друзья сказали, что будут «повторять» и продолжили свою беседу. Один из студентов попытался силой забрать кружку, но когда это ему не удалось, он… плюнул в кружку с пивом одного из друзей. И это произошло на глазах у всех посетителей. Оскорбление было неимоверным. Реакция – молниеносной. Наглец был убит на месте. Студенты, попытавшиеся в начале заступиться за своего непутёвого товарища, быстро ретировались, но трагедия на этом не закончилась. Двое из троих друзей были осуждены – одному дали 15, второму – «вышку», приговорили к расстрелу. Пивную закрыли, а через некоторое время она сгорела при загадочных обстоятельствах.
Была у нас в «Чёрном городе» и своя пивная – «гавань» местных мужиков. Работали в ней брат с сестрой – Теймур и Амина. «Стекляшка» с выходом на улицу Гагарина обычно была немноголюдной. Но за пивной между деревьями находилась импровизированная летняя резиденция «пивцов». Пиво сюда привозили в деревянных бочках. В них вкручивались краники, через которые и разливали пиво. Пустые бочки Теймур хранил под деревьями. Вокруг них и собирались мужики, используя бочки в качестве столов. Даже зимой тут было не протолкнуться. Амина нагревала в эмалированном чайнике пиво, чтоб разбавлять холодный напиток, таким образом обеспечивая незатейливый комфорт.
Чуть не забыл про второй пивной бар – «Кяхраба», что располагался в подвале возле кинотеатра «Азербайджан». Там было несколько проходных зала. Довольно-таки современный интерьер для того времени. Столики и стулья были в виде пивных бочек. Тут на закуску подавали рыбу, солёные сушки. В одно время «Кяхраба» пользовалась популярностью, но бакинцы отдавали предпочтение старым «пивнушкам» с традиционным варёным горохом в кулёчках из школьных тетрадок и варенными креветками, которых почему-то все называли «рачками».
Баку 60-80- х был настолько самобытен, что оставил неизгладимый след в душе у всех бакинцев. Очень хотелось бы отметить архитектуру старого Баку, но об этом написано много интересного, особенно в последнее время.
Сегодняшний Баку не менее прекрасен. Город с каждым днём становиться краше. Желающих критиковать новшества всегда хватало. Но только слепец может не замечать позитивных изменений за последнее десятилетие. И если каждый из нас, сделает хоть что-то, чтобы город наш оставался таким же красивым и родным, значит мы достойны называться БАКИНЦАМИ.
