Тётя Зибейда, наша соседка по площадке, вкалывала с утра и до ночи.
Ещё бы семеро у неё, а муж где-то на фронте. Зато сейчас она ползает по полу в комнате, вместе с ней ползает и её самая младшенькая – Эльмирочка. И непонятно чем они занимаются.
Эльмирочка в тряпочки играет – это понятно, а что делает взрослая тётенька — вот это… Она складывает и перекладывает тряпочки, иногда ей что-то не нравится, а иногда отрезает кусочек от большого лоскута и прикладывает в какое-то только ей видимое место.
До этого принесла тётя Зибейда большой свёрток с тряпочками, выстирала их и заняла верёвки дворовые. Они были разного размера, как флажки на ёлочке. И двор таким весёлым стал.
Сшила тётя Зибейда две куклы для девочек своих. Красивые куклы были. С косичками, а личико карандашом химическим, фиолетовым разрисовала.
Почти день складывала тётя Зибейда свои тряпочки, а потом это всё у нас в доме (в смысле в нашей квартире) очутилось. У нас была швейная машинка с красивой надпись золотом – «Зингер». На чугунной подставке, с педалью и таким большим колесом. Если, когда его покрутить, игла начинала двигаться верх-вниз и зубчики под ней тоже двигались вперёд-назад. Это можно было делать, когда взрослых дома не было.
Моя родная тётушка на этой машинки сшивала части пальто, которое называлось шинелью. Части этого пальто приносила наша управдом Зоя. Потом она уже готовые шинели забирала, а потом говорили, что их на фронт отправляли.
А теперь у нас в доме на полу лежало что-то большое, красивое и несуразное. И целый день тётя строчила на машинке сшивая эти лоскутки. Получилась одна большая и такая красивая тряпка. А уже потом, принесла тётя Зибейда мешок с шерстью. От мешка пахло чем-то звериным.
Целый день мыла тётя эту шерсть под краном во дворе. Потом эту мокрую шерсть, с разрешения моей тети, разложили на нашей крыше. И несколько дней она сохла на горячем кире.
Потом настало время интересного. С утра, пока не вставало солнышко, поднималась на крышу тётя Зибейда с прутом и начинала бить по этой шерсти. «Вжик» и прут опускался на шерсть. И пауза. Обирала тётя ладонью шерсть обвившую прут и снова «вжик», и снова пауза. И так целый день.
Потом, по полотну, которое было у нас в комнате, разложили шерсть прикрыли другой, такой же большой и кривой иголкой сшивали две половинки этих тряпок и получилось одеяло. Какое же оно было красивое!
Зато уже зимой, когда наступали холодные вечера, собиралась вся семья наших соседей в комнате, накрывали что-то горячее этим одеялом. Садились все детишки вокруг одеяла, засовывали ноги под одеяло в теплынь и рассказывали страшные сказки.
Сколько не пытаюсь вспомнить что же накрывалось одеялом. Ведь точно помню, что стояло посередине что-то горячее, а вот что вспомнить никак не могу.
Тётя Зибейда требовала, чтоб дети разговаривали только по-русски. А мне отец разрешал сидеть по вечерам в той компании с условием, что я буду разговаривать только по-азербайджански. Вот здесь-то никак не получалось. Они разговаривали по-русски. А мне с большим трудом удавалось вставить словечко по-азербайджански.
Первое, чему я тогда выучился, так это считать. Лучше их всех считал. Аж до двух тысяч.
Приходило время, когда вся семья укладывалась спать. Спали они вповалку. Рядком укладывались прямо на полу, на тоненькой подстилочке. Только один ложился на кровати, в комнате где спала мать. Он был самым старшим и добытчиком. Звали его Алиага. Временами он занимался рукоделием. Приобретал он где-то плёнку, обычную киноплёнку. Конечно документального кино. Вот из этой плёнки он плёл свои чудо изделия, которые и продавал на рынке. Плёл он портсигары, плёл табакерки. А мы малышня использовали отходы его производства для своих коллекций. Тогда собирали кадрики всякие. А ещё нам нужна была эта плёнка для «дымовушек». Кусок плёнки сворачивался как можно туже, заворачивался в бумагу и поджигался. Когда огонь, сжигая бумагу, добирался до самой плёнки его следовало загасить. И тогда этот свёрточек начинал исходить дымом, от которого щипало в носу и в горле. Очень уж этот дым был вонюч.
Раз в неделю застилала тётя Зибейда пол в большой комнате простыню чистой, посередине водружался камень круглый и плоский. Посередине камня палка торчала, на которую надевался ещё один. Мельница получалась. Вокруг сидел мы. Шестеро детишек тёти Зибейды и я к ним примкнувший. Муж то тёти на фронте, старшенький в школе, а может на базаре свои изделия продаёт. Вот мы мелюзга и собираемся.
Сыпала тетя Зибейда зерно, на базаре купленное, в щель между палкой и самим камнем и крутила верхний жёрнов. И тогда сыпалась мука, прямо на простыни. Сыночки и девочки тёти, втихую от матери, облизывали пальчик и совали в горку мучицы. И сосали, и сосали палец мукой покрытый.
Но мне это было недозволенно. Это было ЗАПРЕЩЕННО. Сейчас ТАБУ сказали бы.
Одна была радость, когда зёрнышко, которое в щель жерновую не попало, и которое до меня вдруг долетало, можно было в рот положить…. И гонять его, это зёрнышко меж зубов и наслаждаться его вкусом, а уж когда его можно было разгрызть, то тогда вообще радость полнейшая была.
Честно жили, двери квартир не запирались ни летом, ни зимой. Зимой только прикрывались, чтоб квартиру не выстудить. И только вечером, ближе к ночи закрывалась дверь на щеколду. Щеколду совсем сопливую.
И никому, даже в голову не приходило, взять хоть что-нибудь без разрешения. Даже спичечку нельзя было взять. Иначе можно было прослыть «гарапишик». Так у нас называли мелких воришек. Взял чужое, и ты тут же попадал в разряд «гарапишика».
А я пишу свои «рассказики-воспоминания» и тоже отрезаю от больших кусков памяти маленький кусочек и пытаюсь соединить с другими. Вот и получается, что-то большое и такое разрозненное.
Вот и сейчас – такие красивые кусочки никак не хотят помещаться рядом с серенькими, цвета маренго, воспоминаниями о военкомате, да и ментах. А ведь ещё такой большой кусок остался. Рассказика три может получится.
Зато о море, о Крепости и бульваре так и спешат соединиться. Красиво получается. Совсем как одеяло у тёти Зибейды.
Сколько же искал про одеяло из лоскутков в Интернете, но такого красивого не смог найти.
Правильное название – лоскутное одеяло, но мне по душе больше – одеяло из лоскутков. Это как-то теплее и по-домашнему. Так и назвал это своё воспоминание.
