Георгий Коновалов "Шмага"
Георгий Коновалов "Шмага"[править]
Какое же славное было тогда время...
Телефоны были далеко не у всех, а компов и тем более Интернета так и знать не знали что это такое.
Ходили в гости не предупредив, как в песне – «Забеги, забеги, забеги хоть бы на пять минут…». Общаясь, не сидели перед монитором ни дома, ни в клубах.
До чего же хорошо было. И знакомились вот так глаза в глаза, а не виртуально.
За девушками (наиболее нахальные по пятам на улицах ходили) не в Интернете ухаживали.
На телевидение сначала один канал был, а уж потом и второй появился. Вот и оставались довольно долго два канала.
А так, сколько же всего интересного было.
Каждый год, ближе к осени на всех ДК афиши и объявления висели.
Приглашения в кружки танцев, в кройку и шитьё, фотокружки, реже в кинолюбительские. Но в каждом ДК и даже в самом захудалом обязательно было объявление о наборе в драмкружок, а иногда и повыше рангом в театр-студию.
Вот примерно такое же появилось и у нас на работе (видно профсоюз расстарался). Там было приглашение записаться в театр-студию при ЦК ЛКСМ Азербайджана.
А почему бы и нет, подумал я и пришёл по адресу, в институт НАРХОЗ.
Это мне напоминает анекдот про мужа, который торжественно объявляет жене, что он вступил в профсоюз, а в ответ слышит – «Вечно ты во что-нибудь вступаешь – вчера в «блевотину» вступил, сегодня в профсоюз!»
Вот и я вступил.
От дома недалеко, да и за спрос никто денег не берёт.
Пришёл, а режиссёр так рад, так рад…. И тут же мне роль предложил. Полковника сыграть в спектакле по пьесе «Дороже жизни».
Я ему и говорю: «Ну какой я полковник! Полковник он же во! А я. Недаром полковников «полканами» зовут или «батями» кличут, а я?» - «Нее, только ты на эту роль подходишь. По глазам вижу понравилась роль-то»
А чего понравилась, когда не то что роль, а саму пьесу не читал. Одним словом дали мне листики в тетрадочку сшитые почитать.
Прочёл…. Неее…. Не получается полковник – фактура не та.
Хотя придумал, как обыграть отсутствие той самой фактуры и даже биографию того самого полковника с фамилией Старостин написал. Получилось.
Режиссёр, если и недоволен, но вида не подаёт.
Труппа уже за столом пьесу-то почитала, а я должен вот так прямо в спектакль войти.
Одним словом по моим понятиям полковник должен был быть очень утомлённым человеком, в круглых очках и обязательно с трубкой. И вообще он должен был быть сугубо штатский человек, без всяких там армейских закидонов.
Вот и начал проводить в жизнь эту линию.
Сама пьеса напоминала гремучую смесь «Щит и меч» и «Семнадцать мгновений весны». Только написана намного раньше была.
У меня не так уж и много сцен было. Вот в одной из них Полковник знакомится с нашим разведчиком, которой под крышей журналиста работает. У него, как и положено есть и радистка Кэт.
Кэт не Кэт, но кто-то очень уж похожий.
Так вот этого журналюгу пленили красноармейцы, и конечно, в штаб привели, (в землянку, разумеется), там товарищ Старостин (это я) сидит.
Ну, как может встретить советский полковник незнакомого немца (то, что он разведчик Старостин ещё не знает) конечно же, на немецком. Выучил я тогда несколько фраз на немецком (обычные слова – обиходные, вроде «Проходите», «Садитесь» они перевода не требуют и всем понятны) и, соответственно, встретил я этого журналиста, как и положено. Только не понравилось это ни режиссёру, ни автору (он как на грех в зале сидел).
Так или иначе, но мы эту пьесу в НАРХОЗе не дорепетировали – шуганули нас оттуда.
И пошли мы тогда скитальцами по всему городу. Хоть и крыша у нас великолепная была (всё таки ЦК хоть и комсомола), но приютить нас было видно себе в убыток.
Долго ли коротко, но скончался этот спектакль прямо на корню.
А мы тогда уже в ДК строителей обитали, что на Монтина располагался.
Далеко добираться было, но «взялся за гуж»...
Так как спектакль «Дороже жизни» приказал долго жить, то начали готовить «Без вины виноватые». Однако нас и из «строителей» вежливо попросили.
Тогда пошли мы, скитаясь в клуб «Фиолетова».
Это, конечно было более подходяще для меня (всё-таки центр города), да и всем остальным тоже добираться приятнее стало.
Режиссёр наш…. Ах да я же не познакомил вас с нашим режиссёром. А был у нас тогда режиссёром Кира Осипов. Кира так это по-простому, а так он был Геквард Осипов. Говорили, что он в театре музкомедии играл, правда, в массовках. А уже клубе Фиолетова появился и второй режиссёр Багратян Рудик. Он, в каком то московском институте заочником (Райкин Аркадий их «заушниками» называл) был, на последний курс переходил.
Вот они напару и режиссировали.
Параллельно с читками пьесы занимались дикцией, да сценическими движениями. По сцене вышагивали под мелодию из фильма «Человек идёт за солнцем». Прекрасный фильм, чудная мелодия. Сейчас она шлягером бы называлась. Миниатюры играли. Импровизировали.
Всё как у всех (это я имею в виду труппы театральные).
Долго мы тогда мучили и терзали великую пьесу.
Нас режиссёры сразу предупредили: «Не сметь смотреть кино по фамилии «Без вины виноватые».
А чего смотреть. Всё равно до них не допрыгнешь.
Сталинскую премию за то кино получили.
Мне в том спектакле досталась роль, конечно же, Шмаги.
И опять меня фактура подвела.
Сколько же я тогда «джигалил» по поводу, каким должен быть Шмага в моём исполнении.
Сами режиссёры хоть и запрещали смотреть киношку, а сами всё время ссылались на того же Грибова, который играл Шмагу.
Есть в пьесе одна сцена, где Шмага широким этаким жестом предлагает Незнамову: «Пойдем, дескать, Гришка отседова, ведь мы артисты – наше место в буфете!»
О как. Ну, Грибов может, так и имел право произнести, а я...
Мой Шмага ну никак не мог позволить себе такое, он, скорее всего, пропищал бы стесняясь - «… наше место в буфете».
Наглость, на которую всё время напирали наши режиссёры, могла быть и незаметная, тихая что ли. Вот я и играл такого.
Тихо и не торопясь прошли мы все репетиции, прошли прогоны, прошла и «генералка» и вот первый спектакль.
Зал в клубе полон, «ложи блещут». Нас в комнате за сценой гримируют. Мне лысину присобачили, старика сделали.
Не мог быть мой Шмага стариком, но что делать, режиссёры они же главные.
Выйти на сцену – так это ужас какой-то. Трясёт, под ложечкой сосёт, душа куда-то в пятки рухнула. Почти «мандраж» предстартовый.
Отыграли мы тогда совсем не плохо (на мой взгляд) и рецензии в газетах тоже ничего. Наиболее полная и самая большая в «молодёжке» была, поменьше в «Вышке» и совсем коротенько в газете «Баку».
А в ЦК нам предложили: «А может вы всей своей труппой, в Сумгаит переберётесь, основой будущего театра будете».
Отказались.
И правильно сделали.
После этого наша труппа распадаться начала. Ушла и не вернулась госпожа Кручинина – героиня наша. Ушла диплом защищать.
А нас стали посылать играть на разных сценах, по разным предприятиям.
Играли уже не весь спектакль, а так, сцены некоторые. Это там, где не было Кручининой и мецената (имя забыл).
Самое потрясающее выступление так это сцена, которую мы на «Электроламповом заводе» играли. Долго собирались, долго ждали, когда за нами автобус придёт, опоздали мы тогда на праздничные мероприятия.
На сцене нам два или три стула поставили, они должны были скамейку садовую изображать.
Вышли мы с Незнамовым и ... о ужас! Зал полностью пьян. Гул стоит ровненький и пьяненький в зале. Вряд ли кто будет нас слышать. Зрители первых столиков на сцену опираются, под ноги лезут.
Шмага с Незнамовым диалог ведут, а их никто и не слушает. У меня была фишка – по моей идеи Шмага закуривает сигару, причём закуривает от спички, которую зажигает о подошву своего башмака.
Вот тут-то зрители заинтересовались и вообще на сцену полезли. Я уже бояться начал, что с меня мою обувку снимут.
Закончился, тихо умирая наш спектакль «Без вины виноватые», а мы уже начали читать новую пьесу – «Поворот ключа» называлась, чешского автора.
Интерееесная и мистическая….
Там мне досталась роль злого гестаповца. И этот самый «Поворот» режиссировал Рудик. Это была его курсовая работа. Репетиции этого спектакля шли в темпе. Надо было успеть к приезду приемной комиссии из московского института. Отрепетировали, прогнали пару раз, а «генералку» и премьеру играли на сцене театра музкомедии.
Вот тогда-то я понял, что такое запах кулис.
И опять скандалы с режиссёром. Он хотел видеть меня почти фюрером, а я видел гестаповца, как человека тонкого и воспитанного (это так страшно – воспитанный и тонкий, но очень злой). Но пришлось подчиниться.
И как я был прав.
А комиссия подтвердила мою правоту, и всё-таки Рудик получил зачёт и перешёл на следующий курс.
Закончился «поворотный» этап нашего театра, и стали мы читать новую пьесу, которая называлась «Четыре креста». Там про очень больного героя, а я должен был быть личностью двуличной и ханжеской.
Читки я прошёл, а вот дальше мне что-то не хотелось уже быть актёром, да и репетиции шли в клубе обувной фабрики.
Открытые окна, за ними лето, машины гудят, троллейбусы своими токоснимателями посвистывают.
Одним словом жизнь.
И покинул я нашу студию. Официально и даже заявление написал. Поменялась и моя жизнь, она стала спокойной и без тревог. Спокойно всё было, а в душе всё-таки что-то покалывало.
А тут пришло письмо (которое сейчас не во время нашлось, а может наоборот). Вот это письмо и подтолкнуло меня, к написанию не разбери чего. Наверное, всё-таки воспоминаний.
Вот его фотокопия.
Пришёл, посидел, подождал пока все собрались.
Оказывается главреж в этом молодёжном театре Фалькович. Приятно.
А меня уже видел Рудик в роли Шикльгрубера, того самого. Видно не мог забыть мою «гестаповскую» эпопею.
Посмотрел репетицию, а репетировали они тогда по-серьёзному, одновременно два состава, над двумя пьесами работали. Пару раз приходил на репетиции и на премьеру попал. Театр тогда давал прекрасную пьесу «До свидания мальчики». Хорошо играли. Ведь герои и актёры одного возраста были.
Пригласил меня сниматься Алекпер Мурадов. Он снимал любительский фильм о войне. А я должен был сыграть немчика очкастенького, который не смог ударить пленную партизанку и был застрелен офицером (вот гад этот самый офицер).
Вот этим эпизодом и закончилась моя актёрская карьера.
Впереди было кино.
И как говорит Каневский в своих передачах – «Ну это уже совсем другая история».
