В автобусе, рядом со мной сидит мужчина. Тэсбе (ТЯSВЕЩ) перебирает. Чётки другими словами. Лицо отрешённое. Скользят меж пальцев зёрна, иногда притормаживают свой бег, и непонятно, что это - молитва или воспоминания. Вот и у меня чётки - воспоминания. А чётки эти - целая улица. Вот я и перебираю свои воспоминания.
Был такой фильм «Операция «Трест» назывался. Хотя почему был? Почему назывался? Фильмы остаются навсегда, они, как и рукописи не горят.
Снимал фильм режиссёр Сергей Колосов, а в главной роли снимался великолепный Игорь Горбачёв. И было это давным-давно, аж в 1968 году. Не собираюсь «рассказывать кино». Просто напомню его начало. Идёт представление актёров. Они в толпе, где-то на вокзале спускаются на эскалаторе.
Обычная жизнь какого-то московского современного вокзала. Но в толпе проходит человек явно из прошлого. Одет он не так, и за спиной у него винтовка. Но таких персонажей становится всё больше…. Они заполняют экран, вытеснив всё современное. Вы помните это начало? Правда, здорово придумано?
Вот и я жду, оказавшись в районе «Сабунчинки», что выйдет на новую брусчатку то время. И тогда….
Выходим из «четырнадцатого» номера, из второго вагона. И сразу же крики «Пирааашшкиии, каму. А воот гарячие». А пирожки разные – с мясом, с пОвидлой и, самые нами нелюбимые (но всё равно покупали) с горохом. Горох- начинка, чаще всего выбрасывался. Стучат вилками, которыми пирожки достают, по кастрюлям, по корзине особо не постучишь – неинтересно.
А вилки у продавцов модернизированные. Два средних зуба выломаны, остались два боковых. Пирожок не ломается и целеньким в руки голодающего попадает.
Сытый эти пирожки ни за что есть не будет. Едят их только вконец оголодавшие, или настолько непритязательные… и с молодым организмом и с крепким желудком, который «гвозди переваривает».
Пирожки этИ - «государственные, фабричные». Но ведь есть ещё и частные, домашние.
Частные это кутабы. И тоже разные - с начинкой из мяса или травы. Вкуснооо… Обалдеть.
На площади народу - не протолкнуться. И в будни, и, тем более, в воскресенье. А мы попадали сюда, в основном, по воскресным дням. В самый пик. Примерно, в час дня.
Площадь живёт своей жизнью, своим ритмом. Все чем-то заняты.
Даже стрелочники, их будочки расположены у края тротуаров, там, где трамваи разбегаются по разным направлениям, семечками торгуют. Сидит себе бабуля. А иногда и не бабуля вовсе, стрелку переводит – «четырнадцатый» ты сюда, а ты «двенадцатый» в другую сторону побежишь. И тут же семечки вам продаст. Кому прямо в карман высыпет, а кому в кулёчек, из странички какого-то учебника свёрнутого.
У мужика на двух руках, в локтях согнутых и вверх поднятых, по шапке нанизано. Нутрию тогда ещё не знали, а был в лучшем случае кролик. Но чаще всего это кисочка или барбос вчерашний.
Ходит, как потерянный, продавец обуви. Вот его продукция, на связанных шнурках через шею перекинутая, висит. Не дай вам бог заинтересоваться. Будет идти рядом, расхваливая своё товар, иногда забегая вперёд, пытаясь остановить. Будет мять кожу туфель, стучать и царапать ногтём подошву.
И ещё один очень осторожненький человечек. И не продавец он, он покупатель – «Заём есть? Заём пакупаем». И продавали ему облигации по дешёвке. Лишь бы на "выпить" хватило. Задарма уходили и сотенные и двухсотенные облигации.
А когда Никита Сергеевич объявил, голосом одной из ткачих, что надо временно заморозить выплаты по облигациям, то пачками стали приносить. И тогда вообще они ничего не стоили. В проходе, который во двор вёл, между магазином «Динамо» и парикмахерской, жильцы ходили по ковру из «ценных бумаг».
С подошедшего трамвая пассажиры пополняют толпу. Часть уходит на привокзальную площадь, другие на поезда торопятся.
Свежую порцию добавляет и подошедшая электричка. Спускаются люди по парадной лестнице вправо и влево, кто-то на некоторое время у парапета останавливается – поглазеть сверху на толпу. Интересно сверху на толпу смотреть.
А наша дорога по Балаханской и только вперёд. Всю от «Сабунчинки» и до «Беш мертябя» пройти должны. И если какая-нибудь девочка пропищит: «Ой, а меня мама ждёт!» То всё - пропала прогулка, о которой всю неделю мечталось. Тогда девочки садятся на трамвай, а мы пешком уходим в сторону Телефонной.
Их четверо – трое из одной школы, из восемнадцатой. И живут вместе, в одном дворе и тоже трое из одного двора, а третья чуть выше, по той же улице. Это непонятно.
Смотрим с надеждой – пропищат или нет.
Нас трое. Я живу в крепости, Валера около филармонии, третий - сосед девочек, живёт в их же дворе. Он из нас самый старший и уже работает. В бригаде электриков, у своего отца.
Не пропищали – значит, будем общаться. Громко сказано – «общаться». Девчата впереди, о чём-то своём, о девичьем хихикают. Мы о рекордах. Кто как пробежал, да кто как прыгнул.
Говорим и о кино, если фильм тронул. О книгах разговоров почти и нет. В компании я основной читатель. Девочки тогда все читали об одном и том же.
Ходил по рукам рассказик небольшой, на машинке несколько страничек отпечатанных. Читали наши девочки рассказ этот и взахлёб плакали. Читают взахлеб, а плачут навзрыд Читали они его не то, чтоб тайно, но не подпуская никого из особей мужского пола. Читали на трибуне стадиона, одновременно «зыркая» взглядом по сторонам.
Сюжет прост, как рисунок первобытного человека в Гобустане. Он и она. Она заболевает какой-то странной болезнью, от которой у неё такая высокая температура, что и не узнаёт никого. Он, любя ее, дежурит около её постели и поцелуями своими пытается возвернуть её к жизни, но заражается сам. Когда она выздоравливает, то первым делом спрашивает о своём любимом. Все вокруг стоят, понурив головы, и боятся открыть тайну – его уж две недели как похоронили.
Хороший рассказ, плакательный. Как принято говорить - жизненный. Автора не знаю, но то, что Вильям Шекспир свою историю с них писал - точно.
Вся толпа эта, этот котёл кипящий, бурлящий от проспекта Ленина и до улицы Магазинной кипел и бурлил. Вообще-то улица в то время уже называлась Сурена Осипяна, но как было привычно про кого-то, не во всём адекватного человека, сказать: «С Магазинной сорок сбежал!» И всё становилось ясно и понятно.
Дальше толпа продавцов – покупателей редела, а к перекрёстку с Лейтенанта Шмидта совсем уж нормально было. Шли вдоль одноэтажных домов. Вдоль мастерских: шапочных - с шапками и кепками, напяленными на болванки в витринах выставленными; обувных – с башмаками, растягиваемыми на специальных колодках.
Мимо контор, наверное «Рога и копыта». Ильфа с Петровым тогда не читали – они запрещены были. Вывески, витрины и ворота в многочисленные дворы и дворики.
А через одни ворота можно было пройти на параллельную улицу, на Дмитрова. Через базар. Потом, буквально в один день базар закрыли. Вместо ворот каменная стенка появилась, а там где был базар, выросла башня шахты метростроя. Со звездой сверху, как у Гайдара - «пусть светит».
В одном из проходов – витринка с фотографиями. Реклама.
Фото для документов, фото «художественное», открыточки. Всё – всё на витрине выставлено. Самая потрясающая фотография – это джигит на коне. Шедевр. И, причём каждый мог стать таким джигитом. Для этого надо было просунуть свою голову в отверстие на полотне.
А на полотне-то в полный рост «коняка», на нём тулово джигита, но без лица евойного. Этакий «всадник без лица». Можно было бы сказать без головы, но сверху была папаха, головой становилась голова снимающегося. И получался всадник на белом коне, одетый в черкеску с газырями на груди, кинжалом на поясе. И всё это чудо на фоне гор, поросших густым лесом, и кипарисами на переднем плане. Верещагин, Пикассо и Васнецов в одной упаковке.
Ну, а если вы не один, то можно чудненько сфотографироваться на фоне пруда с лебедями. На переднем плане парапет с мощными – пузатыми балясинами. Это якобы веранда. На втором плане лебеди в том пруду (или пруде) плавают. Красивые. Далеко, на дальнем плане – лес и, конечно, кипарисы. Ну, куда ж деться от них.
Два варианта фото. Первый – она сидит в кресле (по-моему, было кресло), он стоит, положив длань свою ей на плечо. Второй вариант – наоборот, он сидит - она стоит. Как видно фотомастер определял, кто в доме хозяин. Ну и в подарок своей любимой можно было преподнести открытку со скромно – любовной темой. В сердечке она и он, ниже целующиеся голубки, цветочки. И надпись, почти лозунг: – «Люби меня, как я тебя, и будем вечными друзья!»
Был вариант скромненький – подкова, цветочки и очень вежливо - «Поздравляю». Можно, конечно, и с голубками целующимися. Тоже хорошо.
Открытки раскрашены яркими, анилиновыми красками. Здесь нет полутонов, а только сплошная «цветонасыщенность». Современники наши тож любят свои фото до такого состояния доводить.
А можно преподнести изображение Радж Капура или Лолиты Торез. И то же - вариант цветной подороже будет, а чёрно-белый подешевле.
Вот если пробежать мимо всех этих магазинчиков и контор, то на углу проспекта Кирова, в фотографии, которая спряталась за трансформаторной будкой, точно такой же джигит и такие же лебеди. Одна рука мастера. Через проспект поторопиться переходить надо. Здесь движение уже приличное, даже регулировщик стоит.
И дальше опять необыкновенное.
Табачная фабрика. Почти весь квартал занимала. Административный корпус был в одноэтажке (по-моему), а производственный тоже в одноэтажном, но с очень высоким бельэтажем.
Здание явно предназначалось для других целей. Под жилье, скорее всего, строилось, даже конструкции под будущие балконы остались. Балки-рельсы из-под крыши торчали.
Окна фабрики мелкой сеткой затянуты. Сетка сплошь заросла табачной пылью. Видно, что в цеху лампочка горит. Но почти не видно её. За окнами шум работающих механизмов. Но самое главное – это тюки табака плотно увязанные, стальными лентами перетянутые. И надписи на упаковке, как привет из дальних стран. «Made in Turkey» или «Made in Cuba». Невольно песенка «курил в Стамбуле злые табаки» вспоминается. Лежат тюки у открытого люка. Прохожие принюхиваются. Сбросят тюки по наклонному спуску, обитому уже отполированной жестью, в подвал и начнётся их путь, в качестве добавок к местным сортам, в сигареты и папиросы.
Справа, по Самеда Вургуна народ валит. Толкучка отработала и закрылась. Толкучка тоже имеет необыкновенное название – «Кубинка» именуется.Очень интересное место.
Каждое воскресенье народ собирается. Продают – покупают, глазеют, толкаются, торгуются. Что хочешь купить можно. Часто бывал здесь - инструмент покупал: свёрла, метчики, лерки.
Между тем подружки наши в гастроном нырнули, он на углу Самеда Вургуна и Балаханской. И дальше в путь. Маленькое, такое маленькое, зёрнышко под пальцами. Остановка у парадного подъезда, на котором эмалированная табличка «Доктор Вид».
Пока компания любуется такой замечательной табличкой, одна из подружек к маме своей на работу забежать должна – отметиться и передать, что купила в гастрономе.
Асфальт, как травка весенняя, зелёненький. Мастерская, два распахнутых раствора. Нигде больше нет этого слова – понятия «раствор». Только у нас в Баку. Это нечто, то ли контора, то ли мастерская; а может быть просто склад. И помещение, закрываемое на ночь большими ставнями-воротами.
А это мастерская где лудили медную посуду, никелировали всякую мелочёвку. И не только мелочёвку – чайники и самовары тоже. И выставляли на тротуаре у входа.
В одном помещении ванны никелировочные, круги натёртые «зелёнкой» - окисью цинка. На них полируют, доводят до ослепительного блеска, свою продукцию. И зеленел от продукции асфальт, а в никелированных боках чайников и самоваров трамваи отражаются. Как в кривых зеркалах – то изогнутые, то пузатые.
Во втором помещении лудят «медяшку». Очищают вначале кислотой, а затем покрывают оловом. И запах – вкус кислоты той до сих пор на губах держится.
А напротив мастерской здание при виде, которого подружки наши смущённо переглядываются, пересмеиваются. Здание старинное, с гербом города на фронтоне. Роддом имени М. Азизбекова. Проще говоря, Азизбековская больница. Главный вход на улицу Крупской выходит. Какая-то странность в этом – роддом имени Азизбекова на улице имени Крупской.
В окнах, меж рамами, кефир в бутылках, фрукты лежат. Окна белыми занавесками прикрыты.
Воротца в зеленый цвет выкрашены, под ногами на тротуаре, лист толстого металла. Стоит, ой стоит заглянуть через решётчатые ворота вовнутрь.
Там в полумраке, помещение освещено только тусклым светом от фонаря на крыше, сваленные в кучу металлические остовы весов.Цех по ремонту весов. Всяких. Полумрак и кости металлических скелетов. Впечатляюще. Даже озноб по коже пробегает. Сейчас эту картину сюрреалистической назвали бы. Просто тогда это слово незнакомо было.
Дальше ниточка воспоминаний разбегаться начинает. Пути трамвая разделяются. Одни вверх по Шемахинке уходят, другие на Базарную поворачивают.
Тут и скверик небольшой – две аллейки, пересекающиеся и площадка посредине. И, уже изрядно поредевшая (полдень всё-таки) толпа деловых граждан. С блокнотиками и тетрадочками, они то сталкиваются друг с другом, то разбегаются. Продажа квартир, обмен, аренда. Очень серьёзные люди.
Мы прощаемся с подружками. И пойдут они вверх по Шемахинке – домой. В другое время и мы пошли бы проводить их, но устали.
Да и вы, читающие, тоже, наверное, устали читать мои воспоминания. Хоть и остались ещё зёрна в чётках, но надо заканчивать. И чётки в дальний карман памяти запрятать.
