Георгий Коновалов. Навеянная печаль
Навеянная печаль[править]
Рыскал по Интернету, рыскал и нарыскал вот эту фотографию.
Это здание, в котором проработал чуть больше двадцати лет. Самые интересные годы в жизни. Фотография эта сделана неизвестным мне человеком. Сабит Тагиев его имя. Я бесконечно благодарен этому человеку за эту фотографию. Ведь сколько раз ходил вокруг здания института, который помещался в этом здании, но так и не сделал фотографию этого фасада. Ведь на месте скверика была спортивная площадка. Сетчатая ограда вокруг площадки не позволяла провести нормальную съёмку.
Два окна на этом фасаде это два окна моей (именно моей) лаборатории. Сейчас попытаюсь найти их. На снимке, где у парнишки пятки сверкают слева, вдали у дверей стоит мужик. Он стоит около помещения где стояла бумагорезальная машина, и ближе к фотографу следующие два окна это мастерская (одно окно прикрыто стволом пальмы). Далее окно помещения где сидели дамы из редакторской группы, с которыми мне пришлось работать бок о бок.
А уж потом два моих окна. Одно закрыто напрочь чёрной плёнкой, а второе в комнате, где стоял УДМ и АПСО. Это приборы такие.
Ещё были в той комнате два сейфа. Один с фотоаппаратурой, а другой с кинокамерами и проектором. И был ещё холодильник «Апшерон» до отказа забитый плёнками. Это позволяло мне отказывать всем (кроме друзей) в хранении молока и прочего всякого.
Вначале, когда я поступил в институт окна лаборатории, выходили во двор, но по истечении пяти или семи лет начальству понадобилось установить копировальные машины. Ну и шуганули меня, стала лаборатория окнами на спортплощадку.
А я занялся тогда обустройством своей новой лаборатории.
Насколько неудобной была лаборатория, в которую я вселился при поступлении, настолько удобной и практичной стала моя новая лаборатория. Продумал всё и подогнал под себя. К тому же здесь я создал возможность печатать «сверхувеличения». Это было здорово.
Какой был восторг, когда впервые отпечатал фотографию, которая по длинной стороне была больше двух метров. Это была первая, а потом фотографии и по более делал. На машинах, которые на демонстрации мимо трибун проезжали, были и мои фотографии.
А командировки…. Сколько их было и не сосчитать. Вот именно через этот институт и познакомился со страной, в которой я родился и которая так мне дорога. Живущие в Баку и не выезжающие за его пределы (в крайнем случае выезд на пляж) и, наверное, даже не подозревают о красотах страны, о людях её.
Много снимал. Ведь обидно будет, видел красоту, видел чудо и мимо прошёл. И без того ругаю себя, что не достал камеру и не сфотографировал чего-то.
Возвращался из командировки проявлял. Широкая плёнка в основном в институтские архивы шла, а с узкой печатал по заявкам отделов. Печатал, а плёнку сворачивал в рулончик, на обёртке писал, что снято, дата съёмки и в контейнер.
Их у меня набралось два и потихоньку набирался третий. Они у меня в сторонке, на сейфах стояли.
А потом подошло время, когда мне надо было поменять место работы. Творческую (относительно творческую) поменял на денежную. Денег пообещали раза в два или в три больше. Но уже не было ни командировок, не было нииичего. Только тёмная комната и печать – печать и ещё раз печать. Печатал сотнями эти негативы, которые потом становились платами для приборов. А уходя забрал кулёчек с плёнками. Это была всего-то одна пятая часть всего от мною накопленного.
Была надежда на то, что отпрошусь с работы забегу в свою старую лабораторию, да и заберу хотя бы часть сокровища своего. Так и сделал, но паренёк пришедший на моё место с гордостью сообщил, что сжёг он всё, что было в контейнерах. Меня чуть «кондрашка» не хватила.
Ведь на тех плёнках была и парадная и повседневная жизнь института.
Вот сейчас сижу и разбираю ту малость спасённого. И конца края моим разборкам нет. А что было бы если бы я спас всё остальное.
