Георгий Коновалов "Дерева, вы мои дерева или тоскливое признание в любви"

Георгий Коновалов "Дерева, вы мои дерева или тоскливое признание в любви"

Девять, а некоторые брали двенадцать, спичечных коробков. Спички высыпались – они были не нужны нам.

Коробки склеивались плоскостями. Три по высоте и три-четыре по горизонтали. Для прочности вся конструкция обтягивалась полоской бумаги. Получалось что-то напоминающее каталожный библиотечный шкаф. Только размерами поменьше. На торцах приклеивались этикетки с обозначением того, что внутри находится.

А внутри, в коробочках, были семена. А собирали мы их, где придётся. В ход шли даже семена от съеденных ягод винограда. Косточки из вишнёвого варения тоже шли в ход. Количества ради.

Наша училка по ботанике – Клавдия Николаевна, по нашему «Клавдюша» - за этот «каталог» оценки ставила.

Интересно это было и даже соревновательно, - кто семян больше собрал и у кого набор разнообразнее.

Правда тогда особого разнообразия и не было.

В основном были крылатки айланта, в обиходе – «вонючка», и эльдарской сосны. Были и семена мелии, и акации. Ценились нами семена гледичии, семена «мыльного дерева».

Однажды пришла Клавдюша в класс и принесла веточку с желудями. Но лист-то не дубовый больше лист маслины напоминающий.

«Это дуб каменный, – пояснила она, – но вам уродам, где он растет, не скажу – ведь обдерёте».

Она не очень-то церемонилась с нами. Она могла и с деревом сравнить, с дубом, разумеется. С позиции нынешнего времени, я её понимаю – если мы и не были саранчой, то чем-то напоминающие это точно. Всё на зуб и вкус пробовали.

Но, несмотря на её осторожность, нашли мы этот дуб. Он, наверное, был в единственном экземпляре в Баку и рос чуть ниже нынешнего «Зелёного театра».

Там была очень симпатичная аллейка, убегающая в сторону от основной и вновь с ней соединяющаяся. Оставался островок, на котором и рос этот несчастный дуб.

Почему несчастный? Что за вопрос. Ободрали мы его - ободрали. Не как дубок, но как липку. И всё из-за наших желаний пополнить свои коллекции. Вот он и стоял ободранный.

Позже, после шестьдесят пятого года, дубы появились на бульваре.

Это наступило время, когда уже сынуля мой знакомил с новыми питомцами в городе. Появились кедры и лиственницы, ели и эвкалипты.

Какой великолепный дуб вырос между «Жемчужиной» и «Бахаром».

Красивый и мощный.

Бежит сын, на «роликах» впереди меня – очень захотел на дуб посмотреть.

Вокруг дуба, под его сенью (о, как – «под сенью») детишки играют. Ветки дуба широко распластались – от аллеи до аллеи. Подлетает сын к дереву, останавливается, ветки пытается достать и мне: «Паап, смотри, как дуб вырос». И тут: «Мальчик, какой же это дуб. Ты совсем неграмотный – маслина это». Это было сказано женщиной почему-то с такой злостью, что до сих пор мне не по себе делается. Посмотрел сын на меня с удивлением, а я только рукой ему махнул – езжай дальше мол. Не вступать же в спор.

Но больше всего семян было это, конечно айланта и эльдарской сосны.

К сосне особое отношение. Целые рощицы высадили их на бульваре, в районе «Азнефти». Это были довоенные посадки. В казаки-разбойники играли в этом лесочке. Зато сейчас выросли красавицы. И неведомо людям в нашем городе в те времена не жившим, - каких трудов стоило их «на ноги поднять» вырастить в настоящие - большие сосны. Это когда за небо вершинами цепляются. А потом (это уже у нас на глазах) посадили сосёнки в скверике, который «Багировским» называли. Я тогда в первый класс пошёл. Получается, мы вместе росли. Ведь каждый день с ними встречался.

А какие «леса» сосновые были в «английском» парке. На вершинах сосен штабы строили. А с одного дерева, на манер «аблизьяны» можно было перебраться на остатки колоннады. Наверное, от старого кладбища оставалась. Красивая была колоннада. Колонны классического стиля поддерживали остатки портика.

А, вот и «крылатки» айланта. Об этом дереве в основном, почему-то с пренебрежением, а иногда со злостью говорят – «А, эта «вонючка».

Но с какой любовью пишет об айланте Константин Паустовский в своих «Путешествия с растениями». Правда бакинскую атмосферу того времени он немного усугубляет, но попытайтесь вникнуть.

«Над Баку воет мрачный норд. Пыль взвивается над городом, как извержение…. Теперь о жестоком норде, несущем на Баку самумы пыли. Баку – гигантский город в жёлтой, растрескавшейся от зноя пустыне. Он окружён глиной и горами, серыми от копоти.

От норда Баку могут спасти только леса. Но какие же деревья согласятся расти на этой страшной земле, под дикими ветрами и ошеломляющим солнцем! В Баку нет деревьев. Воробьи собираются на трёх тополях около вокзала, воробьи со всего Баку, - больше им негде собираться, - и подымают шум, заглушающий пыхтенье паровозов».

Это не я. Это Константин Паустовский в 1930 году.

Есть, конечно, писательский вымысел, но почти правда. Во многих семьях хранились очки – «консервы» для защиты глаз от пыли. Деревья и зелень были, но мало, очень мало.

Город начал озеленятся, где-то в пятидесятые.

Но озеленение было не «айлантским».

А он, умничка, занимал своё место, где только мог.

Какое прекрасное дерево выросло на балконе сто тридцать второй школы. А дерево на улице Горького. Оно выросло на крыше бани. Там стояли баки для воды, и излишек её сбрасывался непосредственно на крышу. Вот там-то и вырос айлант могучим деревом. Туристы даже приходили, чтоб его сфотографировать. Я тоже потратил два-три кадра.

Из редких для нашего города были каштаны. Два, а может три экземпляра росли в парке Революции. Деревья были в два мальчишичих обхвата. В сентябре – октябре месяце роняли они свои шары «ёжики». Правда, сами каштаны не помещались в спичечный коробок каталога, и мы пренебрегали ими. Как впрочем, вынуждены были пренебрегать желудями. Они тоже никак не хотели влезать в коробок.

Сентябрь, когда мы получали задание, был не слишком удачным по времени для сбора семян для коллекций. Мелия только – только завязала зелёные шарики своих плодов. Ими так здорово было стрелять из рогатки. А можно было найти стальную проволоку, согнуть её в виде пистолета и выпуливать и него нанизанные шарики.

Так, что в каталог шарики свежего урожая попасть не могли. Надо было искать уже созревшие. Косточки мелии в светло-коричневой оболочке, её надлежало снять, а под нею было нечто противное. Густая, с неприятным запахом масса. Масса обволакивала ребристую косточку, которая и была экспонатом в наших коллекциях.

В это же время начинали чернеть шарики, собранные в кисти, лигуструма. Ими здорово можно плевать из трубочки. Тогда почти у всех нас были ручки-трубочки. Иметь такую ручку было шиком. В один конец её вставлялось пёрышко, а другой карандашик. А без письменных принадлежностей это было «грозное» оружие. Шарики лигуструма, конечно, тоже шли в наш каталог.

В сентябре расцветали бело-розовые цветы мимозы. Их много было в «Багировском» садике и вокруг памятника Низами. Сами цветы мне почему-то напоминали пуховки, которые так красиво изображались на коробочках и рекламе пудры «ТэЖэ».

Были и деревья легенды.

Таким была тута в крепости, на Большой крепостной. Оно и имя своё имело «Бойюк тут агачи». Замечательно. Оно было своего рода маяком. Если к нам кто-то шёл в гости в первый раз, и шёл он от комендатуры, то дорогу объясняли так – найдёте тутовое дерево – вам каждый покажет его, а дальше чуть вправо и вверх. Дальше вам надо всё время держаться левой стены улицы, следуя вдоль. Первый переулок, он с лестницей, игнорируем, зато второй, имеющий спуск будет нашим.

А в нашем переулке тоже росло тутовое дерево. Помню его, если и не младенцем, то подростком это точно. Оно росло во дворе, где жила семья Агаси. Его мать и отец часто, собрав всю семью, стелили скатерть и обедали в тени этого дерева. Когда созревали ягоды, то, постелив какую- нибудь ткань трясли дерево, таким образом, собирая урожай.

Подросло дерево и одной своей ветвью стало опираться на стену нашего дома, скрипя во время ветра. Оно сбрасывало свои плоды на нашу крышу, устилая слоем никому не нужных ягод.

В другом дворе росла яблоня. По весне она вся покрывалась бело-розовыми цветами, обещая богатый урожай, который никогда не созревал. Яблочки сбивали-срывали ещё зелёными.

Когда прочёл Паустовского, то ходил посмотреть на те тополя у вокзала. Тем более тогда уже занимался спортом, и многие зимние тренировки наш тренер проводил в садике Ильича, где они и росли.

В первый раз в это место меня с братом привезла тётушка. Тогда оно называлось «Роте Фане». Что-то необычное и красивое было в этом названии. Ехали долго и с пересадкой.

Было в этом парке своё очарование, которое и на нас, ещё совсем непонимающих, произвело впечатление. Тенистые аллеи. Большой бассейн, по которому в своё время катались на лодках. Это, по словам моей тёти. В нём плескались пацанята. И нам разрешили окунуться. Но бассейн это бассейн. А главным был парк. Тётя долго водила нас по его аллеям. Показала и замок, в глубине парка и зелёный театр.

Много позже, уже повзрослев, часто наведывался в этот парк. И там обнаружил диковинку.

Если вы входили в парк с центрального входа, то справа была оранжерея, напоминающая оранжерею в парке Революции. Вообще у этих парков было много общего и похожего. Рождены-то в одно время. А слева, на аллейке, после здания, где помещалась администрация парка, росло потрясающее дерево. Сейчас уже и не помню породу его. Я несколько раз фотографировал его. К моему сожалению ни одна фотография не сохранилась. У нашего секретаря комсомольской организации, на кульмане было прикреплено это фото. Назвал я его «Лаокоон».

Старое дерево переплели две лианы, они были чуть помоложе. Осенью, когда они сбрасывали листву, то ясно просматривались змеи и напряжённые мышцы мифических героев.

К моему сожалению, когда я был там в последний раз, от этой композиции уже ничего не осталось.

Вдоль улиц посадок практически не было. Наверное, узкие улицы не позволяли. Разве, что олеандры росли вдоль проспекта Сталина. Олеандры росли от «иностранного морвокзала» и заканчивались эти насаждения за «Азнефтью». Это было место игр и получения необходимых материалов для луков и стрел. Самое интересное место было так это там где театр «Аздрамы» складировал свои декорацию. Вот где было раздолье приключениям и фантазиям пацанов. Ползали среди этих деревьев, кустов, стен замков, стен каких-то квартир часто ломая и приводя их в негодность. То-то сценические рабочие возникали.

Зато потом как-то вдруг высадили на улицах деревья – саженцы платанов-чинар, мелии и акаций.

А самое интересное это виноградники. Официально это называлось скучно и неинтересно - «вертикальное озеленение».

Зато, какие получились улицы. Один только переулок, по моему Аптечный, чего стоит. Выросла там лоза, влезла на специально созданные перголы-решетки, и появились над тротуарами навесы. По осени, когда созревал виноград, висели гроздья его.

На Зевина тоже много винограда высадили, но там он не был таким эффектным.

Но два виноградника, которыми я по-настоящему восхищался, так один в Крепости был, на Замковской. Там он тоже поднялся до второго этажа, крышей над улицей стал. Но однажды ночью кто-то спилил его. И было горе у хозяина его. Плакал мужик.

Второй виноградник рос у старого морвокзала – там сейчас ресторан «Сахил». Там два дерева росли. Ведь нельзя назвать кустом, как это принято, виноградник со стволом в диаметре примерно сантиметров тридцать.

Чуть не забыл об одном интересном дереве. Это сейчас их много по всему городу, а тогда единственное было. Оно росло в саду Ильича, в той части, которая выходит на «двадцать восьмое апреля» улицу. В обиходе - «бесстыдницей» называли. Якобы у неё нет коры. Конечно вымысел это – кора есть, но она такая гладенькая, почти полированная. Каждый сентябрь распускались на дереве сиреневые грозди цветов. Как всё необыкновенное назвали это дерево «индейской сиренью». Всё – всё необыкновенное и непонятное называли очень уж экзотическими именами. Мелия – персидская сирень, такое растение с жёсткими кожистыми листьями у нас за японский жасмин проходило. Можно было бы ещё припомнить….

И ещё много – много можно было бы писать о деревьях-аксакалах нашего города. О трёх кипарисах, которые росли у стены-забора стадиона «Динамо». Их не так давно срубили. О срубленных чинарах на Бакиханова, соснах пущенных под бульдозер на Зыхском.

Просто городу надо.

Оно, конечно понятно – городу надо. Городу нужны новые площади под застройку, городу нужны новые дороги – это всё понятно. Но вот так запросто пустили под топор целую рощицу (деревьев семь- восемь было) лоха и ничего на этом месте не построили. Или целая аллейка из белых акаций, мы часто отдыхали там со своими собаками – только пеньки сиротливые остались. Очень больно смотреть.

Миллениум тоже сыграл свою роль. Сколько сосёнок, сколько кипарисов пошли на украшение празднеств. И это всего на несколько дней. Подумать только целая жизнь и смерть для нескольких дней чего-то веселия.

Как это в песне – «Не рубите, мужики дерева, не рубите».

И тут ко времени попалось мне стихотворение неизвестного восточного поэта. Оно в «Тысяче и одной ночи» приводится -

"Деревьев жизнь подчас людской судьбе сродни:

Покуда дарят плод, любезны всем они,

Деревья без плодов живут всегда в тоске –

Забытые стоят, влачат свой век одни.

А в наши времена дрянной народ пошёл,

От нынешних друзей, Господь нас охрани!»

Две последних строки как-то не по делу, но из песни слова не выкинешь.

Вот и объяснился я в любви к ВАМ ДЕРЕВЬЯ БАКИНСКИЕ. Может не совсем толково и не совсем понятно.

Но я просто люблю вас.