Александр Грич. Сага о Криманах

Александр Грич. Сага о Криманах

“Скачут по аулу три всадника…”

С чего начать? С главного.
Любимый тост Эльдара (произносимый очень редко и в очень узком кругу):

Ночь. Скачет по аулу всадник. Стучит в окно. “Выходи”. – “Сейчас”. – Скачут по аулу два всадника. Стучат в дом. “Кто там?” “Выходи” – “Иду!” Скачут по аулу три всадника. Стук в окно: “Выходи!” – “Зачем?” – “Не нужно, оставайся!”
Скачут по аулу три всадника.

Эльдару Криману, человеку, который постучал в мое окно...

...Сижу на внутренней веранде и дожидаюсь, когда оденут детей, и мы с Эльдаром поведем их гулять на бульвар. Смотрю во двор и думаю, как изменился этот дом и этот двор за те годы, что я тут бываю. Прежде двор этот казался, да и был, наверное, просторным, почти огромным. Хватало места и для футбольных сражений, и для баскетбола. А уж в прятки и казаки-разбойники – тут и говорить не приходится. Дом этот относился к числу тех немногих, для которых у старых бакинцев были собственные имена. Как “Бешмартебе” на Шемахинке или “Бузавнынефти” на Низами… Дом этот называли каспаровским. Имя Каспар для кого-то вызывает ассоциации с волшебниками, чудесами. “Как из камня сделать пар знает доктор наш Каспар”. Для бакинцев это сказочное сочетание расшифровывалось просто – Каспийское пароходство. Официально оно называлось, вероятно, Каспийское морское пароходство министерства морского флота СССР – или как-нибудь в этом роде. Но язык – прекрасный инструмент проверки и отбора. Не было, сколько я знаю, Черпара на Черном море или Белпара – на Белом. А полусказочный Каспар в реальном виде республиканского министерства присутствовал в жизни моего поколения, сколько я помню – всегда. Помимо судов, грузовых и пассажирских перевозок, в Каспаре была еще и мощная сеть судоремонтных заводов – знаменитые имени “Парижской Коммуны” (в просторечии – Паркомуны) по дороге на Баилов, “Закфедерации” в Черном городе и еще заводы поменьше.

Говорю об этом так подробно, потому что волею судеб я пришел в этот каспаровский дом у центрального входа на Бульвар впервые, когда мне было лет 7, да так судьба сложилась, что с тех пор бываю там почти всегда, когда приезжаю в Баку. Потому что этот дом связан для меня с семьей Криманов. С Эльдаром мы учились с первого класса в бакинский школе № 6. Это значит, стаж нашей дружбы – страшно не только сказать, страшно подумать - почти шестьдесят лет. 60!!. Сумму прописью, пожалуйста! Она того заслуживает.

Шестая спортивная

Шестая школа, в первом классе которой мы с Эльдаром встретились, называлась в городе “спортивной”. На традиционных тогда эстафетах “За нефть и хлопок” и посвященных Первомаю и 7 ноября, “шестая” неизменно побеждала по группе школ с большим отрывом, двумя составами… Когда в Лос-Анджелесе я попадал в пробки из-за того, что город перекрывали к знаменитому местному марафону, я живо вспоминал это волнение, красную майку, где белым мостиком было написано на груди слово “шестая”, белые трусы и белые тапочки, вычищенные зубным порошком, и завистливые или ревниво-недоброжелательные взгляды соперников, и перекрытые милицией улицы, и появление самой эстафеты, с автомобилями и мотоциклами сопровождения, и холод эстафетной палочки в руке, и пятна лиц на тротуарах, и доносящиеся выкрики, свист, аплодисменты. И фотографирование победителей на площади у Дома Правительства.

…Душой всей этой спортивной жизни был Леонид Эдуардович (“Лендардыч”) Юрфельд, чей отец приехал в начале ХХ века из Швеции на работу на бакинские промыслы, да так и остался. Нас это совершенно не удивляло, и экзотикой не выглядело. На большую нефть в Баку (а в 1900 году здесь добывалось около половины мировой нефти) съезжались со всего мира. Со всей Европы – это уж точно. Поэтому мы росли в таком разнообразии фамилий и прозвищ, в таком цветнике невероятно причудливых сочетаний имен и отчеств отцов, матерей и знакомых, что удивляться чему-то и в голову не приходило.

Я уже писал, что ненавижу пасторальные описания того, как разные нации чудно уживались в одном дворе с одной водопроводной колонкой и туалетом на 20 семей. Но эта неприязнь не к факту бакинской многонациональности относится, а к творцам подобных произведений.

Итак, Юрфельд. И его крик перед строем у меня в ушах до сих пор: “Шестая, ра-а-а-вняйсь!” Или несколько более экзотические крики на столь же высоких нотах, например: “Фролов! За сколько серебряников продался международному империализму?.. За сколько минут собственного удобства решил подвести тридцать пять стоящих в строю товарищей?” (Это Фролову, опоздавшему на три минуты на физкультуру).

Так или иначе, школа была престижной и “спортивность” ее, и Юрфельд играли в этом определенную роль. Так случилось, что я учился в разных школах – но шестая была и остается в памяти главной. Замечательные педагоги. Доски, где золотом и серебром написаны имена лучших выпускников школы. Сторож Шаваш, всегда в сапогах и галифе, звонивший в металлический треугольник.

5 марта 1953 года. Портрет Сталина в цветах с траурными лентами. Мы с траурными повязками в почетном карауле. В день похорон нет занятий. Нас ведут на бульвар к Дому Правительства. Долго держат в строю, а потом разрешают ходить и разговаривать, но не кричать и не шуметь. По радио передают траурный митинг с Красной Площади. Как написал местный поэт:

Я слышу скорбный голос Маленкова
И Берии, и Молотова речь…

Так как ошибаться он не мог, то с тех пор я знаю, кто именно выступал. Реально же запомнился голос Берии – из-за сильного акцента.
Кто этого всего не прошел, кто не успел покричать хором: “Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!” – тот моих ровесников не поймет. Впрочем, так оно всегда и бывает, когда меняются поколения.

Вместе с поколениями и “каспаровский” дом менялся. Каждый год прибавлялось автомобилей – в итоге они вытеснили все остальное. Потом стали строить башни для лифтов у каждого подъезда. Что еще? Даже и не знаю, но это все потом, а тогда, в начале 50-х…

Иногда я заходил утром за Эльдарчиком, и мы шли в школу пешком. Было два пути – по набережной или по кривым улочкам старой Крепости, потом – через садик Пионеров, а там прутья чугунной ограды в одном месте были выгнуты так, что можно было пролезть. Не помню, кто из старших ребят тогда научил меня простой истине – “пролезла голова – считай, и ты пролез”. На крепостных улочках Эльдар показал мне как-то дом своего деда – первого азербайджанца, капитана на Каспии. По-моему, этот дом и сейчас существует. Так что с морем была связана вся жизнь семьи Криманов.

Родители

Отец Эльдара и Рауфа – Израиль Давидович долгие годы был главным инженером Каспара. Даже не знаю точно, сколько сменилось начальников при нем, да какая разница?.. Мать – Эльмира Алиабасовна работала всю жизнь инженером в конструкторском бюро.

Они были прекрасной парой: он – высокий, сильный, косая сажень в плечах. Она – очаровательная горянка - легкая, хрупкая и постоянно находившаяся в движении, причем в этом движении никогда не было и оттенка суетливости. Он - всегда очень спокойный, никогда не повышавший голоса. Случалось мне видеть его в непростые рабочие моменты – он никогда не приказывал. По тональности его приказания были похожи на просьбы. Подчиненные однако прекрасно знали, что к чему, и эти просьбы выполнялись четче иных жестких указаний.

Не сдерживал эмоции он очень редко. Мне рассказывали про один из таких случаев. Эльдар готовился защищать кандидатскую диссертацию. Надо было к защите сделать кое-какие демонстрационные графики. И старший Криман попросил помочь с этим одно из КБ пароходства. Естественно, тут же нашлись бдительные товарищи, и “наверх” ушла анонимка. О, блаженной памяти советская власть! Известно, что для вышестоящих организаций такие анонимки были – чистое золото. Факты легко проверить и подтвердить, формулировка роскошная – “использование служебного положения в личных целях”, а то, что ситуация на деле гроша ломаного не стоит – это никого не волнует.

Итак, на заседании руководства пароходства начальник в мягкой форме сделал главному инженеру внушение, объяснив, что именно в его действиях неверно. Криман молчал. И только когда начальник решил затронуть моральную сторону дела, произнеся нечто вроде того: “Вы, Израиль Давидович, такими поступками оказываете дурную услугу воспитанию своих детей!” – Криман прервал его: “Не стоит вам заботиться о воспитании моих детей, - сказал он сухо. - Они оба достойные люди, кандидаты наук, у обоих хорошие семьи. Вы лучше позаботьтесь о воспитании своих детей…”

Зная старшего Кримана, мне кажется, понимаю, что произошло. Он никогда бы не позволил себе сделать что-то в ущерб производственным делам – не та закваска. Но понимая правила советских игр, он участвовал в заседании и молча выслушивал претензии, которые, как это было ясно всем присутствующим, были никчемными. Все до тех пор, пока выступающий не перешел черту, для него, Кримана, принципиально важную…

Года два я работал на одном из небольших судоремонтных заводов Каспара. Привлекли меня туда из НИИ небывало высокой по тем временам для меня зарплатой – чуть ли не на 40 рублей в месяц больше, чем я получал в лаборатории. Работалось мне хорошо, и отношения с директором были хорошие. Как-то он вызвал меня в середине дня: “Руководство пароходства вызывает по вопросу твоего цеха. Переодевайся, прими приличный вид”.

До чего же я был удивлен, когда увидел в кабинете, куда мы пришли, Израиля Давидовича. Не совмещалось это у меня в голове, хотя я и знал (теоретически), где он работает. Старший Криман тоже удивился: “А ты, герой, какими судьбами здесь?” - “Я уже год тут работаю…” - “Вы его… знаете? – осторожно спросил мой директор. – “Это – товарищ моего сына. Хорошо знаю!” И Криман потратил две минуты на расспросы личные. А потом перешел к делу.
“Ты почему мне не сказал, что с Криманом знаком? “ – спросил директор, когда мы вышли. “В голову не пришло. А какая разница?” Директор посмотрел на меня и ничего не добавил. Но то, что мне тогда и в голову не приходило дать кому-то знать, что существует высокое знакомство – это говорит и о времени, и о том, как в наших семьях к таким вещам относились.

Вообще-то Израиля Давидовича я видел совсем не часто, хотя в школьные годы дома у Эльдарчика бывал постоянно. Старшего Кримана, как любого руководителя, застать дома было непросто. Вечерами дома всегда бывала Эльмира Алиабасовна. Вспоминю ее с нежностью. Тихое очарование и доброта исходили от этой женщины. Я, кажется, никогда не видел ее сидящей на месте. Хлопоты по дому и на кухне, непрерывные (но никогда не навязчивые) заботы о детях, а потом – и об их женах, а потом – о внуках.

Она говорила негромко, никогда не смеялась взахлеб, но когда на ее лице появлялась улыбка – словно солнышко выходило из-за туч. Она всю жизнь работала, была толковым и знающим инженером. Природная мудрость и мягкость сочетались в ней с несгибаемостью, когда надо было сказать “нет” – она это делала не колеблясь, когда надо было занять четкую позицию – она вставала скалой. Занятно: почти во всех конфликтах любимых сыновей с их женами она решительно и бесповоротно выступала на стороне жен – даже когда вопрос был спорный или по сути правы были сыновья. Дело тут, мне кажется, не в пресловутой женской солидарности. Эльмира Алиабасовна понимала уникальную роль женщины, матери и хозяйки как главной и незаменимой хранительницы домашнего очага. А потому не боялась оказаться несправедливой к сыновьям – для блага их же семей и их будущего. Так она жила – в работе и заботах о близких, так она и из жизни ушла, как праведница – упала посреди обычных хлопот, а на следующий день ее не стало. Я уже жил в это время в Лос-Анджелесе, но когда Эльдару позвонили из Баку – мы были вместе в Москве, в гостях у нашего бакинского товарища Миши Вартанесова, тоже, увы, ныне покойного… Эльдар прямо оттуда уехал в аэропорт.

Не люблю восточных притч, которые, как легенды о классическом Узун-Кулаке обожают журналисты, из кино узнавшие, что “Восток - дело тонкое”. Но Эльмира Алиабасовна в моем представлении была из тех женщин, которые могли, по преданию, бросить платок между враждующими – и опускались руки, сжимающие клинки, и не проливалась кровь.

У меня вопрос – а кто-нибудь из многочисленой братии, пищущей о забитости и приниженности женщины Востока, кто-нибудь из них когда-нибудь хоть на минуту задумался, какой реальной властью должна обладать женщина, чтобы брошенный ею платок был способен остановить смертельную схватку?

Нет, в разговоре о семье Криманов мне без Востока не обойтись… И не только потому, что на юбилей московские коллеги преподнесли Эльдару талес и кинжал в чеканных ножнах, Тору и Коран. Это – только слабое отражение действительности, только попытка передать два начала, еврейское и кавказское (азербайджанское, кумыкское), каждое из которых так ярко в нем проявилась.

Кишиллик

Я потому и начал разговор с родителей Эльдара, чтобы хоть косвенно и несовершенно попытаться показать истоки его характера и семейных традиций.

К семейным традициям мы еще вернемся, потому что никакой разговор об Эльдаре без них немыслим. А сейчас я хочу вернуться к давно забытой игре: определим одним словом характер и личность человека. Выясняется, что во-первых, одним словом определить человека, даже “вчерне”, даже приблизительно – очень трудно. Это понятно: люди многогранны, как тут выбрать верное слово и не ошибиться?

Для Эльдара у меня такое слово есть, и я выбираю его из многих, которые могли бы подойти, не колеблясь.

Это азербайджанское слово “кишиллик”. Киши – это мужчина. Кишиллик, стало быть, мужчинство. Не мужество – мужество это прекрасное, но особое состояние. Не отвага – отвага тоже более или менее импульсивное. Кишиллик – это состояние, в котором человек живет постоянно. Это – кодекс чести, согласно которому он живет. Это не отвага – подойти к человеку, от которого все отвернулись и встать рядом с ним. Это кишиллик. Это не мужество – помогать деньгами больному товарищу, когда у тебя самого нет ни копейки. Это – мужчинство. Это – не подвиг, когда московский милиционер задерживает тебя в электричке по причине кавказской внешности и обращается с тобой по-хамски, не ответить ему ничем на грубость, вести себя с выдержкой и достойно. И когда милицейские провокации не достигают успеха и лейтенант в отделении устало, но уже почти по-человечески спрашивает: “Ну, скажи, как относиться к вашей нации?” - посмотреть ему в глаза и сказать без улыбки: “Хорошо относись”.

Быть первым рядом с человеком, у которого горе. Не со словами утешения, а с делами, которые отвлекают от беды и возвращают человека в строй. Годами бороться с собственными тяжкими болезнями, и никогда не делать их темой разговора – ни в компании, ни с близкими.

Один только раз за все эти годы он мне сказал: “То, что я удержался на краю, не загнулся – это четыре руки – Юля и Руфат, Руфат и Юля…” Юля – нынешняя жена Эльдара, Руфат – старший сын.

Все было… Сложное лечение. А в промежутках – командировки в Бузулук, Нижневартовск, Тюмень, интенсивная работа в Москве, совещания в Твери. А еще надо успеть в Париж, в Лондон и в Цюрих и вообще жить так, чтобы другим становилось завидно… Это – не отвага. Это – мужчинство.

Вспоминаю картинку – то ли из популярной книжки Перельмана, то ли из детского учебника: голова человека, как гора, а в тоннель рта заезжает поезд. На платформах - холмы зерна, груды окороков, хлебов, дальше прицеплены цистерны молока… Так суммировалось, сколько съедает и выпивает за свою жизнь человек.

Какую картинку придумать, чтобы изобразить графически добро, которое человек сделал и делает? Нет таких картинок и не будет, потому что всякое настоящее добро чаще всего не видно со стороны. Но оно никуда не исчезает – я верю в это. Пусть благодетель (т.е. тот, кто это добро делает), об этом не говорит. Вроде бы так все и было… Такие люди морщатся, выслушивая слова благодарности, и переводят разговор на другое. Зато сами благодарят за ничтожный подарок так, будто их осчастливили. Эльдар – такой.

Можно сказать о человеке много высоких слов.
Но есть главное, чего словами не скажешь. Я, во всяком случае, не умею. Чувствую себя счастливым человеком, потому что друзья подарили мне это главное. Эльдар – первый из них. Ему я обязан тем лучшим, что есть во мне. А то, что помимо этого лучшего, много чего другого – это не его вина.

Столько раз, когда бывало трудно, обращался я мысленно к нему. И обращаюсь, и буду обращаться. Не у всех есть рядом такой пример. Точнее – мало у кого есть. Еще точнее – почти ни у кого его нет. Уже за одно это надо быть всегда благодарным небу и всегда это помнить.

… А если у меня не получится портрета крупными мазками – ну, пусть будут отдельные картинки. Пусть мелкие цветные стеклышки составят панно - мозаику, шебеке – это уж как хотите.

С чего начать? С главного. Любимый тост Эльдара (произносимый очень редко и в очень узком кругу):

Ночь. Скачет по аулу всадник. Стучит в окно. “Выходи”. – “Сейчас”. – Скачут по аулу два всадника. Стучат в дом. “Кто там?” “Выходи” – “Иду!” Скачут по аулу три всадника. Стук в окно: “Выходи!” – “Зачем?” – “Не нужно, оставайся!” Скачут по аулу три всадника.

Автомобильные мотивы

Машина была - старая “Волга” М-21. Танк. Царица полей. Потом, долгие годы болотного цвета “девятка”. Особая процедура – ее мытье по воскресеньям. Все в том же каспаровском дворе. Никакой спешки, никакой суеты. Это – процесс. Любимая процедура. Театр одного актера – Эльдара Кримана, но всегда с блестящим результатом – чистая внутри и снаружи, блистающая лаком машина. Смешно сказать – на весь уже тогда миллионный город – то ли две автомойки, то ли три. Не помню, чтобы мы когда-то пользовались ими.

В первый раз водительские права я получил в институте, где на кафедре военной подготовки это входило в программу. Водить учились на грузовиках-трехтонках… А водили на той же площади у Дома Правительства, куда нас детишками приводили во время похорон Сталина, где проходили военные парады, где шли в смутное время митинги, изменившие судьбу страны, где и мне однажды пришлось выйти к главному микрофону на площади, на которой собралось, как тогда говорили, около миллиона человек… Это не сравнить со студией, где ты говоришь перед микрофоном и камерой, а тебя могут слышать хоть миллионы, хоть сто миллионов…

Многие сотни тысяч живых людей, собранных вместе, огромная черная масса, светлые пятна лиц, живая, шевелящаяся, передающая (это физически ощутимо) тебе свою энергию, свой настрой. Это ощущение сродни нависанию над бездной, куда смотреть страшно, а отвести взгляд – почти невозможно. Толпа гипнотизирует…
Но к этому мы в свое время вернемся.

А теперь снова об автомобиле. Машину себе я купил лет через 15, естественно, понадобилось учиться водить заново. Трудно было, вставал из-за руля с мокрой спиной. Мудрый Фикрет Годжа утешал меня: “Ты же знаешь, что шофера – самый тупой народ, знаешь? Вот! А машины они хорошо водят. Не огорчайся, привыкнешь!” И, как всегда, настоящий поэт оказывается прав, даже когда говорит вещи странные…

Так вот, водить машину меня учил Эльдар. Мы занимались на его “девятке” долгими часами – ездили по городу, уезжали в пригороды, к аэродрому, на приморские пляжи. Обучение вождению – дело не слишком сложное, но я наблюдал, как людей учат и очень часто бывал свидетелем конфликтных ситуаций. Как ни странно – тем чаще эти ситуации возникали, чем ближе были отношения у учителя и ученика.

Тут, наверное, самое время сказать, что отношения мои с Эльдаром в быту, когда что-то обсуждается – были и остаются сложными. Переход от совершенно мирного обмена информацией к перепалке и резкому взаимному недовольству совершается быстро и почти незаметно. С годами мы оба “помягчели”, но даже смешно, с какой легкостью мы можем сцепиться, как говорится, на ровном месте…

Но это – в обычной жизни. А когда Эльдар меня учил – это было легко, просто и приятно. Ни намека на конфликт, на то, что могло вызвать недовольство. Хотя ученик я был не слишком удобный, и не слишком способный. И про себя, зная Эльдара, заранее представлял, что именно я услышу в ответ на очередную свою ошибку. И ошибался. Комментариев не было. Бедная Эльдарчикова машина! Своей “манерой вождения” я сократил ей жизнь на несколько лет. Одно мое неумение переключать скорости чего стоило! Коробка передач визжала, ревела и стонала. А Эльдар молчал, только головой время от времени поводил, как от зубной боли… Зато когда я делал успехи – правильно выполнял разворот или хорошо “вписывался” в поток на магистрали, грамотно сделав перегазовку, и торжествующе смотрел на него – он продолжал равнодушно глядеть вперед.

”Хорошо?” – не выдерживал я. И получал в ответ: “Ты же сам знаешь, что хорошо. Чего спрашиваешь?”. Эльдар первый человек, который научил меня правилу “Три “Д”, которое читалось так: “Дай Дорогу Дураку”. Потом, когда я уже сравнительно нормально водил машину и, как любой неофит, наверное, любил щегольнуть своим умением, я получил от него замечание за рискованный маневр. Было это на повороте с Гуси Гаджиева на площадь у Беш Мэртэбэ. “Но ведь дорога моя!” – горячился я. Эльдар посмотрел, помолчал и только через пару минут сказал: “Знаешь, говорят в Берлине на одном из кладбищ есть эпитафия. Она читается так: “Он имел преимущество”. Возразить я и тогда не сумел, а теперь и не хочу. Водительские эти принципы очень помогли мне не только на дорогах, но и в жизни. Когда я учил детей водить, я старался им передать эти принципы. И учить их старался так же спокойно, как Эльдар меня.
…И еще одно правило. “Ехать надо так, - говорил Эльдар, - чтобы ты как можно реже нажимал на тормоза”.

Шахматы на отдыхе

Как-то мы отдыхали вместе с Пицунде в писательском Доме творчества. Чудесный это был дом, пришедший на смену старому дому в Гаграх. Красавец то ли в 12, то ли в 14 этажей, где было, по нынешней жизни я бы сказал – как на американских курортах в Мексике. Будни и заботы оставались за оградой этого дома.

В Пицунду я отправлялся каждый год, любимые месяцы были конец сентября – начало ноября – бархатный сезон. Утро начиналось с теннисного корта.Б
Занятные бывали здесь партнеры. Однажды один славный представитель МИДа с какой-то троцкистской фамилией – то ли Зиновьев, то ли Каменев – после игры с энтузиазмом и восхищением расссказывал мне о Сан-Франциско, где работал. А время-то было глубоко советское… “В общем, неплохо там живется?” – спросил я его в простоте. Он посмотрел на меня странно, я думаю, с сочувствием, но взял себя в руки. “Америка великая страна, - сказал он совершенно серьезно. – Она долго еще будет, - он сделал маленькую паузу, - долго еще будет наступать нам на пятки!” Лет тридцать с тех пор прошло, а я все еще помню эту фразу дословно. И думаю - я бы так сформулировать не сумел.

… Но Эльдар в теннис не играет. Это – две статьи, по которым мы с ним всегда принципиально расходимся – теннис, к которому он был всегда равнодушен, и домашние животные, которых он активно не любит – никогда не говоря об этом вслух, впрочем. В бакинской жизни случалось, что только глядя на то, как напрягается его лицо при приближении нашего серого кота, я спешил убрать “меньшего брата” и разрядить обстановку. Теннис – ну с теннисом могло бы получиться, как получилось у меня вытащить на корт другого моего близкого друга Багатура. Он стал играть, когда ему уже было за 30. И до сих пор играет. А с Эльдарчиком – не вышло.

Вот из-за того, что в теннис мы не играли, мы в Пицунде резались в шахматы. Понимаю, что для такой интеллигентной игры слово неподходящее, но другого нет. Потому что играли мы подряд партий по 20-30, до полного изнеможения, причем где-то посередине начинались откровенные “зевки” – то у меня, то у него. Почему-то мне помнятся частые зевки ферзей, после которых, естественно, партия заканчивалась. Возвращать ходы назад у нас не было принято. Что мы во время этих поединков друг другу говорили – описывать не стоит. То, что всерьез друг на друга обижались и даже не раз расходились по своим комнатам, прервав игру – это факт. Потом остывали и встречались, как ни в чем не бывало.

Благодаря Эльдарчику, я познакомился вообще со многими интересными людьми – и в Баку, и в Москве… Та поездка в Пицунду не стала исключением. Там тогда отдыхала и готовилась к каким-то соревнованиям шахматная сборная СССР. А Эльдар любит шахматы и интересуется шахматистами. Вот благодаря этому мы и познакомились с интереснейшими людьми, о которых я до сих пор вспоминаю. Гениальный Михаил Таль – я о нем, конечно же, многое читал, но благодаря Эльдару он дважды приходил к нам в гости, рассказывал, отвечал на вопросы и оказался милейшим человеком и великолепным собеседником.

Чета Геллеров – легендарный Ефим – коренастый, крепкий, из любимой мной породы евреев-биндюжников, живая история советских шахмат. А в жизни – предельно скромный сдержанный человек. И очаровательная жена Оксана – из женщин, чье обаяние с возрастом, кажется, только увеличивается.

Лев Полугаевский – с ним Эльдар просто подружился, они потом в Москве не раз встречались. С Полугаевским связаны два запомнившиеся эпизода. Тогда у всех “на слуху” был матч Корчной – Полугаевский. Вспоминаю, Полугаевский рассказывал, как у них с Корчным во время матча случился неприятный разговор, во время которого Корчной позволил себе замечание “неприличное, почти хулиганское” – по словам Льва. Мне было очень интересно, что же в точности произошло, и я несколько раз выжидал “удобных”, на мой взгляд, моментов, чтобы “расколоть” гроссмейстера. И, наконец, дождался.

“Вы понимаете, я когда задумываюсь, - импульсивный Полугаевский обвел нас глазами, - когда я в течение партии задумываюсь, я не всегда себя контролирую. А тут я в эндшпиле решил сделать ход, взял ладью – и не сразу поставил ее туда, куда собирался. И вот этот Корчной повел себя совершенно безобразно." – Полугаевского настолько задело это происшествие, что он и теперь покраснел. – "Он совершенно безобразно себя повел… Он сказал…" - Мы с Эльдаром напряглись, готовые услышать чудовищные слова, которыми обменялись гроссмейстеры. – "Он сказал… - Лева глубоко вздохнул. - Он сказал: “Где вас учили играть в шахматы?” Я чуть не рассмеялся вслух, настолько невинным показался мне вопрос. “А ты что?” – невозмутимо спросил Эльдар у Полугаевского. – "А что я? Я ему ответил: “Там же, где и вас, понимаете…” – сообщил Лева и было видно, что происшествие его сильно задело.

В другой раз они пришли озабоченные. “Послушайте, - сказал Лева, – есть такой поэт – Кирсанов? Что вы о нем знаете?” Я коротко рассказал. “Но он – хороший поэт?” – “У него примерно такой же рейтинг в русской поэзии, как у вас – в шахматах," - ответил я вполне искренне. Как потом оказалось, гроссмейстер познакомился с родственницей поэта, поэтому и интересовался…

Это удивительная черта Эльдара – завязывать знакомства с людьми, когда случайные встречи перерастают потом в долголетние дружеские отношения – черта редкая. Но куда реже то, что в моем понимании, является одним из стержней жизни Эльдара – верность старой дружбе.

…Как-то раз он обратился ко мне с просьбой – нельзя ли в Лос-Анджелесе опубликовать книгу? Я знал, что Эльдар, кроме научных статей, никогда ничего не писал и писать не собирается. Поинтересовался – чья книга? Оказалось – приятель юных лет, давным-давно из Баку уехавший. Сейчас – заболел и материально нуждается. Это о его книге Эльдар меня спрашивал. Увы, даже если бы автор был гением, публикация в американской эмигрантской печати ему бы денег не дала, не тот случай. Но речь не об этом, а о стремлении и готовности Эльдара помогать. Он мне никогда об этом ничего не сказал, но из других источников я узнал, что он помог нашему знакомому деньгами, хотя сам в это время нуждался и за душой ни копейки не было.

Сейчас, глядя на Эльдара, ведущего вместе с коллегами налаженный перспективный научно-технический бизнес, связанный с повышением эффективности нефтедобычи, я вспоминаю людей, которым он помогал. Советом, добрым словом. Лекарствами. Визитом знаменитого врача, привезенного домой к больному в самый нужный момент. Деньгами. Помощью в получении жилья. И опять – деньгами, скажем, заплаченными врачу, о чем сам больной и не знал ничего. Потрясающее умение помогать так, что у того, кому помогают, не возникает комплекса неполноценности. Напротив, Эльдар умеет делать вид, что ничего особенного вроде и не произошло. Кишиллик. Мужчинство.

Трудные времена

…Дрожь идет по коже, когда вспоминаю, какие времена и перипетии пришлось пережить Эльдару в Москве, когда он перебрался туда из Баку. Время было трудное для страны, которая рушилась. Время было трудное и в личном плане – распалась прежняя семья, хотя помощь и крепкие связи с детьми и с Солмаз остались… Но тогда, когда временно царили, по точному выражению Максуда Ибрагимбекова, бозбаш-патриоты, жизнь интеллигентных людей стала трудна.

“А что – Криман? – заявил на собрании в Центре космических исследований один из таких “бозбашей”. – Мы с такими Криманами в космос не выйдем!” (Аппаратура, в создании которой Эльдар с коллегами принимал участие, к этому времени уже десяток лет “летала” в космос.)

О космической работе Эльдара, о его непрерывных поездках в подмосковный “закрытый” Зеленоград, вообще о работе на советскую “оборонку” – разговор особый. Вернусь к тому, очень трудному в его жизни периоду, когда, казалось, сломалось все, построенное годами. А что будет на этом месте и будет ли что-нибудь вообще – этого никто тогда не мог сказать. И, если правда говорят, что жизнь – штука полосатая, то тогда у Эльдара совсем черные полосы перемежались с темно-серыми. Доходило до того, что приходилось наниматься и мыть полы в метро – так, чтобы никто не знал. И я бы не узнал об этом, но рассказал мне однажды на третьей бутылке наш с Эльдаром бакинско-московский близкий товарищ, которого уже нет в живых – Миша Вартанесов. Он сам в ту пору очень помогал Эльдару, да и мне очень помог в период переезда в Штаты – и словом, и делом. Я еще вернусь к его уютному кабинету в здании проектного института на метро Баумановская, где Миша был директором. Много там у нас было хороших часов.

…А у Эльдара в тот период жизнь, что называется, не складывалась. В довершение к, так сказать, обычным неудачам, на него был “повешен” долг, к созданию которого он был совершенно непричастен. Но в жизни так бывает нередко – самые трудные и самые “обязательные” долги – те, к которым мы часто вообще не имеем отношения. Но платить – обязаны, потому что… Дальше каждый, кто оказывался в подобной ситуации, может “подставить” свою причину.

Речь шла о немалых для обычного человека деньгах – десятках тысяч долларов. В этот период я в России не бывал. Узнавал о том, что происходит, от общих знакомых в Москве. Потом узнал, что Эльдару предложили высокооплачиваемую, но чрезвычайно сложную работу в Калининграде. И он уехал, чтобы иметь шанс рассчитаться с кредиторами. Он это сделал. И, когда спустя пару лет мы увиделись в Москве, он уже, что называется, крепко стоял на ногах и на мои вопросы о “той” жизни отвечать отказался. “У берега моря бегал регулярно и еще – зарядку делал, - отмахнулся он. – Следил за режимом!”
Единственное, что я знаю о том периоде его жизни – то, что у него и там остались добрые люди, ставшие его товарищами. И еще – что расплатился он сполна, и вопрос был закрыт. То, что его внутри свербило все эти годы, что болело непрерывно, то, из-за чего он должен был платить, - и это решилось со временем. И, я думаю, решилось верно и даже благоприятно – опять же благодаря Эльдару. Его позиции, его беззаветности. Его терпению – почти невероятному. Его мудрости.

Когда все в Союзе полетело к чертям собачьим во имя торжества идеалов свободы и демократии, каждому надо было решать, что делать. Космос оказался ненужным на долгие годы не только в Баку, но и в Москве. Помню, с какой болью говорил мне об этом Герман Степанович Титов, с которым во время его приезда в Лос-Анджелес мне посчастливилось встречаться и долго беседовать…

Итак, каждый решал, куда деваться, и Эльдар неожиданно для меня стал изучать бухгалтерию. Потом, когда он, видимо, стал хорошим профессионалом – бухгалтером и финансистом, я подумал, что ничего неожиданного в этом нет - его всегда привлекала точность в цифрах и расчетах. Помню, еще во времена, когда мы играли в преферанс, он учил меня: “Считай не то, что берешь, а то, что отдаешь!” Эта же мысль звучала и потом, когда у нас был первый кооператив. Я составлял, как мог, калькуляции – по советским привычкам, оптимистические. Эльдар злился: “Ты все считаешь в свою пользу… А ты попробуй посчитать, какой может быть плохой вариант!”

Несколько лет назад, когда мы зашли в московский магазин, он вдруг спросил: “Ты знаешь, сколько наименований товаров в обычном супермаркете? Навскидку?” – “Не знаю… Многие сотни… Тысячи?” – “Десятки тысяч, - сказал Эльдар – Интересный бизнес”. Недавно я узнал, что ассортимент среднего американского супермаркета составляет 47 тысяч наименований. Не было бы нашего с Эльдаром разговора, в жизни не обратил бы на это внимания. Оказавшись в Штатах, я понял всю важность бухгалтерии и финансовой стороны бизнеса вообще, но финансиста из меня все равно не получилось…

Одна из сравнительно недавних наших с Эльдаром стычек произошла, когда в Москве зашел разговор о том, как и сколько мы в Калифорнии платим налогов. Мои попытки объяснить, что тут действуют разные факторы, существуют разные подходы, написаны целые тома о том, как заплатить налогов меньше, и что вообще я не специалист и налогами занимается мой бухгалтер – все это ни к чему не привело. По-моему, Эльдар решил, что я просто морочу ему голову и валяю дурака. В его понимании, нормальный человек не может не знать ответов на элементарные финансовые вопросы…
И он уже начал закипать легендарным кримановским гневом, когда мне удалось перевести разговор на другую тему…

Ах, эти кримановские вспышки! Хорошо о них писать сейчас, в ночной тишине Лос-Анджелеса, с ностальгической грустью. А оказываться рядом в моменты, когда они развиваются – это все равно, что оказаться рядом со взрывным устройством, не имея укрытия. Всегда гадательно – то ли пронесет, то ли накроет…

Первые такие вспышки случались еще школе.
…Класс, наверное, третий… “Криман, выйди из класса!” – говорит педагог, уже представляя, что будет дальше. “ Гёздэ!” – отвечает маленький Эльдарчик. – Я ничего не делал!” “Гёздэ” – это по-азербайджански “подождешь!”

…Студенческие годы. Перекресток у метро “Баксовет”. Эльдар, выскочивший из машины выяснять отношения, поскольку, по его мнению, его грубо подрезали. Тот водитель – раза в полтора больше, но “душок”, как говорили в Баку, у Кримана всегда был, и результаты бывали соответственные. Мудрому спокойствию на дорогах он учил меня гораздо позже.

…Мог вспыхнуть и нагрубить начальству, поэтому, как я понимаю, несмотря на ценные рабочие качества, в любимчиках не был. Но бывало и по-другому: подчиненный “напартачил” в Москве, в командировке, сделал что-то совсем не то, что нужно было, и Криман бушевал у себя в кабинете, и всем, кто попался под горячую руку, досталось. А мы как раз должны были вдвоем лететь в Москву, и останавливались оба тогда в “Академической”, так что встреча с провинившимся сотрудником прошла у меня на глазах. Прошла на удивление мирно. Эльдар ни словом его не упрекнул, а когда тот начал оправдываться, остановил:” Этого уже не исправишь. Давай думать, как теперь вылезать!”

Видел я разных людей в гневе. Сильных и слабых, импульсивных и расчетливых, во власти и “из низов”. Сколько я знаю, никогда на службе вспышки этого гнева Эльдара не обращались на подчиненных. Унизить слабого и поклониться сильному – не в его характере. Хотя, душой кривить не стану, бывает он в своем гневе и несправедлив, и пристрастен, и себя доводит до такой степени негодования, что я за него боюсь – думаю, сердце не выдержит. Все бывало.

Как молоды мы были...

На капитанском мостике

Когда мы смотрим друг на друга сегодня – как трудно нам увидеть в почтенных стареющих мужчинах тех мальчишек, какими мы встретились в школе. И какая у нас была прекрасная юность!

Другой мой ближайший друг – Багатур жил наискосок от меня, на 2-м этаже. Балкон закрывало густое дерево. Уж и не помню, почему, мы однажды решили войти к нему в дом не через парадный вход, как обычно, а залезть по дереву на балкон. Значит, я туда лезу, руки расцарапал, спрыгнул с ветки… и очутился лицом к лицу с дядей Зульфугаром, добрым и интеллигентным отцом Багатура. Реакцию доцента Гаибова на свое появление с дерева помню до сих пор. Дядя Зульфугар поправил берет, который всегда носил дома, отвернулся и крикнул в комнату жене: “Ругия! Багатура товарищи совсем с ума посходили, надо будет на балкон звонок провести, чтобы хоть предупреждали, когда лезут…”

Мне иногда удивительно другое – как много от этих мальчишек остается в стариках. Фикрет Годжа, как-то сказал невзначай: “Знаешь, в каждом человеке сидят двое – умный и дурак. Они постоянно борятся. К старости обычно один из них побеждает. Чаще, к сожалению, дурак.”

Эльдара это миновало. Годы суровых испытаний сделали его терпимее и мудрее. Бешеные приступы кримановского неистовства, под которые так боялись попасть все окружающие и ваш слуга в том числе – это ушло. Или – почти ушло… С годами все больше появлялась – нет, укреплялась в Эльдаре мудрая терпимость к людям и обстоятельствам жизни. Однако в вещах основополагающих у Эльдара осталась прежняя бескомпромиссность – разве что средства выражения ее сейчас спокойнее, я бы сказал, приглушеннее.

…Около года назад мы говорили о человеке, с которым Эльдар прежде близко дружил. Их дороги разошлись, причем Эльдар считает, что со стороны его “партнера” имело место предательство. С моей точки зрения – обстоятельства тут спорные, и я в разговоре “закинул удочку”, думая, что, может быть, удастся найти пути примирения. На что получил ответ совершенно спокойный, и в самом этом спокойствии была неотвратимость. “Послушай, я ему руки не подам. И хватит об этом”. Есть вещи, переступать через которые Эльдар себе не позволяет. И тут, как сказано “ни убавить, ни прибавить…”

Но тот же самый Эльдар, когда у меня были рабочие нелады с человеком, который временно работал со мной и убрать его сразу было нельзя, – именно Эльдар сделал все, чтобы, если не ликвидировать, то притушить конфликт. “Помни, что в любом споре не бывает на 100% правых”, - это он повторял мне не раз и не два. Не раз повторял я про себя это немудреное правило - и в "той жизни", и в эмиграции, в радостях и горестях которой рядом с нами наши товарищи Вова и Оля, Даник и Лора... И не только они, конечно.
Но об эмиграции - разговор особый.

Начало начал

…“Встретим в аэропорту родственника из Москвы?”- “Поехали!” Разговор привычный для нас в те годы. Но эта встреча запомнилась.

Сидели на пляже в Нардаране, бросив подстилку прямо на песок, и ели арбуз. Приезжий был заметно старше нас, и я из-за этой разницы в возрасте поначалу чувствовал себя скованно. Но собеседник был так деликатен и внимателен – без всякой фамилярности и похлопываний по плечу, что уже через полчаса мы общались на равных, и перипетии недавнего футбольного матча “Нефтчи” обсуждали, и анекдоты рассказывали. А еще я, раскрыв рот, слушал о разного рода космических делах, которые в СССР тогда были за семью печатями. И еще чем покорил меня сразу этот человек – предложил называть его просто по имени – Довлет.

На Востоке отчества вообще не приняты, но существует изощренная система вежливых слов – приставок к имени, которые помогают прояснить взаимоотношения беседующих и их места в “табели о рангах”. В Азербайджане самое распространенное уважительное слово в те годы было “муаллим” –“учитель”. Однако мои попытки употребить это слово Довлет отвел вежливо, но твердо. “Саша, я вам не учитель. Хотите называть меня Довлет Ислам-Гиреевич, а я тогда буду вас тоже по имени-отчеству величать – пожалуйста, если вам так проще…” Конечно, я с радостью согласился обходиться именами.

День получился чудесный, а после я узнал от Эльдара что мы беседовали с руководителем одного из московских НИИ, имеющих отношение к оборонному комплексу, профессором Довлетом Юдицким. Это, кстати, очень в духе Эльдара – познакомить друга с интересным человеком. Но тут я узнал еще и историю того рода, про который сказано “К чему романы, если сама жизнь – роман?”

…Приехал служить на Кавказ молодой офицер поляк Леон Юдицкий. В дагестанском ауле полюбил он красавицу Мариам. Посватался – и получил категорический отказ. Родители не желали, чтобы девушка выходила замуж за иноверца. А дальше – нет, никто никого не крал темной ночью, и не бросалась красавица со скалы на острые камни… Жизнь – она суровее и проще. Леон Юдицкий понял, что не может и не хочет жить без Мариам. Он поставил крест на своей карьере, простился с предыдущей жизнью и принял ислам. И был наречен Ислам-Гиреем. Жили они с Марьям долго и счастливо, и были у них дочь и сын. С сыном его, Довлатом, мне и выпала удача познакомиться…
А чтобы круг повествования замкнулся полностью, скажу что Мариам была младшей сестрой бабушки Эльдара – Сакинат-ханум, которую все звали только мама Сакинат, и не иначе.

… Остается в бутылке 2-3 глотка водки, я тянусь разлить и допить, но Эльдар меня останавливает: “На компрессы!” – и смотрит со значением. Я этот взгляд понимаю – это слова мамы Сакинат.

Мама Сакинат… Мама Эльмиры Алиабасовны. Никогда не знал ее отчества. “Мама Сакинат”…
Долгими часами она просиживала в своей комнате за столиком, раскладывая карточные пасьянсы. Когда приходили в дом мальчишками – заботилась о том, чтобы накормить, обиходить, расспросить – и все у нее получалось как бы само собой.

Вокруг нее и ее имени в доме был ореол – уважения, почтения, я бы сказал – некоторой робости. И это было долгие годы. Ее роль в семье – я бы сказал, королевская. В самом деле, какую повседневную работу делает королева для Англии? Никакой. Но что Англия без королевы?..
Не стало мамы Сакинат много позже, уже когда мы закончили институты. В день, когда ее хоронили, было солнечное затмение. Я до сих пор помню этот свет полузакрытого солнца – он стал каким-то призрачным, бутафорским… Народу собралось много, и я ушел на веранду, чтобы не быть в толпе, и там дожидался выноса. И чем ближе к этой минуте, тем трепетнее и нереальнее становился солнечный свет… Так ушла мама Сакинат.

Эльдар не очень любит говорить о своих пристрастиях в искусстве. Но песня, которую в семидесятые годы пел Лев Лещенко “Родительский дом” – ему нравилась. Песня и впрямь была славная. И безыскусные слова очень подходили к его дому.

Родительский дом - Начало начал. /Ты в жизни моей надежный причал./Родительский дом, пускай добрый свет /Горит в твоих окнах много лет…

Такими и были наши дома: мой – до самого моего отъезда, а в доме, где жили родители Эльдара и где прошла наша юность, и сейчас живет первая жена Эльдара – Солмаз, к которой отношусь с глубоким уважением. Хорошо, что дети приходят и в этот дом, и к отцу. Сохранить крепкие внутренние связи взрослых детей с родителями – это бывает нечасто во все времена, а уж в наше…

Мало того, что никто не отменял обычные мотивы “отцов и детей”, нас еще в довершение ко всему раскидало по глобусу, да плюс к тому и уклад жизни изменился в корне – даже для тех, кто живет географически там же, где жил раньше.

Что делать? Каждое поколение платит свою цену. Наши отцы платили в годы Великой Отечественной, в 37-м и 53-м… А если приглядеться попристальнее – нормальных спокойных годов мирного процветания у них на веку было крайне мало. Это нашему поколению достались беззаботная юность и молодость. Мы жили в небогатом, но отнюдь не голодном мире, где никто не бедствовал, где не было той фантастической пропасти между богатством и бедностью, которая сегодня определяет судьбы сотен миллионов людей, где не свирепствовал террор, а охранка в лице КГБ скорее имитировала деятельность (во всяком случае по отношению к собственным гражданам), чем сажала. Кто из моих читателей не рассказывал в те годы дома, в компаниях и на работе анекдоты о Брежневе, Политбюро, советской власти и т.п.? Кто не говорил антисоветчины, нимало не смущаясь и не опасаясь последствий – пусть первым бросит в меня камень. Тут, правда, надо принять “бакинский” коэффициент. У нас в Баку всякие партийные и организационные процедуры типа политзанятий, партсобраний, участия в выборах – никогда не проводились с такой страстью и истовостью, как в России. Ко всему этому отношение было как к неизбежному ритуалу, который следует выполнить – и забыть. Уже легче…

Мерзкого в той нашей жизни тоже хватало. Но от массовых злодейств и внутреннего террора небо нас уберегло.

Шестидесятые… Эта эпоха во многом определила всю нашу дальнейшую жизнь. Приход в литературу “шестидесятников” – и в поэзию, и в прозу. Их место так никто и не занял, и неизвестно будет ли еще в русской литературе поколение поэтов и писателей, чье творчество имело бы на протяжении десятилетий такой общественный резонанс. Думаю, вряд ли… Для того, чтобы произошло нечто похожее, нужна общественная ситуация – а она была уникальная…

Тогда, в 60-х, мы снова сошлись с Эльдаром. Школы мы закончили разные – тоже ситуация типично советская, притом – типично бакинская. Кто-то – то ли Хрущев, то ли еще кто, не помню – подал здоровую идею о том, что десяти лет для среднего образования – мало. И школы-десятилетки по всей огромной стране от Карпат до Курил срочно и немедленно стали преобразовывать в школы-одиннадцатилетки.

А почему я говорю о “бакинской” истории? Дело в том, что по всему Союзу родители хватались за головы, но мало что могли сделать. Баку же во многих смыслах был городом уникальным, и в смысле возможностей действовать в подобных ситуациях – в том числе. Нас стали срочно переводить в оставшиеся школы-десятилетки. Эльдара – в одну, меня – в другую, Эмина Алиева – в третью. Так раскидало по разным адресам всех нас – зато мы сохранили год! Так что встретились снова мы с Эльдаром уже студентами, он – АГУ, я – АзИНефтехима.

Дела московские

Не помню уже, где учился Миша Вартанесов, но с ним мы тоже впервые по-взрослому познакомились в те годы. Говорю по-взрослому, потому что все мы принадлежали к кругу старых бакинцев, и наши родителм хоть и не дружили напрямую, но встречались то у одних общих знакомых, то у других. Соответственно и мы с Мишей знали друг друга детьми – но это как бы не в счет, хотя – в счет! Все в счет, когда Миши нет в живых, и мы в почтенном возрасте, и думы о наших старших сейчас становятся другими. Как писал Толстой, нормальный человек после определенного возраста не может не думать о смерти.
Важно, чтобы эти мысли помогали жить достойно.

С Мишей мы так и прошли жизнь параллельными курсами, редко пересекаясь. Я слышал, что он перебрался в Москву, что там его заметил тогдашний премьер И.Силаев и он стал руководителем одного из крупных проектных институтов, заслуженным архитектором России.

Вплотную мы сошлись опять же через Эльдара, в начале 90-х, когда решился мой отъезд в Штаты, и после, когда я приезжал в Москву из Лос-Анджелеса еще совсем “зеленым” эмигрантом.

Располагался Мишин институт прямо на метро “Баумановская”. Годы были сложные для России, переходные. Михаил Иванович Вартанесов был одним из немногих директоров предприятий, которые ухитрялись в тогдашней неразберихе сохранить людей, добывать правдами и неправдами любые заказы и выплачивать зарплату тогда, когда в других проектных институтах о ней и думать забыли. То есть хозяином Миша был хорошим. И быть у него в гостях в Москве было одно удовольствие. Рядом с институтом располагался базар, где, кажется, все торговцы знали Михаила Ивановича и его почтительно приветствовали.

Он никогда не доверял своему секретарю Гале ответственных покупок. Особенно, если ожидался приезд очередного дорогого гостя из Баку – потому что бакинцы шли у Миши “вне конкурса”.

Однажды я явился к нему в назначенный час. Зашел в кабинет. У Миши был посетитель – внешне типичный московский бизнесмен из новых – темноволосый, ухоженный, в дорогом галстуке и при дорогих часах… “Вагиф” – представился он. “Дай нам десять минут”, - попросил Миша.

Я устроился у окна за столом заседаний в углу кабинета. Мне был интересен разговор, при котором случилось присутствать. Как я понял, обсуждалась застройка участка где-то в Подмосковье. Строительство, кстати, было чуть не единственной отраслью, которая тогда не остановилась – новым богатым нужно было жилье, и они торопились его получить. Так я понял, как удается Мише содержать свой институт и вообще выживать.

А на базаре, о котором я начал говорить, он самолично покупал к приезду наших друзей из Баку мясо, фрукты, сыр – и, когда мы решали не идти в ресторан или шашлычную, у него в кабинете накрывались роскошные, совершенно бакинские столы, и сидели мы допоздна, и жить становилось легче. Миша во многом помог вхождению Эльдара в московскую жизнь. Люди они были совершенно непохожие – ни по жизненному опыту, ни по характерам, ни по рисунку поведения. Похожи были только в одном – в жизненном принципе – помогать людям как только можно.

…Однажды я приехал на “Баумановскую”, а в здание института меня не пустили –у дверей стояли бритоголовые “братки” в хороших костюмах. На небольшой автомобильной стоянке теснились “Джипы” – экзотика для Москвы тех лет.

Все то, что я увидел в тот день, я годы спустя многократно наблюдал в российских фильмах, в сценах, где показывали пресловутые “наезды”,“стрелки” и т.п. Потом уже Эльдар рассказал подробности – на них совершили “наезд”. Посередине белого дня у института запарковались 5 “Джипов”, в кабинет вошли “быки” и предложили прекратить работу до приезда их старшего. Миша позвонил своей “крыше” – и к институту подкатили еще иномарки, из них вышли другие бритоголовые и встали поодаль, никуда не заходя. После на “Лендровере” приехал “авторитет”. Тогда эти слова и понятия, без которых жизнь России в последние 20 лет совершенно немыслима, так вот, тогда эти слова и понятия только входили в обиход.

Помню, как Эльдар с интересом и даже с некоторым азартом рассказывал о подробностях встречи с “авторитетом”, о его манерах, о “Ролексе”, который тот скромно носил. Скажу, отвлекаясь, - при других жизненных обстоятельствах Эльдар мог бы стать хорошим журналистом. Основные компоненты ремесла – неподдельный интерес к людям и внимание к деталям в нем всегда присутствовали. Вот и тогда он дал достаточно ясное представление о происходившем.

Когда гораздо позже, годы спустя, он рассказывал мне об аналогичной стуации “наезда”, финансовых разборок и выяснений с участием криминальных“структур”, я спросил его, были ли угрозы с “той стороны”? Вопрос звучал достаточно глупо, наверное. – “У тех, кто этих ребят послал, тоже дети есть!” – отмахнулся Эльдар.

Такая была действительность Москвы в 1994 и многие годы спустя. Не знаю, как там сейчас, давно не бывал. Хочется верить, что совсем иначе.

А тогда – тогда в Москве, которую мы любили, по которой столько ночами в молодости гуляли – тогда в Москве было страшновато выйти на улицу. Поневоле приходили на память золотые московские дни и серебряные ночи блаженной памяти периода застоя. У кого-то, уж не помню, то ли у Эльдара, то ли у его брата Рауфа, то ли у кого-то из их компании был знакомый в гараже ЦК КПСС. Сейчас даже трудно представить себе, что это была за величина в советский период. Человек, который заведует автомобилями, ну, завгар, ну, в хорошем гараже… Те, кто так скажут или подумают, наверняка, завидно молоды. Потому что человек, хоть чуть-чуть знавший ту действительность, понимал, какой огромной властью обладал чиновник, по чьему слову в столице советской империи за тобой приходила черная “Волга” с номерами, взглянув на которые, прекращала расспросы милиция, черная “Волга” на мягких рессорах, всегда умытая и ухоженная, которая внушала мысль об огромности и незыблемости власти.

И, если ты вылезал из ее мерцающего “чрева” – на тебе уже лежал отсвет этой власти. Кто и что ты был на самом деле – вопрос второй. Был в компании старшего брата Эльдара – Рауфа человек, который этими особенностями системы пользовался с наслаждением. Если другие платили деньги за “советские блага” и в то же время ощущали некоторую неловкость, Васиф (изменяю имя этого человека, которого тоже уже давно нет в живых), воспринимал эти и все другие услуги власти, на которые не имел никакого права - абсолютно как должное. Собственно говоря, если рассуждать теоретически, та, советская система ценностей была построена на праве на преимущества, точно так же, как современная американская построена на состоянии твоего текущего счета.

Плати – и получи все, за что платишь, причем – немедленно. Это – здесь, в США. Имей право на преимущества – и получай все, что это право дает, и что другой никогда не получит, потому что в системе это есть только для тех, кто имеет право… Это – при Советской власти.

Система преимуществ давала иногда забавные сбои. Скажем я, никогда нигде не занимавший никаких должностей, но ездивший в писательский дом в Пицунде каждый год и потому хорошо знавший директора, помогал переехать в лучший номер чрезвычайному и полномочному послу СССР в одной из азиатских стран – то есть чиновнику достаточно высокого уровня. Но в рамках Союза писателей он был, как выражается одна моя здешняя знакомая, “никто и звать его никак”.

Кстати, тогда только вышел в “Советском Писателе” в Москве сборник стихов Фикрета Годжа в моих переводах. Я подарил его послу. Дня через три он специально ко мне зашел, тепло отозвался о книжке, но напрочь раскритиковал те стихи, которые мне нравились и были посвящены женам советских дипломатов. Стихи были восхищенные, а посол этого восхищения не разделял. “Поверьте, Александр, нет на свете публики более мерзкой и склочной. Вы, поэты, конечно, все видите по-другому, но все-таки надо считаться с реальностью.”

… Вернусь я в ту нашу с Эльдаром “московскую часть” бакинской молодости, потому что не только для нас – для многих наших знакомых бакинцев гостиница “Россия” тех лет была в Москве надежным приютом. Попасть туда “с улицы”, естественно, было невозможно. Ну вот и попадали, кто как мог…
Васиф, о котором шла речь, принадлежал к той счастливой категории людей, для которых бытовых проблем вообще не существует. Был он по профессии адвокат – сейчас это профессия почтенная и в США, и в России. В СССР все было, естественно, совсем по-другому. Законы нами руководили своеобразно, хотя выглядели эти законы внешне, наверное, совершенно пристойно. Соответственно, и роль юристов была, мягко выражаясь, вторичной. Впрочем, профессия тут особой роли не играла. Мне кажется, Васиф при любой профессии был бы таким же – колоритный бакинский типаж, который напутствовал официанта в советском ресторане словами: “Дорогой, сделай так, чтобы тебе было хорошо…”, который обожал клеить на лоб московским гостиничным швейцарам трехрублевые купюры, ну и все остальное – соответственно. Забыть не могу эпизод, когда его по пьяному делу доставили в отделение милиции той же “России”. Там его хорошо знали и отправили домой (он остановился не в гостинице) на милицейской машине. Васиф немедленно вошел в контакт с лейтенантом, который его сопровождал, и с шофером. В результате его везли со включенными мигалками и лейтенант получив от Васифа очередную трешку, сообщал в микрофон: “Волга 23-45! Примите вправо. Едет Васифов!”. Вспоминать сейчас об этом забавно и приятно, хотя бы потому, что представить себе хоть какую-то разновидность такого случая в американских условиях мне трудно. Хотя – век живи, век учись…
Все эти московские поездки и чудачества – часть нашей молодости. Плохая ли, хорошая – не отнять, не изменить…

Встречи

Кстати, Рауфа, старшего брата Эльдара, и его жену Лялю (полное имя - Эльмира Мамедова – они с Эльмирой Алиабасовной двойные тезки) я тоже знаю уже столько лет, что и цифру назвать страшно. Никогда мы с ними не были близкими друзьями. И тем не менее – критерий остается неизменным: как ведут себя люди, когда они нужны, и когда ничто, вроме внутренних причин, не заставляет их действовать. Так вот, когда прилетал я много лет назад в Израиль по невеселому поводу, связанному с личными делами, и когда мне понадобилась помощь – Ляля и Рауф оказались рядом немедленно. Не говорилось слов, не произносилось тостов. Но все, что возможно было сделать – было ими сделано, и тепло встреч в те трудные дни до сих пор у меня в душе.

Судьба Рауфа необычна. Он учился в Одессе, в институте инженеров морского флота. К нашей мальчишеской вящей зависти ходил в далекие загранплавания, по моему, даже на Кубу. Это было в конце 50-х годов, когда любой человек, побывавший за границей, воспринимался как маленькое чудо. Смешно, но помню: “синтетические носки”, которые моряки тогда привозили, и как они у нас, мальчишек, ценились…

Рауф потом защитил диссертацию, преподавал, работал в Институте Газовой промышленности заместителем директора. После – решил уехать в Израиль, где мы в начале 90-х и встретились. В Израиле у них с Лялей что называется, не сложилось. Нет, жили они не хуже других, и квартиру купили, и работали – но работа была – далеко не удовлетворявшая потенциальных возможностей. И вот Рауф и Ляля решили вернуться в Москву – и вернулись. Я в то время довольно часто бывал в России по рабочим делам, так что это возвращение шло, как говорится, у меня на глазах. И запомнил я, как ребята непростой этот процесс возврата прошли – без надрыва, без истерик, с с полным пониманием необходимости выбора. Вот уже много лет они живут в Москве, работали, теперь на пенсии и жизнью довольны.

…И еще об одном замечательном человеке, с которым Эльдар меня познакомил, я хотел бы рассказать. Эльдар нередко ездил в Махач-калу к родственникам. Однажды пригласил и меня. “Хочешь познакомиться с Расулом Гамзатовым?” Я хотел, конечно. К этому времени я уже работал в литературе вполне профессионально, выпускал свои книги, много переводил. Из работ переводных для меня, помимо классики, особняком стояло сотрудничество с Расулом Рза и Фикретом Годжа – оно мне дало очень многое и в личном плане, и в профессиональном. Представители разных литературных поколений, разных поэтических школ, они, каждый на свой лад, личности, безусловно, выдающиеся. Огромен их вклад в современную азербайджанскую поэзию.

А познакомиться с Расулом Гамзатовым мне было интересно. Хотя я считал и считаю, что поэта надо принимать и судить по стихам, но узнать лично человека, который уже вошел в историю современной литературы – всегда поучительно. Гамзатов был тогда в зените популярности… Одним словом, я согласился, не раздумывая, и поездка эта принесла мне еще незабываемую встречу, на которую я совершенно не рассчитывал.

… Остановились мы дома у родственницы Эльдара. Заира Магомедовна Хизроева занимала тогда видный пост в Дагестане и любезно согласилась представить меня Гамзатову. В поезде, за неизменными нашими с Эльдаром шахматами, я возвращался мыслями к этой незнакомой женщине с некоторой опаской. Тип советских женщин-функционеров мне симпатии не внушал. Но тут, к счастью, все обернулось иначе. Я увидел Заиру Магомедовну в домашней обстановке, и она меня совершенно покорила. Высокая, стройная, красивая… Ничего от советской функционерши или “освобожденной от физкультуры” женщины Востока в ней не было. А была в ней гордость, независимость и та добрая заинтересованность, которую при известном навыке можно пытаться имитировать – но вряд ли получится.

Словом, первое знакомство развеяло опасения, а очаровательные дочери – Аида и Фарида – сделали общение еще более приятным. Разговоры были и о литературе, и о политике – и Заира Магомедовна была интересна и нешаблонна в суждениях.

Насчет Гамзатова она, в частности, сказала: “Расул сейчас на вершине. Когда человек на вершине, с ним трудно общаться, хоть он и горец. К тому же у него юбилей – на днях ему 50… Но одно могу вам обещать – с ним будет интересно!”

Так оно и вышло. Но окончательно меня покорила Заира Магомедовна через два дня, когда вечером задержалась Аида. “Саша, я пойду встречу ее. А то мало ли что, на улице темно…” Я, конечно, напросился в сопровождающие и в передней увидел, как Заира привычным движением достает из ящика и кладет в изящную сумочку пистолет. Перехватив мой взгляд, она только плечами пожала, а я подумал, как трудно было этой красивой женщине, оставшись без мужа, (он был летчик, Герой Союза, умер вскоре после войны) одной растить дочерей и уметь стоять за себя – каждый день, каждый час…

А с Гамзатовым все получилось именно так, как Заира Магомедовна предсказала. Принял он меня очень тепло (понятно, не моя заслуга) и говорил без обиняков – четко и ясно. Звучал этот монолог примерно так: “Я посмотрел ваши работы. Мне нравится то, что вы делаете. Если вы захотите – я вам, конечно, дам свои стихи. И вы их переведете. И, скорее всего, переведете хорошо. Но!.. – тут Расул сделал паузу. Паузы в разговоре он делал безошибочно. Вообще, интонационно его строй речи был безукоризненным. Чувствовался человек, который умел руководить и официальным заседанием, и кавказским застольем, и привык, что к нему прислушиваются. – Но, – повторил он задумчиво. – Кто сейчас помнит моего отца, Гамзата Цадаса? А он был поэт не хуже меня. Может быть, лучше. И все же на русском языке от него не осталось практически ничего. Почему? – еще пауза. – Потому что десять его стихотворений переводили десять перевоодчиков. Все – мастера своего дела, все добротные профессионалы. Но их – десять! Это значит – десять интонаций, десять почерков, десять творческих манер. Кто из них – Гамзат Цадаса? И поэтому, Александр, - Гамзатов понизил голос, - поэтому я еще в Литературном институте, студентом, стал работать с двумя поэтами – Гребневым и Козловским. Они и сделали того Гамзатова, которого знает страна. Я думаю, вы меня понимаете!"

Я понимал. Еще как! Ведь перевод поэзии – всегда почти невозможен. На этот счет есть сотни сравнений, приведу одно – только что упомянутого Наума Гребнева. Он писал, что перевести стихи с языка на язык это все равно, что полностью разрушив дом из одного материала посторить на его месте точно такой же – из другого. Разрушить деревянный, к примеру, и построить каменный. Или бетонный. И чтобы он не только выглядел, но и был точно таким же. Задача почти невыполнимая. Исключения крайне редки – скажем, Роберт Бернс в переводах Маршака, ставший фактом не только русской поэзии, но и русской культурной жизни вообще… А есть ведь и “обратные эффекты”. Мне была надписана автором и подарена книга Расула Гамзатова, где в обложку была вставлена гибкая голубая пластиночка… Песня “Журавли” – всем знакомая, всеми любимая. И стихи, которые стали песней – их читал автор на аварском языке. Вопрос к читателям – кто-нибудь когда-нибудь слышал чтобы, объявляя эту песню, сказали о том, что переводчик (то есть автор русских стихов) – Наум Гребнев? Мне такого услышатьи увидеть не пришлось, хотя с определенных пор специально прислушивался и приглядывался. Такова судьба переводчиков. Они несут полную ответственность за неудачи перевоода, а автору принадлежат все лавры, если перевод удался…

Секреты перевода и секреты вообще...

Справедливости ради надо сказать, что переводческих неудач куда больше, чем достижений. Вспоминаю одного стихотворца из Москвы, который подрабатывал на переводах стихов азербайджанских поэтов. То, что он не знал языка – плохо, но полбеды. Великолепные образцы переводов азербайджанской поэзии оставили, скажем, М.Алигер и К.Симонов – они языка не знали, но знали страну и культуру. Тот гастролер, о котором я говорю, не интересовался ни страной, ни культурой. В результате на русском языке появлялись стихи, содержание которых сам переводчик вряд ли сумел бы объяснить. Классический пример – стихи под названием “Вечер пятницы”. Там переводчик (от имени поэта, естественно) рассказывал доверчивым читателям, как в пятницу по вечерам в доме его отца всегда собирались люди – сидели и разговаривали, и как ему, ребенку, приятно было это дружеское общение. А поскольку больше сказать было нечего и куда поворачивать стихи – непонятно, дальше переводчик писал, как мог, о ценности дружбы…

Когда я прочел эти стихи, возникли вопросы. Всю жизнь живя в Азербайджане, я не знал такого обычая - принимать гостей в пятницу. И повод для таких дружеских собраний был неясен. Дружба – дружбой, но почему по пятницам? Все объяснилось однако очень просто. Я нашел оригинал стихов – назывались они “Джума ахшамы”, т.е. “Четверг”. А четверг у азербайджанцев – день поминования, когда в семье кто-то умер, в любой четверг до 40-го дня можно без приглашения зайти и выразить соболезнование, сесть за стол и выпить чаю, поговорить с другими гостями. Обычай этот древний и, кажется, даже советская власть его не преследовала – так было всегда. Об этом поэт и написал свои скромные стихи. А переводчик попался в легкую ловушку: “Джума” – это пятница, “ахшам” – это вечер. А вместе “Джума ахшамы” – это по азербайджански четверг, название дня недели, но для этого надо знать язык, и знать, что такое четверг в Азербайджане!

Возвращаюсь к Эльдарчику после этого длинного отступления. Он научил меня в нашей молодости ходить на четверги, и не просто ходить – помогать, разносить чай к столам, убирать пустые стаканы, выполнять, если семья близкая, какие-то мелкие поручения – мало ли что может понадобиться, когда в дом приходят люди! Он научил меня быть частью этой работы и выполнять ее с душой, с желанием… Пишу об этих грустных вечерах по червергам, потому что в моей памяти они принципиально важны для понимания характера Эльдара. Я тогда еще не знал поговорки, авторство которой приписывают всем, кому не лень – от Наполеона до Сенеки… Звучит эта поговорка так: “У победы – тысячи отцов, а поражение – сирота”.

Принцип Эльдара, как я понял по жизни, был очень прост. В радостные, победные моменты он бывал неподалеку. Но когда подходила беда – он был рядом. То же самое могут сказать десятки людей, проверивших это на себе и запомнивших навсегда. Не хочу называть имена – но это люди, сами говорившие мне об этом. Эльдар в своей обычной манере никогда ни слова не говорил.

… И поскольку к этому отрывку мы пришли, так сказать, c поэтической почвы, надо бы сказать, что поэзия – не стихия Эльдара, он – человек точных знаний. Будучи всегда деликатным, со мной поэтому о стихах не говорил. Мы могли вдруг разругаться по любому другому поводу, но стихи Эльдар намеренно оставлял в стороне. Только раз, когда я при нем читал стихи, которые кончались так:
Ведь и непредсказуемость души / Всегда сродни природе остается… / Приборы – что? Приборы хороши / Лишь в том, что измеренью поддается… -

Эльдар покачал головой и сказал огорченно:” Я понимаю, что ты хотел сказать, но зря ты так о приборах”.

Для меня приборы были в данном случае символом, для него – рабочими буднями. Эльдар в советский период нашей жизни работал в отрасли, именуемой “оборонка”. Понятия не имею, к каким именно министерствам и ведомствам его работы относились, но то, что многие из них были “закрытыми” – это точно. А мы ведь были детьми своих родителей и очень советскими людьми… Вспоминаю, как уже в перестроечные годы, работая зам. главного инженера завода ЭВМ, Эльдар рассказывал мне, как собирал сотрудников и говорил о важности изделия, над которым шла круглосуточная работа, о том, что Генштаб придает большое значение тому, чтобы изделие было выпущено в срок.

Это были не слова. Это была жизнь. У кого есть желание – может посмеяться. Я уже писал, что люди, которые “всегда были против коммуняк”, “всегда ненавидели совок” и т.п. – вызывают у меня настороженное отношение. Уж очень многие из них хорошо свои взгляды скрывали, делая благополучные советские карьеры. Уж очень они, втайне ненавидя, как потом оказалось, советскую власть, умели ей подмахивать. По мне – так лучше искренне верить, чем жить по двойному счету…

Ой, верили мы нашей действительности, в которой столько было засекреченного! Не только “почтовые ящики” вместо заводов и институтов (в Америке мне пришлось долго объяснять младшему сыну, что значит “почтовый ящик” в советском смысле), не только “номерные” города, которых не было на карте… Чего только не выдумывали, чтобы создать для нас обстановку секретности, тайны, войны, боязни шпионажа. В Союзе все ракетные фирмы, сам космодром, ЦУП (Центр утравления полетами) – все это было за семью замками.

Как же я был ошеломлен в Лос-Анджелесе, когда сын моего товарища, встретив на проходной, провел меня в центр Дальней Космической связи, а потом – в цех, где собирают летательные аппараты, предназначенные для полетов за пределы земных орбит. Центр – как центр, цех – как цех. Я никого не интересовал, меня никто не проверял, оборона США не пострадала…

Но страна, в которой мы жили, намеренно формировала ситуацию страха и напряженности. И – избранности, для тех, кто был “допущен”. Вспомните – растя в обстановке “космической эйфории” и превознося очередного капитана или майора-космонавта, мы ведь понятия не имели о людях, которые создавали эту технику и осуществляли полеты. Узнали одного – С.П.Королева – после его смерти в результате неудачной операции. И он стал для всех “самым главным конструктором”. Вспоминаю, как Эльдар терпеливо объяснял в те годы то, что тогда мог объяснить, о структуре отрасли. О том, что главный конструктор есть на каждом направлении, что “самых главных” не бывает, что структура огромна и разветвлена и представлять ее как пирамиду – неверно.

Эльдар много лет в Баку работал в Центре космических исследований, защитил кандидатскую в Москве, в Зеленограде. В Зеленоград я попал только однажды – должен был получить посылку, оставленную Эльдаром в одном из НИИ. Помню ощущение, с которым ехал туда, а потом въезжал и в “Звездный городок”, и на фирму Королева - “ЗДЕСЬ ЭТО ДЕЛАЕТСЯ”. И я здесь. Значит, вроде и я – допущен. Не то, что здесь, в Лос-Анджелесе – вешай на грудь ярлык и заходи. Никакой романтики.

Остается песня

… Я никогда не видел дядю Салима. Но в самые лучшие минуты родственных застолий Эльдар вспоминал: - А вот сейчас дядя Салим спел бы – «Гуниб священная твердыня!» А один раз Эминчик Алиев, который помнил дядю Салима с детства, просто подошел к пианино, ударил по клавишам и запел:

Гуниб – священная твердыня,
И защищал его Шамиль.
Никто не знает и поныне
Как поднялся на этот шпиль.
В тот день стоял на карауле
Шамиля лучший друг – Наиб,
Он не боялся царской пули,
Но из-за золота погиб.

Канат был брошен апшеронцам,
По нем взобрались смельчаки
И над Гунибом вместо солнца
Сверкнули русские штыки!

И над Гунибом вместо солнца
Сверкнули русские штыки...

Не помню, может, еще были слова в этой песне, которую я никогда не видел написанной, да и слышал только тогда. Десятилетия лет шла в ХIX веке кавказская война, и в страшном сне никому из нас присниться не могло, что мы станем свидетелями очередного ее кровавого действия. Так вот и живет в моей памяти Эльдарчикин дядя Салим – человек, которого я никогда не видел. Наверняка он был человеком достойным. Однако, бывают случаи, когда подробности биографии не столь важны. Человек остался в памяти близких. И оставил в памяти близких свою песню… Это немногим удается.

Мы с Эльдаром выбирались порой вместе на старое кладбище в Нагорной части города – там лежали наши отцы. Оба всю жизнь отдали большой работе. Оба к концу жизни оказались не у дел – на сцену выходило поколение людей, знающих силу денег, связей, подкупа..

Противостоять тогдашним «новым» люди прежней закалки не могли – что может безоружный против того, у кого и нож, и кастет, и ствол в кармане...

Низкий нашим старшим земной поклон. Нам они дали неизмеримо много, и если мы сумеем передать своим детям и внукам хоть частицу их чистоты и силы – будет хорошо. Хотя – сумеем ли?

...Так вот, на кладбище рядом с оградой, где могила отца Эльдара – Израиля Давидовича, располагалась другая ограда, шесть или семь могил родных и близких его семьи, в том числе – и дяди Салима. Там были фамилии еврейские, азербайджанские, кумыкские, русские...

И Эльдар всегда, постояв несколько минут около отца, шел туда, к близким, и оставлял по два-три цветка на каждой могиле. Вообще, походы “наверх”, к этим могилам близких были важной частью нашей жизни.

...Возвращаюсь в “Каспаровский дом” Криманов. В детстве я приходил сюда смотреть на военные парады. Сами парады проходили сперва на площади, где после построили музей Ленина, а потом на площади около Дома Правительства. И после парада войска шли по Набережной через город, и технику везли – пушки, самоходки. Ползли, тяжело урча, БТРы, танки лязгали... Для нас, мальчишек, все это было невероятно интересно.

И салют от Криманов было очень хорошо смотреть – зенитки располагались прямо на Приморском бульваре. Теплыми праздничными вечерами «на салют» собирались толпы – в этом смысле Америка ничем не отличается, разве что фейерверки здесь куда затейливее – но нам и наших салютов хватало.

Что помню из домашней обстановки? Огромный дубовый стол, на котором мы играли в настольный теннис, который назывался тогда «пинг-понг». Высокое, метра три высотой, напольное зеркало в тяжелой темного дерева резной раме, увитой ветвями, листьями и гроздьями винограда. Зеркало стояло в углу, и я отражался в нем семилетним мальчишкой, тринадцатилетним подростком, восемнадцатилетним юнцом... Интересно, зеркала и вправду «помнят» наши изображения?..

...А еще - воскресное мытье автомобиля, о котором упоминалось. Десятки раз я заставал Эльдара за этим занятием и каждый раз мне, как мальчишкам у Марка Твена, хотелось попросить его уступить мне ведро и тряпку хоть ненадолго – с таким смаком, вкусом и умением он это делал. А о чем мы говорим, подумайте! Тоже, велика наука – машину помыть. Но это – кому как. Или замена колеса. Эльдар при мне столько раз это делал – быстро и споро, что оставалось только завидовать. Он бы и в Штатах, наверняка, сам все это делал.

Какой-то лихой журналист написал, что такой уход за автомобилем мол сродни тому, как джигит заботится о своем коне. Мои кавказские аллюзии так далеко не простираются, но я знаю, что Эльдар любит машины. Не за марки, не за престижность… Когда несколько лет назад мы с Людой гостили в Москве, Эльдар как-то подвозил нас из Ватутинок, где они с Юлей снимали дачу, до метро. Машина была ничем не примечательная – не помню даже марки. А удовольствие, которое всегда получал от езды с Эльдаром – помню точно. Время было удачное, дорога свободная. Вот Эльдар за рулем и показывал чудеса, как в былые времена. Нет, никакого хулиганства, ни создания потенциально аварийной ситуации, лихачества… Надежное вождение машины на высокой скорости. Приятно ехать, когда человек за рулем чувствует себя уверенно.

В первые годы в Штатах я все “примерял” на близких, оставшихся в Баку. Скажем, как наслаждался бы в Home Depot, где можно купить для дома любую мелочь (и не мелочь) обожающий усовершенствовать свой гостеприимный дом Олег. Как оценил бы здешнее строительство, когда промышленные комплексы растут буквально на глазах, Багатур. Интигаму наверняка пришлись бы по душе поющие фонтаны “Беладжио” в Вегасе. А Кямиль с удовольствием присоединился бы к десяткам бегунов по берегу океана в Санта-Монике…

А Эльдар? Тут вопросов нет! Фривеи, фривеи! По 5-6 рядов в каждую сторону дороги, заполненные днем и ночью мощными умытыми автомобилями, дороги, идущие меж зеленых калифорнийских холмов, через пустыню, к горным озерам, над океанскими лагунами. Дороги, где ритм движения – сам по себе праздник. Его стихия, Эльдара. Перед нашим отъездом из Баку он “учил водить” нашего младшего – Яшу, ныне Джека, которому было тогда 5 лет. “Вот приеду к тебе в Лос-Анджелес стареньким, ты меня встретишь на своей машине и скажешь: “Давай я тебе покажу город, uncle Eldar!” – говаривал Эльдар, управляя автомобилем, положив руки на ручонки Яшки, лежавшие на руле. Ныне Джек, который, как, кажется, все наши дети выше ростом и меня, и Эльдара, с удовольствием уверяет, что помнит эти поездки по Баку. Может, действительно помнит? Или хочет помнить? И то, и другое хорошо.

Но вот чего Джек наверняка помнить не может – это как мы с Эльдаром играли, по обыкновению, в шахматы, когда Люда его рожала. Роды получились непростые, и в конце концов Эльдар меня увел от окон Железнодорожной больницы, где все происходило. Дома мы наконец дождались звонка, что все в порядке, и Эльдар позаботился о том, чтобы вечером собрались немногие близкие друзья, не уехавшие из города в июльскую жару, и мы отметили рождение Джека.

Опять же, когда забирали Люду и Джека из роддома – это целый спектакль. Не знаю, как в Баку сейчас, но вряд ли так, как в Лос-Анджелесе, где ты видишь, как сегодня сильно беременная соседка пришла поплавать в бассейне, а через пару дней она, уже без живота, снова приходит плавать, поставив в тень мини-люльку с новорожденным…
Вообще, когда я смотрю, как ходят беременные женщины в Лос-Анджелесе – выпятив живот, делая его как можно более заметным, с полным сознанием неповторимости своей миссии – вспоминю стихи Фикрета:

Эй, все! Посторонитесь!! Беременная женщина идет!..

Но в нашей ТОЙ жизни эти стихи были – полемика, вызов, лозунг! А здесь – самая обычная действительность. Прекрасная ее часть, я бы сказал…

Так вот, завершая рассказ о том, как Джека – Яшку брали из роддома, – впереди ехал кто? Эльдар, конечно, который руководил процедурой, щедро одарил и медсестер, и охранника на воротах, и приехали мы с Людой и Яшкой, с немногими близкими домой очень торжественно. Эльдар вел себя в этом случае – да и не только в этом случае – не как самый близкий друг, а как самый близкий родственник. Впрочем, степени близости проверяются не по составу крови, и даже не по тому, сколько времени человек рядом с тобой прожил и чем тебе обязан, а по чему-то другому.

Дети и внуки

Одним из самых важных и дорогих для меня итогов жизни я считаю то, что мои дети знают детей моих близких друзей и товарищей – Эльдара и Багатура Гаибова, детей Савелия и Виталия Колмановских. Очень я хотел бы, чтобы эти связи продолжались. Хоть и живут и работают эти давно уже взрослые дети все в разных странах. География - Баку, Москва, Киев, Иерусалим, Сан-Франциско, Хьюстон, Лос-Анджелес, Стокгольм, Лондон, Санта Клара… Для моего “советского” слуха такое разнообразие названий звучит как музыка. Но то, что дети Эльдара – Руфат, Нигяр, Салим и дети Багатура – Гамид и Афаг, и Леночка, дочь Савелия, и Маша и Леня - дети Виталия - знают моих Романа, Лалу, Джека, и иногда, пусть редко, переписываются, иногда перезваниваются, а иногда даже и видятся – от этого тепло на душе. И, конечно, в этих отношениях детей заслуга моих друзей наверняка побольше моей. Кстати, они, мои товарищи, сами хоть и не часто, но регулярно “контачат” с моими ребятами напрямую. Что еще приятнее.

...Эльдар время от времени бреет голову. Не знаю, зачем. Он уверяет – чтобы волосы лучше росли. Ну, не знаю. По-моему, это – одна из тех игр, которые многие взрослые люди устраивают себе время от времени. Знаю, что несколько раз с обритым налого Эльдаром я ездил в московском метро. И с удивлением замечал скрещивающиеся на нем женские взгляды. Эльдар всю жизнь не был обделен женским вниманием. И, как любой нормальный мужчина, думаю, ценит это. Отличие от большинства тут только одно, но на мой взгляд, очень существенное. О своих маленьких романах, увлечениях, приключениях мужчины обычно с удовольствием рассказывают в тесном мужском кругу. Я не раз про себя отмечал, что эти моменты – чуть ли не большее удовольствие доставляют рассказчику, чем сама интрига. Так вот, от Эльдара таких рассказов я никогда не слышал. Он вообще, убежден, человек, ориентированный на семью, на детей, на внуков…

А то, что жизнь не всегда идет прямо и так, как нам, может быть, хотелось бы – куда от этого денешься?

Не помню уж, у кого из современных классиков или почти классиков я прочел: “Я любил и меня любили. Я уходил и от меня уходили. В целом, я был счастлив…”

Жизнь, конечно, посложнее литературных формул. Солмаз, с которой прожито почти 30 лет – с ней у Эльдара существуют, к счастью, ровные, дружественные отношения. Дети близки и матери, и отцу – честь и слава обоим!

Жена Юля ...Когда сходятся два взрослых человека, за плечами которых – большие и трудные судьбы, взрослые дети от предыдущих браков, разница в жизненном опыте и подходах – не так уж много шансов, что получится крепкая семья. И то, что она сложилась у Юли и Эльдара – и их заслуга, и большая удача. Тут ведь – как в стихах: все может быть и выстроено, и выверено – а результата нет. Должно быть нечто свыше...Есть оно – тогда все в порядке.

Насчет детей Эльдара, наверняка, можно было бы написать многое. Скажу только – они состоялись. Руфат – бизнесмен, Нигяр – врач, Салим – банкир. Такие они сейчас. Но для меня они (простите, возрастное) еще и живут в памяти – маленький Руфа, которого везет в коляске Израиль Давидович. Мы встречаемся на бульваре, со мной – Ромка в такой же коляске. Я передаю Израилю Давидовичу что-то для Эльдара. Он принимает сложенные листы и почти про себя повторяет негромко: “Ключи – правый боковой карман, листы – левый внутренний”... Нигяр для меня - Ника, которой я в первый раз завязывал красный бант, когда ей было два года. И, грешен, тогда думал – пройдут годы, ей об этом напомню. Вот, напоминаю... Салим, Сяма – глядя на этого пышущего здоровьем человека трудно представить, как тяжело он в детстве болел и через что прошли тогда его родители.

Теперь у всех ребят – свои дети. Один другого лучше – и маленькие, и большие… И я очень рад, что среди детей Руфата Эльдаровича – Натан Руфатович и Этель Руфатовна, в честь их еврейских предков названные.

Внуки Эльдара. 2011 год

“Возвращается ветер на круги своя…”

На детях и внуках, пожалуй, и закончу эту ностальгическую сагу.
Ностальгия по прошлому. Ностальгия по настоящему. Благодарность судьбе за то, что Эльдар Криман есть в моей жизни.

...Недавно позвонил я в Челябинск, где много лет работает наш с Эльдаром хороший товарищ Эльхан Бадалбейли. Давно мы с ним не разговаривали, несколько лет – тем приятнее было общение. И приятно было узнать, что маленького сына Эльхана зовут Эльдар. “В честь нашего друга Кримана назвал, - сказал мне всегда серьезный Эльхан, - таких людей мало”.

И был совершенно прав.