Георгий Коновалов "Дороги"

Георгий Коновалов "Дороги"

Паровозик пропищал что-то невразумительное и явно нецензурное (эти маленькие паровозики и пароходики всегда так противно пищат) и выкатил свой состав из тени деревьев на простор. Если бы тогда мы читали Майн Рида или Фенимора Купера, то, наверное, ждали б, что сейчас выскочат индейцы и, потрясая копьями и томагавками, кинуться на наш поезд.
Но этого ничего не было. А были – колючая проволока слева и за ней мачты. Справа тоже «колючка» и горы земли.

По вагону прошли контролёры, в форменных тужурках, но с красными галстуками. Проверили и пробили билетики. А поезд-то наш уже замедлял ход – впереди станция. И называлась эта станция «Бахар».
- Стоянка поезда (не помню сколько) минут, – прогудело девчачьим голосом радио на перроне.

Вышли и чинно прошлись по перрону. Так положено на железной дороге. И снова вагон. Поезд делает большой круг, ещё раз проходит мимо станции, но, уже не останавливаясь, и покатил опять через степь. Только теперь справа мачты, а слева – горы земли.
Простучали колёса вагонов на входной стрелке, и вот конечная станция, которая двадцать минут назад начальной была.

Нам, это мне и соседу, разрешили на детскую железную дорогу съездить. Её только-только открыли.
Дорогу посмотрели, прокатились, а теперь можно и с окрестностями ознакомиться. Влево, туда, где мачты, не пошли. Зато пролезли под «колючкой», которая справа.
Ничего интересного – горы земли, ямы и какие-то стены. Непонятно.

Сижу на верхних рядах стадиона, прямо против финиша. Закончили девочки-мальчики бегать.
Солнце уже низко-низко и как-то вдруг ушло за дома. Тишина на стадионе, только голоса как будто рядом, хотя разговаривающие далеко. Смеются.

И ещё слышно как падает планка. Кто-то ещё пытается прыгать. Интересно планку-то видно? Планка падает с необыкновенным звоном. Он какой-то сдвоенный. Вот и получается – «Дзин-дзуууун». «Дзин» - зацепился прыгун за планку, сбил её. «Дзууун» - падает планка в прыжковую яму. А мелодию падающей планки можно услышать если на стадионе - то только в вечерней тишине, или в зале.

И в секторе для метаний тренируется женщина. Много потом узнал – знаменитая Арзуманова. Второе место в Союзе. На первом была долгое время Нина Думбадзе. А наша Арзуманова вторая. Прихрамывая (у неё была повреждена нога), идёт в поле – подбирает диски. Возвращается в круг и … один за другим – шорк ног, в темпе «рааз-два-иии-три», на «гаре» круга, и сдавленный возглас напряжения - «ииээххх» - диски, один за другим, летят в поле. А там «плюх»-«плюх». Диски в траву падают. И опять, прихрамывая, метательница идёт подбирать снаряды. И так раз за разом.

У меня проблема, как возвращаться со стадиона. Придти-то я пришёл. По знакомый дороге. А теперь в полутьме, что-то не хочется идти, хоть и знакомые, но пустыри.
И чего меня принесло на стадион. А очень просто. В лагере я стал победителем в беге на шестьдесят метров и в эстафете. Другими словами – чемпион.
Атмосфера затихающего, засыпающего стадиона сыграла со мной злую шутку – «Ты должен придти и стать таким же!». Каким - было непонятно, но очень захотелось быть на стадионе. Как равный.

Спускаюсь вниз, к дорожкам. Группа спортсменов с чемоданчиками идут к выходу. Ведь они как-то будут уезжать отсюда. Иду за ними.
Как мне показалось – это был долгий путь, прежде чем мы вышли на улицу с трамваем. Ребята уверенно повернули влево, к трамвайной остановке. И трамвай подошёл - четырнадцатый номер. И уехал я на нём, с твёрдой решимостью вернуться сюда, во что бы то ни стало.

И ведь вернулся. На следующее утро. Стадион, какой-то другой, но всё равно тянет. «Приходи-приходи. Я тебе нужен» - говорил и показывал он.
Около левой башни, не то что толпа, но народу много. «Мужики» важные стоят. Обсуждают что-то. А я средь них чужой.
Я как тот самый, Андерсеновский, «гадкий утёнок» на птичьем дворе.
Худой, с длинными руками и ногами, которые были так неудобны и которые надо было куда-то пристроить, я не вызывал восторга у тренеров.

- Нет, мальчик. У нас набор закончен.

Так и ходил я от группы к группе и никому был не нужен.
И вдруг – Мальчик, заниматься, бегать хочешь? - Уверенности и хватает только головой кивнуть.
- А, что,- приходи послезавтра. Маечка, трусики, тапочки. И приходи к десяти. Без опозданий.

Это был Степан Ермолаевич Евстропов. Мой первый тренер.
Через день пришёл. Маечка, трусики на мне, тапочки в газетку завёрнутые, подмышкой.
И начались трудовые спортивные будни. Степан Ермолаевич так и не смог запомнить, как зовут меня. С его лёгкой руки всё меня (на стадионе) звали Женей.

Видно было, что я всё–таки оправдал его надежды. И года не прошло, как я уже бежал в эстафете по городу.

А какой восторг у Юрфельда Леонида Эдуардовича я вызвал, появившись на уроке физкультуры, которые всегда игнорировал.

Понедельник-среда-пятница, понедельник-среда-пятница и опять понедельник-среда-пятница. Часто в этот ритм недели вклинивалось воскресенье. А воскресенье это или соревнования или дополнительные нагрузки, придуманные тренером.
Ох, эти нагрузки!

Девяносто ступеней самой длинной лестницы на стадионе. Их две – слева и справа от центральной трибуны. На тебе утяжеление, в виде твоего же товарища сидящего верхом, а ты должен взлезть-взобраться на самую верхнюю ступеньку. Потом вниз, без утяжеления и опять вверх, и опять с всадником. И так три-четыре раза. Затем команда поменяться местами и от этого не становится слаще. Сидишь в качестве погонщика и думаешь: «А не уронят ли меня по дороге».

Другое дело, когда Степан Ермолаевич команду даёт: «Так, ты, Женя, сегодня работаешь пять раз четыреста через двести». Иногда это и не пять вовсе, а семь или восемь.
Не в граммах это исчисление, а в метрах. И обозначает это четыреста метров быстрого бега на двести метров трусцой для отдыха. И пять раз это ещё не самое страшное число, бывало и десять раз, бывало и пятнадцать. А сейчас думаю – неужели всё это можно выдержать, всё это вынести.

Самая большая и самая страшная проблема того времени – где раздеться-переодеться. Дворец спорта ещё только-только начинали строить.
Где только не раздевались и на скамеечках, и на центральной трибуне, и в башнях.

В башне самое интересное. В той, которая слева, раздевались иногда в кабинете директора стадиона. А так могли дать ключи от самого верхнего помещения башни, там, где часы. По металлической лестнице, да после тренировки, да со звоном от лестницы взбираешься на самый верх. А там, если ветер, жестянка циферблата гремит, и сквозняки гуляют. Но всё нипочём. О, спорт ты…. Хотел сравнить с чем-нибудь и не получилось. А ведь МИР сюда подходит. Мир, не только как понятие согласия, а мир, который тебя окружает.
Мир с его победами и поражениями, мир радостей и разочарований, мир во всех его проявлениях.

И дорога домой. Уже привычная и не пугающая своей неизвестностью. Уже хоженная-перехоженная.
В углу запасного поля, или мы его ещё и верхним называли, на углах «архитектурные излишества». Балкончики, такие кругленькие. Вот с этого балкончика и можно спрыгнуть, чтоб не делать круг и не идти через ворота. Хотя… всё равно придётся ждать тех, кто не готов на этот «подвиг».

А, дальше от южного входа до парка Дзержинского, мимо его бюста, выкрашенного алюминиевой краской, слева танцплощадки и детские качели-карусели. Справа, глухая часть парка (как нам тогда, да и до сих пор кажется), с многочисленными темными и тенистыми аллейками.

Ворота и ступеньки, и улица с трамвайными путями. Потом четырнадцатый номер трамвая. Последняя площадка второго вагона и наша весёлая компания рассаживается на скамеечке, которая была в некоторых вагонах. Весело ехать.

Кондуктор дернул за верёвку, она проходила из одного вагона в другой, звякнул в кабине вожатого звоночек и поехали. «Обилетели» нас. Отдали все мы по тридцать копеечек, а нам ленту билетную – по количеству друзей моих. Девочки ленту перехватить сразу пытаются. Счастливый билетик искать будут. Его сжевать и проглотить полагается.

Хорошо ехать в компании. Незаметно дорога проходит, вот только-только парк Дзержинского проехали, а уже следующая остановка. У пятиэтажки.
Конечно, можно было бы и в вагон войти, но у нас свои планы.
Не знаем сейчас, остановится или нет трамвайчик наш не доезжая «Спартака».
Если остановиться, то войдут, нет, скорее влезут тётки с корзинами. А от корзин дух свежеиспечённых пирожков. Некоторые в больших кастрюлях везут.
Маршрут у них один пекарня, мы её фабрикой величаем, а у Сабучинского вокзала они выходят.

Если сели «пироженщецы», то берём по два пирожка. Чаще всего с мясом, а точнее с печёнкой. Некоторые берут с «павидлой». Пирожки горячие, как говорится «с пылу, с жару». Руки обжигают, хоть и завернуты в бумажку. И ехать весело, и болтать весело, и пирожки «рубать» весело.

Так и доезжаем до Сабунчинки. Там все выходим, а первыми, торговцы со своими корзинами-кастрюлями. И мы выходим. Здесь расходятся пути-дорожки нашей команды. Одни пойдут в сторону моря, другие в сторону «дунькиной фабрики», а нам по Балаханской. Так она и оставалась для нас Балаханской, не было в нашем лексиконе Басина. По Балаханской шли втроём, вчетвером. А чаще всего вдвоём. Ну, а как шли это уже другая история. Пока это был стадион.