«Палаш, палаш»… Ну, никак не могло быть оружие у не принявших присягу.
Ладно, спорить не буду, оставлю поле боя за тобой. Хотя я мог бы сослаться на Виктора Конецкого и Валентина Пикуля. Но ты потянул цепочку моих воспоминаний. Первое звено – палаш, второе – драки, с применением тех же палашей, третье – пятачок, на котором происходили битвы. А это у старого здания, ещё царской таможни (так говорили старики), на углу здания была точка по продаже воды, а чуть выше были два магазинчика торгующие фруктами-овощами. И последнее звено – это уже…
Вкуснятина
Сдали меня!
Родители сдали в «режимную» организацию. В детсад «Красные всходы». Почему «режимную»? Но ведь там всё по режиму, ведь, правда?
Он был недалеко от дома и помещался в красивом доме, там, где пересекаются Большая Крепостная и Асафа Зейналы. Какой подъезд! Какая роспись стен!
И теперь каждое утро побудка и вперед на «работу». Родители так и сказали – «Теперь, ты тоже работаешь!».
Сонное дитё, с цепляющимися и заплетающимися ногами, приводили на второй этаж этого прекрасного дома. Там с рук на руки сдавали воспитательницам. И всё!
Дальше шло по отработанной схеме. Раздевали и вещи в шкафчик с картинкой. У каждого шкафчика-ящика своя. Вишенки, яблочко, барабан … Когда я через двадцать лет привёл в этот детсад своего сына, то всё-всё было на месте: и шкафчики с картинками, и даже запах кухни, по-моему, был тот же.
Обувь тогда не снимали, и мы оставались в том, чём пришли.
Далее, когда собирались все, и, в строго определённое время, начинали завтракать. За маленькие, низенькие столики садились по четверо. У каждого своё место. Порядок – он и в школе, и в армии – порядок.
Приносили ба-а-льшущую кастрюлю, и в уже стоящие, на столах тарелки, наливали кашу. Манную. И заправляли каким-то жиром. Ну-у очень уж похожим на машинное масло. И кружечка чая, условно сладкого.
Потом, через какое-то время нас одевали, строили парами и выводили на прогулку.
Куда? А это зависело от того, кто нас выводил. Могли привести в сад Революции (если калитка не была заперта), на бульвар, а иногда был и дальний поход ходили - в Нагорный парк.
Играли в какие-то дикие (с точки зрения взрослых) игры, затем строились в пары и возвращались «домой».
Мыли ручки – рученьки.
Нас ждал полдник. Полдник – полдник. Это кружечка чая, но уже не сладкого, зато с кусочком хлеба на котором лежал малюсенький сахарок. Могло быть и печеньице или конфетка.
И спать, спать.
«Мёртвый час» - это было святым, с ентим делом было ох как строго. Не спишь? Накажут. Вплоть до выставления «голяком» на столике. Страшно. Лежишь, зажмурившись, и засыпаешь.
После подъёма игры.
Что, наиграли аппетит? Значит обед. И опять, чинно толкая друг друга, мыли ручки, плескали водичкой на мордочку. И к столу.
Четверо за столиком, четыре тарелочки, четыре ложечки, восемь кусочков чёрного хлеба. Ломтики от «кирпичика». И зависть, что кому-то из нас досталась «горбушка». Об этом, даже родителям рассказывали.
На первое - суп фасолевый, мог быть гороховый. Борщи и прочие жидкости пытаюсь вспомнить, но не могу.
На второе - … А второго не было.
Вот здесь срабатывала смекалка маленьких гурманов. Один кусочек хлеба, мелко-мелко крошился в суп-похлёбку. Получалось потрясающе вкусное блюдо. Его надлежало, есть таким образом: надо было со вторым кусочком хлеба съесть жижу блюда. Это было первое. А на второе оставалась гуща фасоли с размякшим хлебом.
Вот это была Вкуснятина! Это было что-то!
На праздники перепадало печенье. С двумя коровками. Это печенье можно было не съедать в садике, а отнести домой. И лишь дома обгрызть печеньице таким образом, чтоб не затронуть изображение коровок. Их надо было оставить на потом. И доесть тогда, когда во рту уже забывался вкус съеденного, и тогда можно было начинать «доедание» всего остального.
Но моё пребывание в садике было недолгим. Освободили, меня от этой повинности.
Вечером, возвращаемся с отцом с бульвара, и попив водички на углу (с сиропом на сахарине). Он покупает в магазинчике фрукты-овощи помидоры. И нам продавец делает кулёк из газеты. Я был восхищён и всю дорогу талдычил отцу про «хорошего» продавца.
Дома после водных процедур моих и помидоровых, мне дали один. Он еле помещался у меня в ладонях. И цвета он был необыкновенного. Он был ярко красным и был похож на пожарную машину.
Это сейчас супруга приносит с рынка, не разбери–пойми, что. Ну, разве ж это помидоры. Величиной чуть больше куриного яйца и цветом недозрелых (хотел выдать сравнение, но не получилось). Куда подевались наши, апшеронские? Велика тайна сия!
Не трогайте нож!
Отложите его для других целей, помидор можно просто поломать. И на месте излома будет видно «мясо». Оно не будет истекать соком, нет, оно будет состоять из сотен, тысяч, миллионов пузырьков, светящихся изнутри. В школе (это позже) нам сказали, что это «альвеолы с клеточным соком». Никакой поэзии. И мясо это и кусать – откусывать не надо, оно само во рту пропадает, лопается и в горло стекает готовым томатным соком. И можно даже, без соли, и без хлеба.
О хлебе. Его написание должно быть только заглавными буквами – ХЛЕБ. Хлеб получали или брали (и то, и другое слово было в нашем обиходе справедливым). Мы были «прикреплены» к магазину на Асафа Зейналы, но не был он магазином, а был почему-то «лавкой» (также, как и керосиновая, которая была по соседству, позже там была кебабная Мамедали).
Хлеб в лавку привозили на телеге, которая по форме напоминала большой гроб. На лошадку, которая была запряжена в повозку, возчик тут же надевал на морду торбу (наверное, чтоб у лошадки слюнки не текли от этого необыкновенного запаха), и она смирно стояла что-то жуя, пока возчик и его помощник не перетаскивали кирпичики буханок в лавку. Мимо очереди людей, в основном женщин.
Потом пересчет кирпичиков и ещё раз пересчёт, если что-то не сходилось. Потом возчики уходили, лошадка трогалась.
Очередь, гудя и выясняя, кто за кем занимал, втягивалась в помещение лавки.
Подходит очередь и нас. За хлебом ходили только взрослые. Отдаются карточки, продавщица ножницами, аккуратно (иначе и на скандал нарваться можно, а покупатель всегда прав) вырезает купон сегодняшнего дня и на весы (чашечные, с гирьками, стрелочных и в помине не было) ложится кирпичик (какой он маленький!) хлеба. Но если в нём оказывался лишний вес, тогда продавщица большим и очень острым ножом отрезает самую вкусную часть – горбик.
А десятки пар глаз внимательно и с завистью наблюдают, как продавщица щеточкой сметает крошки со столешницы в кулёчек. Это её «навар». Всё. Идём домой, забегаю вперёд, перед несущим чудо, чтоб ещё раз почувствовать его запах.
Что можно было сделать с хлебом, который был твоим?
Во первых - можно было съесть просто так, во вторых - его предварительно можно было полить «постным» (теперь это подсолнечное) маслом, в третьих - можно было смазать смальцем или комбижиром (дальний родственник маргарина, но не в лучшем исполнении). Он был, обычно серого почти чёрного цвета. А в четвёртых, можно было, но для этого желательно было иметь ломтик белого хлеба, намазать тоненький слой сливочного (если в это день пересекались белый хлеб и сливочное масло), затем присыпать сахарным (твоим) песком.
Вот это была Вкуснятина!
А можно было, и натереть корочку долькой чеснока, и это могло быть и со всеми остальными предложениями. За исключением последнего. Ну нельзя же сахарный песок и чеснок вместе кушать.
Но самый вкусный – превкусный был хлеб, который приносил отец. Масюсенький кусочек (отец отрывал от своего пайка, который был ему положен как военнослужащему). По легенде это был «хлебушек, который у зайчика отняли». Очень было жалко зайчика, до слёз, но у него был самый вкусный хлеб.
Потом были другие лакомства, но хлеб в нашей семье всегда был на первом месте. А отец, всё ждал время, когда хлеба можно было бы наесться вдоволь. Немного грубо но, тем не менее, правильно - «от пуза».
И сейчас очень обидно бывает, когда в магазине попадается «плохой» хлеб. Не бывает ХЛЕБ плохим, бывают люди с плохими руками, а, может быть, с сердцем, не умеющим творить хлеб (старое русское слово. Хлеб всегда, в старину – творился).
Можно было сходить на бульвар и там поискать траву с удивительным названием «джыгджига» (не знаю, насколько я верно передал написание). У этой травы, которую надо было уметь найти потому, что по виду она напоминала одуванчик, был горьковатый вкус. В то же время она довольно приятно пощипывала, напоминая вкус «кресс-салата». Наедались мы этой травы так, что коровки позавидуют. Тоже Вкуснятина была.
А потом была Америка.
Тётушка вдруг начала получать доппаёк, а это уже что-то. В пайке были: в цветастой упаковке яичный порошок. Вкус не запомнился, а вот парафин, который соскабливали с коробки, вот это да. Его можно было долго – долго жевать. И даже не один день. На ночь, пряча его под подушку. Банки консервированных сосисок, с ключиком на крышке.
А самое главное – это шоколад. Толстые плитки этого чуда и сейчас стоят перед глазами. Как говорят старикашки, своими едучими голосочками: «Таких сейчас не делают. Вот в наше время…». (И я наверное тоже).
Надо отдать должное, это было действительно чудо. Плитки шоколада завёрнутые в толстую свинцовую, не алюминиевую, а именно свинцовую (которой мы тоже находили применение) шоколадно – серого цвета и необыкновенного вкуса, от которого начинало слегка давить за ушами.
Это тоже было Вкуснятиной.
И после всего, такого вкусного, надо бы вспомнить и о противном.
А противное стояло на подоконнике, в галерее. Тарелочка, на ней бутылочка и ложечка рядом. Солонка. И всё прикрыто беленькой салфеточкой. И, каждое утро, предварительно посолив кусочек хлеба и зажав нос, приходилось глотать эту мерзость, пакость, дрянь… и какие ещё есть синонимы – всё это рыбий жир. Эти два слова перечеркнули все приятные воспоминания.
Вот вы прочтёте эти мои воспоминания и подумаете, а может, и скажете: «Как это всё убого». Но поверьте мне, что это была жизнь, в которой трудно было, но всё–таки вспоминается как сказка, сказка детства.
И даже воспоминания это - Вкуснятина!
