Остров….
Это романтично, это по-пацански, это привлекательно. С самого-самого детства знал три острова: первый это книга «Таинственный остров», второй это остров Нарген и третий остров это Хортица.
Первый мой остров – это книга. Может быть самая первая книга в нашей библиотеке. Она издана в годы войны, а приготовлена т.е. подписана к печати, в мае 1941 года. Бесконечное перелистывание и картинки-картинки-картинки. А сейчас книга умирает. Бумага, на которой она отпечатана видно такого качества, что не выдержала испытанием временем. И всё-таки горжусь этим томиком, ведь он отпечатан, когда уже во всю шла война. И немцы были где-то рядом с Москвой.
Второй остров – это Нарген. Он виден из окна нашей квартиры. И даже тогда, в детстве, он напоминал или морское чудище какое-то или подводную лодку, всплывшую в бухте. И соседка наша, которая приходила домой по выходным, тоже служила на Наргене.
И третий – это остров Хортица. Самый таинственный и привлекательный, остров запорожских казаков. Отец много рассказывал о нём. Рассказывал, что корни нашего рода оттуда идут. Романтика казацкого житья, знаменитое письмо турецкому султану (отец не озвучивал сам текст и хорошо делал) выходы в походы пешие и морские, и корни наши. Отец настолько ярко описывал всё это, что и я с гордостью причислял себя к этому, казацкому братству.
В своём причислении я зашёл так далеко, что, заполняя анкету (мы, как только научились читать и писать постоянно заполняли какие-то анкеты, наверное, вводя в краску своих родителей и создавая неудобства) я с гордостью написал в графе «национальность», козак. Именно, так через «О», чем вызвал веселье в нашей семье. Вероятно, принял за корень этого слова - «козу».
В тот день, а точнее утром, ушли не как всегда. Надо было помочь одной из моих киевских тетушек оттащить на базар цветы. Она всю ночь сидела на скамеечке и вязала букеты с тем, чтобы поутру отвезти на рынок. Продажа цветов было дополнением к пенсии не слишком богатой.
Каждый воскресный день, перед тем как пойти в церковь, она шла на рынок. У неё была даже своя клиентура. Люди любили её букеты. Букеты у неё были не односторонние, а круглые. И в букет обязательно добавлялась веточка резеды, растения невзрачного, но очень пахучего.
Можно было бы поехать на пригородном поезде, а можно и на трамвае только до трамвая пилить и пилить «пешкодралом». А рынок находился на пересечении Повитрофлотского и Брест-Литовского шоссе. И его называли «Воздухофлотский», а было ли это название его официальным понятия не имею. Выгрузили сумки тёти с банками и букетами.
Помогли расположиться, а тетушка в сторону тянет – Иди, что я тебе покажу.
Вышли мы с территории рынка или базара как в Баку говорят, а тётя показывает на дом стоящий чуть выше рынка.
- Это наш дом. Здесь родились мы все. И отец твой, и я и остальные твои дядьки.
А дядек у меня оказалось аж шестеро. В семье моего деда киевского было семеро мальчиков и одна девочка. Та, наша семья, была по статусу своему «из мещанского сословия». И домами владел не только в Киеве, но и где-то в Таврии. И оттуда возами привозили в Киев, что не могло произрастать в городе.
Когда отец, рассказывал о корнях наших, никогда не упоминал о нашем доме, нашем родовом гнезде. Хотя выходило, по его рассказам, что род наш не молод и уходит корнями так глубоко что и подумать страшно. Во всяком случае до прапрадеда своего он мог рассказать, а дальше тьма. И кем был тот первый бежавший на Сечь Запорожскую, на тот самый остров ему самому было неизвестно.
Куда дальше мы отправились в тот день не помню, да и какая разница, ведь все пути-дороги вели через бульвар Шевченко и далее. А далее это могла быть Владимирская горка или что-то ещё о чём ещё не рассказала тётя. Ведь мы просто бродили по Киеву, а тётя всё вспоминала и вспоминала.
Вот здесь собиралась их компания (неужели же и у них была компания) в который часто бывали и Константин Паустовский, которого тётя запросто звала Костей и который был её любимым писателем. К ним в компанию приходил и друг Паустовского – Александр Грин. Тогда он бы просто Сашей по фамилии Гриневский. А Александром Грином он стал намного позже, написав «Алые паруса» и «Бегущую по волнам».
И всегда в изголовье, около подушки лежали её любимые – «Повести о лесах», «Алые паруса». Иногда это разбавлялось томиком Горького. Всё это она читала и перечитывала по многу раз.
Показывала и тот самый подъезд, куда загнал её и ещё нескольких студентов казак на лошади. Загнал и гнал их аж на второй этаж, угрожая нагайкой. А я всегда думал – Бедная лошадь, как она спустилась оттуда.
Шли мы с ней и она была мне гидом. Рассказывая о том на что останавливались глаза. Владимирский собор – «пожалуйста». И мы заходили в него. Тетя перед входом прикрывала голову платком, который она на всякий случай носила в сумке вместе с бутербродами и водой. Великолепие, величина и роскошь поражающая воображение. Вот только одно – А почему не свечи горят, а лампочки? Ну как может в соборе вместо свечей быть электричество. Непонятно. Хотя мне по душе больше пришлась Андреевская. Лёгкая, устремлённая в высь. Да и с автором знаком. Как никак – Растрелли, ну да тот самый, что в Питере строил. А в Киеве он и царский дворец создал, который Мариинским прозывается. Ведь когда говорят Растрелли, то прежде всего Ленинград вспоминается, а тут в Киеве такое великолепие.
Потом… потом скверик перед памятником Шевченко. А в сквере том бассейн, о котором мне часто рассказывала. Он за спиной памятника и исполнен в виде двух морей Чёрного и Азовского, а из полуострова Крым фонтанчик бьёт. Красиво и просто… красиво.
Теперь вниз по бульвару, мимо памятника Ленину и через Крещатик на Бессарабский рынок. И он тоже поразил своей величиной и «ряженкой». Которую тут же, не отходя от прилавка и съели. Идём и идём вдоль Крещатика.
И ёкает сердце пацанячье. Справа стоят скелеты домов с окнами, как глазами пустыми глядящими в никуда. Левая сторона частично тоже в развалинах, но правая…. Война и война. И казалось тогда что это останется если и не навсегда, то очень надолго.
Площадь Калинина и влево к горке Владимирской. А там раздолье. Как там у Маяковского – Вот стою на горке на Владимирской. Ширь вовсю – не вымчать и перу!
А внизу Днепр и действительно ширь. Пароходики колёсные шлёпают по воде, на пляжи перевозят, вправо туда дальше и дальше мосты с фермами, обрушенными и опять холодок в груди. Война. Всюду её следы.
Интересно, а куда меня опять поведёт меня мой гид и что ещё ей вспомнится. А ей так хочется показать мне всё, с чем её юность и молодость связана была.
Показывала и аллеи-тропинки, ведущие вниз, к Днепру. Аллеи кирпичом выложены, а на кирпичинах старые, можно сказать древние клейма нанесены. А кирпичам тем и до нынешних времён сносу нет. Тысячи тысяч прошли по ним, сколько войн коснулось, а они всё живут и служат.
И как на закуску оставила «чёртов мост», сейчас его «мостом влюблённых» обзывают, а в юности моей тёти сразу после его открытия с него сиганул парнишечка-гимназист вусмерть влюблённый. А под мостом стадион приютился «Динамо». Невольно сравнивал с бакинским. И сравнения не пользу нашего.
В один из дней наши экскурсии вдоль Днепра завели нас в Лавру. Киево-Печерская лавра – вот её полное имя. Так же, как и Софиевский собор стоит звонница без покрытия. Рёбра как скелет. Война свой след оставила и здесь.
Идём, где-то билетики покупаем. Это для того, чтоб в пещеры попасть.
Собирается толпа экскурсионная. Для нас коротенько инструктаж проводят, что имеем право делать да как поступать надлежит в тех самых пещерах. А вокруг священники ходят. Это монахи, а для меня они были все на одно лицо, и все были просто – попы. И самое что ни на есть самое удивительное очень многих на одеяниях ихних ордена и медали поблескивают. Потом узнал – многие воевали, многие партизанили и даже в этих самых пещерах куда мы собрались идти.
Раздают нам свечки тоненькие, зажигают их, и мы шагаем в темноту. Проходы узенькие, идём гуськом и что там рассказывает экскурсовод слышится с трудом. Справа или слева возникают ходы, уходящие куда-то в темень. Но они закрыты решётками. Говорят, потеряться можно. Иногда также справа или слева появляются ниши в которых стоят ящики со стеклянной крышкой. Через крышку видно, что в ней лежит мумия. Ссохшиеся ручки, если не закрыто, то и личико сморщенное. Это мощи.
Некоторые из нашей толпы чуть отстают и прикладываются к мощам. Не к самим мощам, но к стеклу то это точно. А экскурсовод рассказывает о том, как помогали священники Красной армии. Прятали и даже переводили по подземным ходам за Днепр. За это и ордена многие из них получили.
Впереди пятачок светленький. Это выход.
Эти пещеры называются «ближние», а есть ещё и «дальние». Вот мы и идём к ним. Идём через территорию похожую на сад.
Вдруг тётя, мой гид, притормаживает и – Вон видишь камень? Это могила Столыпина.
Меня мало интересовал сам Столыпин, кто он, но знал, что его застрелили в Киеве, в театре. И вот только тогда, в тот наш поход, узнал и о том, что могила его в Киеве. И совсем уж недавно узнал об эпитафии на камне – Вам нужны великие потрясения, а нам нужна Великая Россия. Но тогда просто чёрный камень и всё. А что я знал о том самом Столыпине? Во-первых – душитель свобод, во-вторых – «столыпинский галстук» (уж много было смертных приговоров при нём) и в-третьих – знаменитый «столыпинский вагон».
Дальше, ближе к пещерам, очередь, но эта очередь не в пещеры, а к колодцу. Этот колодец считается со святой водой. Вот и стоят паломники, наполняют бутылки и другую посуды водичкой домой уносят, прямо у колодца пьют. Выпили и мы. Ничего не произошло – вода как вода. Но мой термос всё-таки наполнили. Домой надо же отвезти. Правда, по дороге разбил термос. О столб зацепился. И ведь совсем недалеко от дома было. Обидно до слёз.
А теперь уезжая на прогулку или возвращаясь проезжая по Брест-Литовскому шоссе стал искать взглядом наш дом. Правда он сейчас принадлежит табачной фабрике и называется «склади тютюнової фабрики». Название корявое и неудобное для моего восприятия.
Возвращались домой и привозили с собой котлетки готовые, которые брали в гастрономе №1, что на Крещатике. Везде эти котлеты назывались «киевские», а как они звались в Киеве сейчас вспомнить не могу. Вряд ли они были «киевскими». А ещё в этом гастрономе можно было, на прилавке, что в уголке, слева от входа, можно было взять «картошку». Не взаправдашнюю, ту что на огороде мы копали себе на завтрак, а пирожное. Вкуснятина… До сих пор помню вкус «картошки» того времени.
А потом была война.
Воскресный день. Семья моего двоюродного брата «дрыхнет». Это единственный день, когда глава семьи дома и можно спокойно поспать за закрытыми ставнями окнами.
Но в этот день поспать не получилось. Приехал мотоциклист, который брата на работу отвозил. Ему по его занимаемой должности, по штату, транспорт положен. Вот ему и был выделен мотоцикл с коляской и «водилой» при нём.
Как уж по-быстрому, как по тревоге оделась брат. Портупеей подпоясался, ремень плечевой аккуратно под погон пропустил и бегом к своему мотоциклу. А что случилось мы только ближе к полудню узнали – ВОЙНА.
Мои тётушки войну и оккупацию пережившие запричитали сразу, заохали. В магазины кинулись. В магазинах очереди и как-то сами собой исчезли спички, свечи, мыло…Одним словом всё то, что людям, живущим на войне надо на длительное время. Засуетилась и тётушка бакинская – Ой как же мы добираться до Баку будем? Ой да ай. Да и мне с моим кузенчиком (не кузнечиком) тоже не по себе.
Всё более или менее понятным стало вечером, это когда со службы вернулся брат. Война, да война, но очень далеко… в Корее. Это же на другом конце нашего шарика, но всё равно – война.
В тот вечер наше чаепитие под сиренью было каким-то однобоким. Всё сводилось к разговорам о только к начавшийся войне и воспоминаниям о недавно закончившейся и об оккупации. Вот в этот вечер я и узнал о Бабьем яре. Место — это недалеко от места нашего временного проживания будет.
Позже, уже в другие мои приезды, рассказали о чудовищном событии.
Решили городские власти «облагородить и окультурить» это место. Сказано сделано. Отсыпали дамбу вокруг самого яра и начали пульпу с Днепра закачивать. Решили навсегда покончить с таким трагическим прошлым. На этом месте на засыпанных участках должен был быть парк развлекательный. С танцплощадками, каруселями, да и прочими аттракционами. Но взбунтовались видно невинно убиенные, не вытерпели этого кощунства и прорвало дамбу. И пошёл сель на район городской. Всё сносил с своего пути поток грязевой, трамваи переворачивал, в дома вламывался. Много народу тогда погибло, но спасся чудом дом умалишённых. И по словам людей знающих, видящих всё это, пациенты больницы спасали людей здоровых. Но это было всё позже, а сейчас была ВОЙНА. Пусть и далеко, но война.
Уже дома, в Баку, купил карту Корейского полуострова и как когда-то взрослые отмечали флажками события на фронте, так и я собирался делать тоже самое. В итоге недолго это моё мероприятие просуществовало.
И был ещё один эпизод в тот наш приезд на родину моих родителей – аукцион. Чуть выше от нашего (вот как – нашего) по каким-то причинам продавали с аукциона дом, ещё недостроенный, мелочи какие-то оставались. Во дворе продажного дома толпа собралась поглазеть что да как.
В сторонке хозяева (теперь уже бывшие) под деревом стоят. Женщина плачет к мужу жмётся. Почему продавали дом тот, в чём вина хозяев не помню, а скорее всего и не знал. Видел, как мужик за столиком, цены называл, как в последний раз молотком стукнул – ПРОДАНО. И всё.
Купили дом с участком два железнодорожника, если судить по форме. При всех божились и клялись в дружбе вечной, но следующий мой приезд участок перед домом поделили, а в ограде появилось двое ворот и две калитки. Не выдержала дружба навеки испытания.
А в один из наших походов по городу купил я себе в качестве сувенира (открытки и фотографии не в счёт) книгу, которая на какое-то время у меня настольной стала. До сих пор эта книга жива и где-то в нашей библиотеке обитает. Название книги «Киевские рассказы», вот она то и подтолкнула к этим воспоминаниям.
