Бакинские фаэтонщики
Бакинские фаэтонщики [править]
2005
2006
Фархад АГАМАЛИЕВ "Старый фаэтон"[править]
Когда после долгого отсутствия в конце 60-х годов прошлого века фаэтоны вновь появились на улицах Баку, люди выходили из домов, высыпали на балконы, чтобы радостно удивиться возвращению навсегда, казалось, исчезнувших изящных двуконных экипажей. Мы с мамой, груженные покупками, шли домой с базара, когда мимо медленно прокатил фаэтон, на козлах которого с торжественной монументальностью древнего патриарха восседал Гурбан-киши в каракулевой папахе. Копыта пары гнедых мелодично прозвенели-процокали по булыжной мостовой; мама проводила его взглядом и дрогнувшим голосом взволнованно произнесла: «Как он подходит этой улице…»
Тема всевозможных карет, фиакров, пролеток и бричек-шарабанов занимает весьма заметное место в мировой и отечественной литературе – столь велико было значение гужевого транспорта в доавтомобильную эпоху. Собственно фаэтоны в пределах Российской империи широкое распространение получили в конце XIX столетия: в эту пору они да еще брички только и допускались к общественной перевозке пассажиров на городских улицах.
Фаэтонная мода быстро охватила тогда и города Северного и Южного Кавказа. Конечно, никак не могла она миновать и Баку, где начинался нефтяной бум, запах больших и часто шальных денег все ощутимее витал в воздухе, и лихая езда как нельзя лучше соответствовала ускоряющемуся темпу и духу нового времени. Высекая искры из гранита мостовых, разлетались легкие коляски во все стороны по старым улицам, развозя по разной необходимости вальяжных купцов и гочу (гангстеров по-нынешнему), репортеров, посланных отрабатывать «информационный повод», и влюбленных под окна предмета томных воздыханий.
Красиво смотрелись фаэтоны ночью: по бокам козел крепились два фонаря, в них горели свечи или карбидный газ; сейчас сказали бы: фары и стоп-огни. Отдельная песня – разнаряженные фаэтоны на свадьбах, когда от внезапного ружейного залпа друзей жениха кони могли понести совсем не к месту назначения, такое тоже случалось.
Увы, в годы моего детства о фаэтонной составляющей биографии родного города мы знали все больше по книгам да по киносюжетам, которые обессмертила музыка великого Узеира Гаджибекова: «Аршин мал алан», «Не та, так эта»… На старых бакинских улицах того времени погромыхивали арбы, к которым мальчишки цеплялись сзади, чтобы прокатиться, рискуя схлопотать кнута от возницы. Но на нашей улице жил уже упоминавшийся Гурбан-киши; благодаря его рассказам мы были значительно лучше, чем другие сверстники, осведомлены об этих двуконных экипажах.
Гурбан-киши – да упокоит Аллах его светлую душу, хороший был человек – замыкал старый бакинский род потомственных лошадников, переквалифицировавшихся в фаэтонщиков в начале минувшего века. Он знал очень много «лошадиных» историй; надо сказать, что этот фольклор ничуть не уступает охотничьему или рыбацкому по разнообразию фабул и склонности к гиперболам. Гурбан-киши говорил о серебристой гриве какого-то небывало умного вороного жеребца по кличке Тара, а поскольку мы слышали, как он напевал грустную песенку со словами: «Файтончуям атым тара, озум чаван, бахтым тара», что означает: «Фаэтонщик я, а конь мой черен, молод я, но судьба моя черна», – то ясно было, о каком именно жеребце он пел и тосковал: то был конь из его детства, а песенка, видимо, была семейная, профессиональная.
Рассказывал о том, как однажды, когда он только начинал карьеру фаэтонщика, треснула подкова на левой задней у одной из двух лошадей, а кузнеца на обозримом вокруг пространстве нет; кобыла хромает, то и дело останавливается, а важный господин, которого он вез на вокзал, нервничает, ругается, словом – караул!.. Так сам Гурбан-киши и перековал лошадь прямо на улице, по счастью, «запаска» была – вот какой с юных лет был он умелец по лошадиным делам. Но главное в рассказе о нем вовсе не это.
Когда в конце 1960-х годов на бакинские улицы вернули фаэтоны, то были они сработаны по старым образцам, благо чертежи в архивах городского хозяйства сохранились. И были новые «старые» фаэтоны вполне стильные, но, понятно, унифицированно-одинаковые. А экипаж, которым в пору бакинского фаэтонного ренессанса дебютировал старый Гурбан-киши, был особенный. Изысканно изящный, легкий, с откидным верхом из настоящей кожи, а не из заменителя, как на других. Спинки сидений были обиты красным панбархатом; благородно мерцал черный лак, который покрывал корпус; упругие рессоры и резиновый ход делали неощутимыми любые дорожные неровности. Все это я знаю не понаслышке: Гурбан-киши тогда бесплатно катал всех желающих с нашей улицы. Желающих было много. Но как, откуда взялся такой красавец? Выяснилось, что долгие десятилетия, пока фаэтоны были отлучены от бакинских улиц, он дожидался своего часа в одном из апшеронских селений – и дождался!
Красоту ему вернул Гурбан-киши. Время становится архитектором руин, когда вещи, созданные для повседневного использования, для жизни, от жизни изолируют; тогда они медленно умирают. Фаэтон, о котором идет речь, хранился в сарае долгие годы, прикрытый разным хламом, в полуразобранном виде. Но – хранился! Почему года за два до того, как фаэтоны было решено вернуть на бакинские улицы, Гурбан-киши исподволь начал приводить в порядок семейную собственность? Знал ли что или сердце последнего представителя старого рода лошадников и фаэтонщиков подсказало: пора, наступает срок? Бог весть. Да и не в том суть. Она в том, что человеку было важно сохранить, несмотря ни на что, не только фольклор фамильной профессии, но и ее материальное присутствие в составе жизни. Верить, что профессия еще будет востребована, и быть готовым к ее возрождению.
…Последний раз с Гурбан-киши я виделся четверть века назад. Мы с друзьями после превосходного ужина в ресторане старого «Интуриста» вышли на улицу и стали ловить такси до Сумгайыта, куда нужно было ехать по делам. Экипаж подошел неслышно; звук копыт тонул в размягченном жарой асфальте. «Эй, сын Муталиба, куда подвезти?» – я узнал голос Гурбан-киши. Конечно, моложе он не стал, поседел совершенно, но на козлах восседал прямо. Он спустился, мы обнялись. «В Сумгайыт поедете?» – спросил я его шутливо. Гурбан-киши, улыбнувшись, ответил: «Ты же знаешь, у меня номер бакинский, ГАИ прицепится. Давай до автовокзала подброшу».
И мы покатили по набережной, потом по старым кварталам. То была чудесная, незабываемая поездка по ночному Баку. Уместно здесь отметить, что номерные знаки фаэтонам присваивались, как и автомобилям, в ГАИ, разве что вождение возницы не сдавали. Их профессиональную пригодность определяли коллеги: уже по тому, как новенький подходил к лошади, они понимали, фаэтонщик он или нет. Впрочем, «новенький» – это фигура речи; профессионалов-фаэтонщиков в Баку было совсем не много, и все они друг друга хорошо знали. А ночевали фаэтоны и лошади за стенами Ичери Шэхер. Хозяева заботливо ухаживали за своими лошадьми, протирали их губкой, смоченной в теплой воде, укрывали попонами. А по утрам из Гоша гала гапысы, то есть из Двойных крепостных ворот, один за другим выезжали чистые экипажи…
Я и сейчас люблю щемяще-меланхолическую песенку «Старый фаэтон», которую в 70-х пел Вахтанг Кикабидзе, где есть такие слова: «Отскакал свое старый фаэтон, годы мимо пронеслись»… Не согласен только, что «отскакал». Служит и будет служить, покуда он «подходит» старым бакинским улицам. А они «подходят» фаэтонам.
Спасибо автору за прекрасные воспоминания
