У всех у нас ситуации в жизни бывали разные. Многое запомнилось, а кое-что из нашего детства нам рассказали родители, родственники. Все равно все это сейчас нами часто воспринимается, как наши собственные воспоминания.
Мой отец, Абрам Моисеевич Листенгартен родился в 1895 году. В связи с ограничениями на поступление евреев в тогдашние Российские ВУЗы, чтобы продолжить свое образование, он отправился в Швейцарию, где поступил на медицинское отделение Цюрихского университета, которое закончил в 1918 году. Происхождение нашей фамилии - Листенгартен, связано с ошибкой, сделанной в XIX веке чиновником, записавшим фамилию «Lichtengarten» (Лихтенгартен) в русской транскрипции с превращением букв «ch» в русское «с». Мой отец, свободно владевший немецким языком, переводил нашу фамилию как «сад пронизанный лучами солнца» или «редко засаженный светлый сад». Есть, однако, и другая версия, которой придерживаются в толковании еврейских фамилий, приводимом в интернете: немецкое слово «Lustengarten» («увеселительный сад» или «сад удовольствий») превратилось в нашу фамилию путем замены немецкой буквы «u» на похожую по внешнему виду русскую букву «и».
В 1921 году мой отец женился на Амалии Владимировне Исакович, своей дальней родственнице, жившей в г. Бухаре. Мои родители жили в городах Самарканде и Ташкенте. Их первый сын, Михаил Абрамович Листенгартен родился в 1921 году в г. Самарканде. А в 1931 году вся семья переехала в Баку, где жили родители моего отца.
Когда мой старший брат был еще школьником, моя мать родила второго сына, которого назвали Анатолием. Ему не повезло: в раннем детстве он заболел тяжелым и быстротечным заболеванием – туберкулезным менингитом и снова мои родители остались без второго ребенка. А жизненный опыт многим родителям подсказывает, что нельзя иметь меньше двух детей (так называемая, «Zweikindersystem»)!
Мало ли что в жизни может случиться! Я, к примеру, знал одну семью, единственный девятнадцатилетний сын которой погиб, а больше детей им завести не удалось – были уже людьми немолодыми. А вот другая семья оказалась, несмотря на пережитое несчастье, в конечном итоге счастливее: у родителей было двое детей – сын и дочь. Хотя их сын-студент тяжело заболел и скончался, их дочь, когда подросла, вышла замуж и родила своим родителям троих внуков! Моя мать болела тяжелым пороком сердца. Врачи не советовали ей вновь рисковать своим здоровьем в попытке обрести еще одного ребенка. Но она решилась, забеременела и родила, когда ей было уже 36 лет. В те далекие времена рождение детей в таком «бальзаковском» возрасте считалось слишком поздним.
Но… родился я здоровым, а вот когда мне было только три года, тяжело заболел. Оказалось, что у няньки, которая водила меня гулять, была молодая подруга, которой очень нравился маленький мальчик, такой миленький, такой красивенький! Она меня целовала и, как выяснилось, заразила туберкулезом. Высокая температура, резкая потеря веса, мне все хуже и хуже, лекарства не помогают. Мои дядя и тетя, Арон Моисеевич и Тамара Ананьевна Листенгартен, известные бакинские детские врачи, посоветовали моим родителям вывезти ребенка из Баку, сменить климат. Повезли меня на Северный Кавказ, в Кисловодск. Мать рассказывала, что уже в поезде у меня упала температура и я ожил. В Кисловодске меня кормили на убой. Я есть отказывался. Тем не менее, меня раскормили.
Имеются даже фотографии, где я не просто полный, а толстый ребенок. Рассматривая одну из таких моих фотографий, один из моих дядей, Евгений Моисеевич, сказал, что я похож на повара большого ресторана, который и сам не прочь покушать. Кормили меня уговорами, а иногда и насильно: - Это съешь за маму! Это проглоти за папу! А вот это скушай, чтобы ты всегда был здоровеньким! Держа одной рукой мою голову, уперев ее в мой затылок, чтобы не мог отодвинуться, другой рукой засовывали мне в рот ложку с едой.
Говорят, что я брал в рот полкотлеты и часами не проглатывал, держал за щекой. Мать уговаривала меня – проглоти, проглоти, нажимала мне на щеку, но я на это поддавался плохо. Приятель моего отца, врач, профессор Мильман из Днепропетровска, который тоже отдыхал в те времена в Кисловодске, вернувшись домой написал моему отцу письмо, в конце которого спрашивал: «А проглотил ли ваш сын, Вова, ту котлету, которую он взял в рот в Кисловодске?»
Когда мне исполнилось четыре года, началась война. В самом начале сороковых годов, а может быть и раньше, врачам и по воскресным дням часто приходилось идти на работу. Вот и 22 июня 1941 года мой отец ушел поутру на работу в Азерб. Институт физиотерапии и курортологии им. Кирова, или, по простому, как его называли все бакинцы, в Кировский институт, где были и стационарные больные. Персонал института был занят работой. Радио, да еще на работе, было делом экзотическим, а возможно, и было радио, да никто его не включил и не слушал. Когда выступил В. Молотов и объявил о начале войны, о нападении фашистской Германии на СССР, его речь услышала дома моя мать. Она позвонила на работу отцу и стала кричать в телефон: - Абраша! Война, война началась! - С кем? – спросил он. - Как с кем, с немцами, конечно, с фашистами! – кричала она. Отец стал всем говорить на работе о том, что началась война. К нему прибежал парторг института и стал на него кричать: - Вы распускаете провокационные слухи, немцы наши друзья, у нас с ними договор о дружбе! За такие разговоры вы пойдете под суд! Отец срочно перезвонил жене: - Мила, ты точно знаешь, что началась война? Кто тебе об этом сказал? Мать ему в телефон опять кричала: - Включите радио, у вас там что, одни глухие работают? Мой отец побежал к парторгу, хотел объяснить, что надо включить радио. Но он опоздал: парторг от него отмахнулся: - Не морочьте мне голову, все идем на митинг! Мы должны поддержать наше правительство, наши войска. Мы победим!
Немцы быстро двигались на восток, оккупировали почти всю европейскую часть России, рвались к Волге, рвались в Закавказье, где в Баку добывали остро необходимую им нефть. К этому времени большинство евреев уже знали о расстрелах на оккупированной территории ни в чем не повинных евреев – мужчин, женщин, стариков и детей. Бакинцы боялись, что немцы прорвутся в Закавказье. Мой отец уехать из Баку не мог, врачам оставить работу было невозможно. А моя мать и некоторые другие наши родственники эвакуировались в Среднюю Азию - через Красноводск в г. Ташкент. И хотя в Ташкенте в то время не было такого голода, как в других частях страны, но все равно еды было мало.
Мне было уже 5-6 лет, у меня осталось только несколько воспоминаний о тогдашнем Ташкенте. Во дворе дома, где мы жили, стояло очень большое и ветвистое дерево, на которое я часто залезал и часами сидел на развилке веток. Зачем я это делал, почему мне на дереве было лучше сидеть, чем в доме, я уже не помню. Кушать часто было почти нечего, хотя мать меня пыталась хоть чем-нибудь накормить. Помню, что я был все время голоден, так голоден, как никогда ни до, ни после этого. И, конечно, сильно похудел, но, к счастью, туберкулез мой к этому времени (и на всю жизнь, как я надеюсь) был полностью покорен.
Вдоль улицы тек арык, в котором все мыли и стирали. Взрослым помогала моя двоюродная сестра Нэлла, эвакуировавшаяся в Ташкент из Москвы. Она была старше меня, ей было в то время лет 16-17. Я иногда слезал с дерева, выходил со двора на улицу. Далеко идти я боялся, гулял только в пределах нашего квартала. Однажды ко мне прибилась собака. Небольшая, но ласковая. Я ее взял с собой в наш двор. Но через несколько дней я имел глупость вывести ее на поводке-веревке на улицу. И напрасно. Появились какие-то мальчишки, которые вырвали у меня поводок и побежали куда-то вместе с собакой. Я орал во всю глотку. Выскочила со двора Нэлла и вместе со мной побежала догонять мальчишек. Но, мы их не догнали. Историю с собакой прокомментировала моя мать: - Я вообще не понимаю, зачем ты сюда привел собаку! Нам самим есть нечего, а собаку еще кормить надо! Или ты думаешь, что ее можно съесть? А то, что уличные мальчишки у тебя ее увели, это даже хорошо! А я с ужасом думал, неужели они съедят мою бедную собаку?
В начале 1944 года мы вернулись домой в Баку. Уже было ясно, что немцам Закавказья не видать. Да и с пропитанием в Баку нам стало лучше. Дело в том, что мой отец был кандидатом медицинских наук. А всех, кто имел какие-то особые заслуги, в том числе и научные, прикрепляли к специальному магазину, который располагался в самом центре города, на Ольгинской улице. В этом магазине можно было использовать продуктовые карточки всей семьи. Моя мать в те времена была очень активной женщиной, она сразу же стала то ли членом, то ли председателем комиссии этого магазина. Она прикрепляла и открепляла покупателей, знала о полученных магазином товарах, сообщала об этом всем знакомым покупателям. В общем, как в старом анекдоте военных лет: Яйца закончились. Продавщица кричит кассирше: "Перебейте майору яйца в яичный порошок!"
Работа в комиссии давала несомненные преимущества полностью отоваривать наилучшим образом все талоны продуктовых карточек, это несколько улучшало в те годы возможности приобретения еды. Помогало и то, что в Баку ходили по дворам продавцы пойманной браконьерами рыбы. Лишь бы были деньги. Мои родители продавали все, что могли, продали большой узбекский ковер ручной работы, который покрывал почти всю площадь нашей комнаты (30 кв.м). В свое время, задолго до войны мои родители, как и многое другое, привезли этот ковер из Ташкента, где они жили до 1931 года.
В 1950-е годы к нам и к нашим соседям приходила женщина, которую звали Катей, она приносила свежую рыбу. Иногда Катя заходила заранее, спрашивала всех соседей, сколько рыбы надо, а потом приносила ее на следующий день. Это уже относится ко времени, когда в Баку продавать «в открытую» добытую браконьерами рыбу стало опасно.
Но вернемся к концу войны. В 1944 году меня отправили в школу, прямо во второй класс. Подготовила меня к этому моя тетя – Дина Соломоновна Листенгартен, которая была педагогом и преподавала географию в 18-ой женской (в те времена) школе. Правописание и арифметику я знал в достаточном объеме, но с чтением дело было плохо: читал я по слогам. Когда это обнаружила первая моя школьная учительница – Вера Эммануиловна Ландау, она была в шоке. Вызвала моих родителей, но они ее успокоили: - Не беспокойтесь, в течение ближайших двух месяцев он будет читать совершенно свободно.
Родители приняли меры – решили, что меня можно соблазнить «заработком»: они предложили, что будут мне давать по 20 копеек за каждую прочитанную страницу. Мне, конечно, было приятно начать «зарабатывать» деньги, но решило проблему другое обстоятельство. Мне дали читать книгу Даниэля Дефо академического издания 1934 года. Называлась она «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо». Она отличалась от всех последующих изданий этой книги, которые, как правило, сильно сокращались, из нее исключали вторую и третью части этого произведения. Книгой я увлекся. Особенно мне понравилась не первая (общеизвестная) часть книги, а вторая, в которой была описана жизнь пиратов, оставленных Робинзоном на его острове. Об их приключениях он узнал через много лет, когда снова посетил свой остров. Я прочитал эту книгу не один, а несколько раз, так она мне понравилась. И, естественно, в результате, стал читать совершенно свободно любые тексты.
Наша 171-ая школа в те годы располагалась на Шемахинке, там, где в последующие годы установили памятник «Освобожденной азербайджанке». Зимой 1945 года в один из очень холодных дней меня не встретила женщина, которая в тот год отводила меня в школу и встречала после занятий. Я пошел домой один. По Шемахинке к «пятиэтажке» надо было спускаться. Земля обледенела и я, конечно, упал на спину и сильно ударился. Но в то время никаких последствий это падение не вызвало. Однако когда мне исполнилось 19 лет, у меня начались приступы «диких» болей в спине. Боли были такими, что я лежал пластом и не мог оторвать голову от подушки. Было это результатом моего падения в детстве или нет, сказать трудно. Но однажды, такой приступ привел меня к большим разочарованиям.
Мне позвонила по телефону одна из девушек, с которой я до этого встречался, и которая меня бросила и вышла замуж за какого-то парня. Я не ожидал ее звонка, он был для меня совершенно неожиданным. Она мне сказала, что ее муж уехал в командировку, что родителям она сказала, что идет к подруге и останется у нее на ночь, а на самом деле она идет ко мне. Я вынужден был отказаться от встречи с ней, о чем с сожалением вспоминал несколько лет.
В этот же день у меня было назначено свидание с другой девушкой, с которой я познакомился за две-три недели до этого. Но пойти на свидание я не мог, а предупредить ее об этом у меня возможности не было. Она в тот вечер мне тоже позвонила, выразила возмущение тому, что я ее подвел, не пришел на свидание, а заодно рассказала мне, что, не дождавшись меня, она созвонилась с одним из моих товарищей и находится сейчас у него, где они замечательно проводят время в постели. Я выслушал ее и дал отбой. Ни с ней, ни с этим моим товарищем я больше никогда не поддерживал связи.
Боли в спине, в ноге повторялись часто, но таких приступов, как в тот день, о котором я рассказал выше, уже больше никогда не было.
Мой отец, врач, приглашал ко мне разных докторов, которых считал самыми лучшими специалистами в Баку. Все они ставили разные диагнозы, а одна врач-идиотка, иначе ее не назовешь, заявила, что у меня какое-то психическое заболевание и я притворяюсь, что у меня боли, а на самом деле никаких болей у меня нет.
.....
Я уже писал раньше в одном из рассказов, что особенностью нашего школьного класса было то, что в него собрали всех евреев. До пятого-шестого класса в наш класс продолжали отправлять всех новых евреев, почему-либо переводившихся в нашу школу. Потом эта тенденция заглохла, и десятый класс окончили около сорока человек, лишь половина из которых были евреями.
В школьные годы, как и в ташкентский период моего детства, меня влекло к домашним животным. Однако родители были против того, чтобы заводить собак или кошек. Я завел себе черепах. Конечно, сухопутных. Их было две: одна очень большая, я ее называл «Бабушкой», а другая была маленькой – ее я называл «Внучкой». Жили мы в коммунальной квартире. И вот однажды Внучка пропала. Я был очень расстроен. Я обыскал всю квартиру, заглядывал под кровати и под диваны, смотрел под всеми шкафами на ножках, на балконе, всюду: Внучки не было. Прошло два дня. И вот, как-то рано утром в квартире соседки с «экзотической» для нашей страны еврейской фамилией Хаимчик (мои родители называли ее «Хаимулей») раздался страшный истерический крик: - Помогите, дьявол, дьявол ко мне забрался!
Конечно, сбежались соседи. Оказалось, что моя Внучка, непонятно каким образом, забралась задним ходом в одну из домашних туфель Хаимули. Весь ее панцирь был скрыт носком туфли, выглядывала только голова, которую и задела соседка, когда пыталась одеть туфель. Внучка, конечно, испугалась не меньше ее и сразу же втянула голову под панцирь. Но соседка заметила голову черепашки с ее зубками и решила, что к ней в туфлю забрался дьявол. Ужас!
Внучку я вытащил из туфли и забрал. А днем Хаимуля кричала: - Держите ваших зверей у себя в квартире! Нечего всякую нечисть выпускать гулять по общим местам пользования! Скоро вы у нас в прихожей и галерее устроите зоопарк!
От черепах пришлось отказаться. Я завел себе рыбок: гюппи, меченосцев и вуалехвосток. Покупал для них живой корм – дафнии – в зоомагазине. Мне тут же о зоомагазине рассказали пару анекдотов. А я уже тогда любил не только рассказывать, но и слушать анекдоты. Молодая женщина у клетки с попугаем: - Ну-ка, птичка, скажи, ты говорить умеешь? - Мадам, откровенность за откровенность – а вы яйца нести умеете?
Мужчина заходит в зоомагазин за белыми мышками для своего удава. Видит клетку с попугаем, вот он и подошел поглазеть. Попугай: - Ширрринка рррастегнута! Мужчина краснеет, отворачивается застегнуть. - Дырррка в брррюках! Мужчина еще сильней краснеет и пытается прикрыть свой зад рукой. - Шнурррок ррразвязан! Мужчина нагибается завязать. - Ты воздух испоррртил! Мужчина, красный как свекла, вылетает из магазина. Голос из клетки с мышами: - Инокентич, с нас причитается, как обычно!
Возни с рыбками было много. Когда появлялись мальки, их надо было сразу же отсаживать в другой аквариум, подальше от взрослых особей, которые могли их съесть. Воду надо было часто менять, она почему-то становилась загрязненной, мутной. Рыбок надо было регулярно кормить. Одна аквариумная рыбка говорит другой: - Как ты думаешь, бог есть или его нет? - А кто, по-твоему, нас кормит?
Пришлось мне от рыбок отказаться – «Трудно быть богом!» Значительно позже, когда у меня уже были дети, я завел волнистого попугайчика. Пытался обучить его говорить. Но у него оказалось другое «хобби»: как только его выпускали из клетки, он садился мне на лысину и, по-видимому, считал ее самым удобным местом, где он во время полетов по комнате может посидеть и отдохнуть.
Когда я и мои школьные товарищи стали постарше, мы почти каждый вечер выходили гулять в город. Конечно, шли по уже описанному мною обычному маршруту: улицы Торговая, Карганова, Цветочный пассаж, Кривая, Ольгинская и, наконец, Приморский бульвар. Основным туалетом на этом маршруте было очень грязное заведение в саду, который все называли Парапетом. Из нас только наш одноклассник Володя Конторович просился в этот туалет, когда мы проходили по идущей вокруг Парапета Кривой улице. Мы хватали его за руки и не пускали. Говорили: - Не ходи, потерпи, представляешь, как тебе будет приятно, если доберешься до туалета только когда придешь домой!
Он вырывался и, выдержав минут пятнадцать, мы его отпускали.
Когда мы были уже в девятом классе, нас на таких прогулках стали интересовать девушки, которые тоже усиленно прогуливались по тому же маршруту. Однако временами наша компания периодически уменьшалась: кто-то из нас предпочитал гулять, ходить в кино или еще куда-либо с девушкой. Иногда, тем не менее, мы вновь объединялись: трое-четверо ребят и столько же девушек.
Надо сказать, что в Баку было несколько театров и филармония. Ходили в оперу, в русский драматический театр, а позже и в театр оперетты. Я предпочитал кинотеатры и премьеры в драме. Классическую музыку я не понимал и не любил. Особенно сильное невосприятие к такой музыке у меня возникло после попыток моих родителей обучать меня игре на фортепиано. А оно начиналось с разучивания гамм. Поэтому ходить в филармонию, послушать концерты произведений таких композиторов как Бах, Бетховен и других, я не хотел. Однажды на такой концерт меня затянули товарищи и девушки, с которыми мы только познакомились.
В некоторых кинофильмах показывают, как пожилые люди во время концертов спят, а когда их будят, они говорят: - Я не спал, я просто получаю удовольствие, слушая музыку с закрытыми глазами!
Я был молод и дремать в филармонии не мог. Как-то в одной из телепередач я услышал рассуждения музыковеда, который слушая концерт какого-то композитора, комментировал:
- Вы слышите, буря, набегают на берег волны, они разбиваются о скалы. А вот сейчас ветер утихает, волны ласково касаются скал, наступает штиль!
Чтобы развеять свою скуку, я тоже начал комментировать вслух то, что слышал. Я, конечно, не музыковед и в том, что нам хочет сказать та или иная часть музыкального произведения, не разбирался. Но комментировал: - Вот сейчас на нас идут танки, вы слышите, как скрипят их гусеницы, а теперь пошла в атаку пехота, вы слышите, как они хрипят! А потом я вдруг заявлял как знаток: вы слышали, первая скрипка взяла ноту «ля», а надо было «ля диез»!
Все сидевшие рядом со мной ребята и девушки смеялись, стараясь делать это негромко, но дирижер несколько раз внимательно бросал на нас осуждающий взгляд. Остановить меня товарищи не могли. Мы сидели в ложе и решили уйти. Больше меня не заставляли ходить на концерты классической музыки. Но когда выступали оперные певцы, я шел и с удовольствием слушал арии из разных опер, особенно мне нравилась музыка Д.Верди.
Позже, когда я уже работал, у нас в коммунальной квартире была построена душевая. Когда я в ней купался, я всегда громко пел разные песни и даже запомнившиеся мне арии из опер. Однажды я уехал в командировку и меня не было целых две недели. Соседи стали спрашивать мою жену, где же Володя, что с ним, мы уже три недели не слышим его пения!
В классах начальной и средней школы занятия меня не очень интересовали. С моей точки зрения главным было получить тройку, чтобы перейти в следующий класс. Родители, а особенно моя мать, убеждали меня: - Надо учиться, не будешь ничего знать, не кончишь школу, будешь всю жизнь рыть землю носом! Почему надо рыть землю именно носом, я не понимал. Нос у меня, вроде бы не похож на лопату! А когда я перешел в девятый класс, меня убедили слова моего отца: - Средний балл аттестата об окончании школы учитывают при поступлении в ВУЗ. Будет у тебя низкий балл, никуда не поступишь, пойдешь работать дворником!
Такая перспектива меня не устраивала. И последние два класса я закончил на четверки и пятерки. Претендовать на медаль было невозможно: с самого начала педагоги говорили, что постоянный «пятерочник» Илюша Горжалцан пойдет на золотую медаль, а почти «пятерочник» Моисей Грановский – на серебряную медаль.
Забегая вперед, хочу передать рассказ Зины, жены Илюши о том времени, когда он с ней поехал в Москву и поступил в аспирантуру. Их направили в общежитие. Когда Зина пришла туда, чтобы оформиться и въехать в выделенную комнату, ее встретила комендант общежития, пожилая русская женщина. Узнав зачем пришла Зина, но, еще не зная ее фамилии, она стала причитать: - Вот вы русская женщина, это хорошо, а тут мне направляют каких-то корейцев или монголов. Надо же, фамилия-то какая! И она по слогам прочла фамилию Илюши и Зины: - Гор – Жал – Цан!
Узнав, что это фамилия Зины, она очень обрадовалась. Она и не подозревала, что фамилия Горжалцан происходит от польского глагола «gorzec» - пылать, гореть, т.е. человек с пылким характером. Но в Баку объясняли немного иначе - говорили, что по польки это горячительный спиртной напиток, а владелец рюмочной – горжалцан. Видимо, какой-то предок Илюши получил свою фамилию по прямой специальности – он торговал спиртным.
Когда я поступил в Индустриальный институт, я узнал, что за пятерки на экзаменах, даже при одной четверке, после успешного завершения семестра давали повышенную стипендию. Я в эти годы встречался с девушками и считал, что всегда и за все должен платить только я, как настоящий кавалер. А на это нужны были деньги. И я немедленно стал готовиться к экзаменам и сдавать их на пятерки. В деканате заметили это и со второго курса меня сделали старостой группы. Я воспринял это назначение как возложение на меня ответственного задания.
Дело в том, что при поступлении в ВУЗ в нашу группу зачислили около 35 человек, некоторых, как тогда говорили, зачислили «условно», т.е. без стипендии: сдашь все экзамены во время сессии, станешь полноправным студентом, а не сдашь – тебя отчислят. В результате от первоначального количества поступивших на первый курс студентов, осталось меньше половины. Несколько человек, попавших в нашу группу, были те, кто отстал от старших курсов. В результате в нашей группе осталось двадцать три студента: десять ребят и тринадцать девушек. С того времени, когда я стал старостой, ни одного студента не отчислили: я считал своим долгом отстаивать права тех, кто в этом нуждался: во время подготовки к сессии помогал всем, кто что-то не понял, не знал, а на экзаменах передавал шпаргалки, воровал экзаменационные билеты.
А однажды по намеку экзаменатора, молодого азербайджанца, преподававшего абсолютно не нужный гидрогеологам предмет «электрические сети» или что-то в этом роде, даже собирал деньги на то, чтобы дать ему требуемую взятку. Собрал деньги, все зачетные книжки и принес к экзаменатору прямо на кафедру. Он не стеснялся: деньги пересчитал, забрал, а потом всем поставил в зачетках оценки. Я тогда и не подозревал, что передача взятки от студентов преподавателю является уголовным преступлением.
К другой благосклонной к проблемам студентов женщине-педагогу, которая должна была поставить студентам «зачет», но заболела, я пришел домой с букетом цветов и зачетками всех студентов группы. И получил для всех зачет. Еще более необычный случай произошел, когда мы сдавали какой-то экзамен, а девушка-студентка заболела. Я попросил ее подругу зайти к ней, принести ее зачетку, и полчаса уговаривал преподавателя поставить ей «четверку», объясняя, какая она хорошая студентка и то, что она лежит с температурой 400, а если он ей не поставит хотя бы «четверку», она потеряет стипендию. И убедил, он поставил в ее зачетку нужную отметку и расписался.
Еще до окончания института, когда я был на пятом курсе, меня зачислили на работу в Управление геологии Азербайджана, где я проработал много лет. Произошло это по рекомендации одного из наших педагогов, преподававших петрографию – Надежды Ефимовны Гухман, являвшейся одновременно главным геологом Управления геологии. Она и еще пара работников передали Митхату Мустафабейли, бывшему в то время начальником Управления, списки рекомендуемых к работе в Управлении студентов. М. Мустафабейли присутствовал на распределении студентов-геологов. И когда я зашел в комнату, где сидела комиссия, он сразу сказал: «Этот уже работает у меня!». И я сразу же получил не нужный уже документ о направлении на работу в Управление геологии Азербайджана.
История моей жизни в годы работы нашла отражение во многих написанных мною рассказах. Поэтому повторяться не буду. Расскажу только о том, как я стал председателем организованного мною геологического кооператива, и что из этого вышло.
Настали времена Горбачевской «Перестройки». В Советском Союзе были разные виды «рублей» - наличные, «по перечислению» и различного рода таких, которые можно было истратить в «закрытых» магазинах. Однако теперь деньги «по перечислению» можно было превращать в наличные. Это и разрешение на создание кооперативов коренным образом изменило жизнь тех, кто сразу же сумел приспособиться к новым условиям.
Был такой анекдот: Советский командировочный в публичном доме в Париже. Девушка прибегает к мадам: - Я не знаю, что он хочет! Мадам посылает более опытную сотрудницу. Та прибегает обратно и тоже говорит: - Мадам, я не знаю, что он хочет!
Мадам идет сама, затем выходит из комнаты и бормочет: - Я держу публичный дом вот уже двадцать лет, но понятия не имею, что значит «оплата по перечислению»!
Я создал геологический кооператив «Булаг» («Родник»). Сперва доходы были не велики, но затем они резко увеличились. Секретарь Кубинского райкома выразил желание поручить какому-нибудь кооперативу изыскать новые источники водоснабжения для города Кубы и разработать проект водопровода. Начальник нашей Экспедиции, мой друг Санан Али-заде, порекомендовал мой кооператив. Я поехал в Кубу и секретарь при мне поручил Председателю Райисполкома заключить с кооперативом договор и для начала выплатить аванс.
Кооператив «Булаг» был мною создан при Гидрогеологической экспедиции, в которой я работал. Заместитель главного бухгалтера стал бухгалтером кооператива. Моим главным помощником стал один мой друг. Он вначале относился к моему проекту создания кооператива скептически, с большим сомнением. Но позже, когда потекли деньги, ему стало ясно, что я затеял доходное дело. Но, в какой-то момент возникла большая проблема.
Мой друг, получивший от меня месячную зарплату, вдвое превосходившую сумму его зарплаты на работе, похвалился этим перед каким-то своим сослуживцем, который оказался «доносчиком, предателем»: он немедленно об этом поставил в известность начальника Управления геологии Экрема Шекинского. Тот вызвал меня в свой кабинет и после громогласного выговора при нескольких свидетелях, предложил мне на выбор два варианта: закрыть кооператив в течение одного месяца или пойти под суд на основании заключения созданной им для этого финансовой комиссии, которая найдет мои махинации, позволяющие выплачивать членам кооператива большие суммы денег. Я его долго просил дать мне хотя бы возможность закрыть кооператив в течение двух-трех месяцев. Но он был неумолим.
Сказал: - Если через месяц день в день на моем столе не будет лежать документ Райисполкома, подтверждающий закрытие кооператива, на следующий день начнется финансовая проверка деятельности твоего кооператива. И поверь мне, даже если все финансы будут в порядке, я поручу комиссии найти то, что является уголовным преступлением.
Выбора у меня не было. Просто закрыть кооператив, когда на нем лежит работа по водоснабжению города Кубы, когда уже получен аванс и оплачен первый этап работы, было невозможно. Но был выход, который, однако, выполнить за один месяц было крайне трудно. Я должен был открыть новый, независимый кооператив. Надо было в течение одного месяца получить разрешение на геологический кооператив, названный мною «Гидросфера», при райисполкоме «26 бакинских комиссаров», заказать и получить штамп, печать и бланки нового кооператива, найти нового бухгалтера, перевести в Банке все деньги со счетов кооператива «Булаг» на открытый счет кооператива «Гидросфера», получить в Октябрьском райисполкоме документ о том, что кооператив «Булаг» закрыт.
Я думаю, что вы все знаете, что такое советская бюрократия и сколько нужно времени, сил, и, особенно, денег, чтобы получить необходимые официальные документы. Я проделал эту титаническую работу и вручил Э. Шекинскому требуемый документ о закрытии кооператива «Булаг», ну а о том, что я открыл кооператив «Гидросфера», он вообще не узнал: мы все воздерживались от разговоров с теми, кто от кооператива не получал денег и кто мог стать новым «доносчиком».
Сложившаяся обстановка вызвала у меня нежелание продолжать работать в Азербайджане. Я и моя жена решили эмигрировать в США. Решение принималось открытым голосованием. Я, моя жена и дочь были за отъезд, а вот сын – против. Лишь посетив через несколько лет наш родной город Баку, он признался, что наша эмиграция была правильным и оправданным шагом.
.....
Через несколько лет я приехал из США в Баку в командировку с работниками нефтяной компании Pennzoil. Хотя американцы занимались вопросами, связанными с нефтью и газом - их добычей и переработкой, они заинтересовались Управлением геологии и тем, чем там занимаются. После предварительного телефонного разговора, я привел их в Управление и познакомил с Э. Шекинским.
Увидев меня впервые после длительного перерыва, он сразу же сказал мне: - Я понимаю, что ты уволился и уехал потому, что на меня сильно обиделся, но в нашей совместной работе времена были разные и, я думаю, что все обиды остались в прошлом. А нашим американским гостям я хочу выразить благодарность за то, что они тебя, нашего заслуженного геолога, хорошо приняли в своей стране и предоставили возможность продолжать выполнять важную работу.
...
