В 1943г., когда мне исполнилось семь лет, мама повела меня в школу №147, двор которой имел общую стену с больницей. И школа и больница находились на 1-ой Черногородской улице (впоследствии, ул.Баринова). Директором школы в ту пору был её знакомый по работе в какой-то школе, в которой она ещё совсем молодой работала буфетчицей, звали его Василий Васильевич.
Это был высокий солидный мужчина с пышными усами, которые придавали ему свирепый вид. Он посмотрел на меня и сказал маме, чтобы она своё дитя ещё годик подкормила, что меня может унести ветром. Так я был слаб и худ. Итак, в школу меня определили в 1944 г.,когда мне стукнуло восемь лет.
Первой учительницей моей была Нина Дмитриевна Калюжная. С третьего класса появился ещё один преподаватель, Гасан Гасанович, который учил нас азербайджанскому языку.
В памяти у меня осталось, что Нина Дмитриевна была с нами очень строга, а Гасан Гасанович был очень добрый.
Памятные эпизоды периода начальной школы
Время было такое, что трудности были во всём, в том числе и со школьными принадлежностями. Тетради «в косую» были «на вес золота», поэтому дома я упражнялся на бланках «История болезни», которые мама приносила мне из больницы. Химические (или «чернильные») карандаши также трудно было достать, поэтому, чтобы не тратить чернила дома, я наловчился делать их из сажи.
Из этого периода(с 1-го по 4-й класс) запомнились некоторые события.
В школьном дворе было несколько жилых помещений для обслуживающего персонала. В одной из этих квартир жил мой первый школьный друг. Звали его Додик. Он был такой же худющий, как и я, но кажется был ещё и болен (он умер очень рано, кажется, от туберкулёза). Помню такой, связанный с ним, случай. Отец получил в качестве «американского подарка» шелковистую пижаму. Мама из неё сшила мне чудный костюмчик: рубашечку и штанишки. Кто-то подарил мне рубль. И решили мы с Додиком пойти на бульвар в детскую купальню, вход в которую был платный. Но мы не знали, сколько стоит билет, и думали, что рубля на двоих хватит.
Расстояние нам пришлось одолеть приличное. Когда на входе в купальню я показал рубль, контролёр взял его у меня и пропустил внутрь, а Додику дал под зад и сказал, чтобы он шёл домой. Итак, я оказался в заветном месте один. Я с восхищением смотрел, как с визгом плещутся дети. Но возникла проблема - куда девать мой костюмчик? Я обратился к двум ребятам, спросил как быть с одеждой? Они сказали, что вообще-то работает раздевалка, но стоит это 3 руб. Я загрустил, сказал, что нет у меня денег. Тогда они переглянулись и сказали, что могут подержать мою одежду пока я буду купаться.
Я обрадовался – какие хорошие люди есть всё-таки на белом свете! Быстренько разделся отдал им костюмчик и нырнул. Когда я вынырнул, этих ребят и след простыл. Я остался «в чём мама родила». Начал плакать. Собрались люди, стали меня жалеть, а один работник купальни, здоровый усатый азербайджанец дал мне свои белые рваные трусы, в которые можно было поместить троих таких как я. Всё лишнее я собрал в охапку и через весь город по стеночкам пошёл домой. Чтобы не получить от мамы за свой поход в купальню, я наговорил ей, что взрослые ребята на пустыре за больничным двором пригрозили мне ножом и заставили отдать им костюм. Мама прижала меня к себе и славила бога, что я жив, и что чёрт с ним, с этим костюмчиком.
В ту пору на городских пустырях были свалки вывезенной с фронтов покорёженной техники и поломанного оружия. Мощная авиационная свалка была на посёлке Монтина, а около нашего дома на 2-ой Черногородской была свалка подбитых немецких танков, но самая интересная свалка была на так называемом «Баку втором». Это часть железнодорожного вокзала, принимавшая вагоны с оружием прямо с фронтов. Рядом с путями были горы этого добра, которое охранялось вооружённым солдатом. Посещение всех этих свалок было для нас излюбленным времяпрепровождением.
У меня в сарае был целый арсенал оружия: и немецкие клинки, и винтовки без прикладов, и лимонки, и т.п. Часто были случаи, когда ребята оказывались покалеченными или погибали, осваивая найденные на свалках гранаты. Однажды мы с другом похитили со свалки «Баку второго» ящик с патронами, притащили его во двор б-цы Шаумяна и сунули в кучу листьев, которые собирал граблями старый садовник. Мы знали, что потом он их сжигает. Когда дошла очередь до той кучи, в которой был спрятан наш ящик, мы залегли поотдаль и стали ждать. Спустя некоторое время, из костра стали со свистом вылетать рваные гильзы. Бедный садовник так перепугался, что бросился на землю и стал кричать.
Война лишь краешком задела Баку. Говорили, что немцы уже близко, что бомбят Грозный. До нас долетали самолёты-разведчики чаще ночью, но иногда и днём. Ночью на крышах домов дежурили ребята и девчата допризывного возраста. Они должны были в случае бомбёжки зажигательными бомбами хватать их щипцами и бросать в специально для этого установленные на крышах бочки с водой. Некоторые из этих дежурных пострадали, но не от бомб, а от осколков зенитных снарядов, которыми наши пытались достать немецкие самолёты.
Было очень тревожно наблюдать, как лучи прожекторов шарили по ночному небу, стараясь поймать и высветить высоко летящий самолёт. А по дворам ночью ходили «домотройки» и проверяли качество светомаскировки. Не допускалось щёлочки даже со спичечную головку – город погружался в полную темноту. Если по улице передвигалась колонна грузовиков, то фары их были оборудованы синими фильтрами и они возникали из темноты и исчезали как призраки.
Во время войны и в первое время после победы город был наводнён оружием. Появились и активно действовали банды грабителей, которые часто конфликтовали между собой, и тогда ночами слышались выстрелы. Милиционеры боялись дежурить ночью и прятались в будках охранников разных объектов. Было время, когда случайно заблудший ночью под черногородский мост (там была темнота – «глаз выколи») выходил в лучшем случае в трусах. Раздевали, иногда убивали. Наконец, чаша терпения была переполнена – к каждому милиционеру были приставлены два солдата-автоматчика с разрешением стрелять на поражение и разгул бандитизма был быстро укрощён. Пришло время, когда под черногородским мостом можно было безбоязненно пройти в любое время суток…
Замечательным местом в нашем районе был черногородский базар, который располагался рядом с больницей им. Шаумяна (во время войны больницу использовали как госпиталь). Что творилось на этом маленьком базаре! Помимо естественной спекуляции сигаретами, спиртным и другим дефицитом, помимо естественной реализации колхозных продуктов и продукции домашнего производства (пища, одежда, зажигалки и т.п.), на базаре процветала торговля подпольной (самопальной) водкой, организованная шулерами игра в очко, торговля анашой (наркотик), женщинами и т.п.
Вокруг базара и внутри него ошивался рой барыг и преступников разного уровня: от карманников до самых беспощадных и жестоких бандитов. Воровство, вымогательство, драки, поножовщина и убийства - были будничным делом этого маленького базара. Милиция, в основном, пожилые люди или инвалиды, непригодные для фронта, не могла справиться с этой вакханалией преступности. Часто вспыхивали конфликты между ранеными, приходившими на базар из госпиталя, и спекулянтами. Раненые размахивали костылями, приговаривая: «Мы там кровь проливали, а они тут наживаются». Даже отъявленные бандиты ни разу в драку с ними не вступали. Возможно, они боялись, что озлобленные фронтовики разнесут вдребезги всю их малину.
Бедой для колхозников были черногородские пацаны. Они пробирались под прилавком, разрезали лезвием мешки с яблоками или картофелем, набивали ими противогазные сумки и исчезали. Однажды колхозник увидел такого воришку, схватил стоявшую на прилавке бутылку, запустил её в пацана и убил его на месте. Это был старший брат моего школьного товарища, Вовка Корнеев.
В моей жизни этот базар также оставил несколько памятных эпизодов. У одной из сотрудниц больницы, пожилой армянки, был сын, которого звали «Зарик–косой» (у него что-то было с глазом). Зарик был значительно старше меня, он был вожаком компании своих сверстников. Так вот, он собирал мелюзгу вроде меня и вёл на базар, оставлял нас в укромном месте, а сам со своей компанией нырял в глубь базара. Через некоторое время они возвращались с какой-нибудь добычей, которую отдавали нам. Помню как однажды мы съели кастрюлю киселя, а другой раз – наелись до отвала мороженым (они стащили тубус из передвижного киоска). Вот такой Робин Гуд был наш Зарик. Их резиденцией были чердаки больничных корпусов. Там они выпивали, играли «в очко» и в «джя» (модная в то время игра «в альчики»).
На территории больницы в районе «мертвецкой» и прозектуры жили несколько семей, имеющих(или имевших) отношение к больнице. В одной из них, армянской семье, «расцвела подобно розе» красавица Маня (тонкие черты лица, большие миндалевидные глаза и пышные чёрные как смоль волосы, точёная фигура). Увидел её выздоравливающий раненный белобрысый парень из Сибири, Андрей, и влюбился. Он постоянно крутился у проходной госпиталя в надежде увидеть Маню и объясниться, но она делала вид, что не замечает его. Я был свидетелем такой сцены.
Андрей попросил у моей мамы ручку (конечно, перьевую) и, надрезав лезвием свою руку, стал кровью писать Мане о своих чувствах. Женщины очень сочувствовали парню, но уговаривали его оставить надежды, так как, даже если он нравится Мане, то родители её ни за что не согласятся отдать дочь за русского.
Из периода детства военного времени остались ещё воспоминания о том, как отец приносил мне с работы так называемый «суп» (бульон, в котором плавали три вермишелины) и завёрнутые в газету пару чайных ложечек сахарного песка - это был спецпаёк работников тыла, снабжавших фронт бензином. И всё-таки в Баку с питанием было в ту пору лучше, чем в большей части страны. Самый главный продукт – хлеб. Хоть и кукурузный, хоть и как глина, но хлеб был. Рабочему полагался в день 1 кг, служащему – 0,5 кг, а ребёнку – 0,3 кг. Мне кажется, что самым трудным был 1942 год. Потом появились на базаре американские яичный порошок, смалец, мясные консервы… Можно было обменять на эти продукты часть хлеба.
Помню безмерную радость, когда на Новый год мама вела меня на ёлку, где нам давали подарки. В красивых пакетах находилась невиданная роскошь: три-четыре галетных печений, пара мандаринок и пара шоколадных конфет. Это была действительно роскошь в то тяжелейшее для страны время, когда всё было для фронта, когда в подвалах домов нашего города умирали от голода беженцы с оккупированных немцами территорий страны, когда люди на работе падали от голодных обмороков. Кто-то думал о нас, кто-то старался, чтобы наше детство не было безрадостным…
Неизгладимый след в моей памяти оставило первое посещение библиотеки. Она находилась на полпути от 2-й Черногородской к ДК им.Шаумяна. Библиотекарем был очень красивый молодой человек, которого все звали Орликом (впоследствии он окончил физкультурный ин-т и работал преподавателем в школе № 56, звали его тогда уже Орлен Владимирович). Первой книгой моей была - «Федорино горе»…
