Парапет начинался с будки-киоска, где собирался с утра народ покупать газеты и поделиться новостями. В основном это были люди не первой молодости. Рассаживались на скамейках за будкой и молча вникали в газетные статьи.
Примерно с 10 утра появлялись игроки в шахматы, нарды и карты. Шахматисты устраивались ближе к выходу на Ольгинскую, нардисты - в стороне кинотеатра "Спартак", а картежники - в саду напротив Армянской церкви.
Дети с боннами и бабушками распологались в центре сада. Так начиналось наше "парапетское" утро...
Моя бонна, которая опекала четырех детей, была немкой и, как в "Мимино", считала нас по головам - айн,цвайн, драйн и тд. Она бала подслеповатой и бодрой женщиной каких-то голубых кровей.
Cо слов отца я вспоминаю, что моя бонна в начале войны сдала в фонд родины много золота, серебра и других ценностей. И такие были немцы!
После того, как немцев выселили из Баку, ее след исчез вместе с ее братом, жившим в пос. Разина.
Нередко между азартными игроками вспыхивали споры и к любопытным присоединялась детвора, несмотря на окрики бабушек. Тогда, как из под земли, появлялся долговязый в форме милиционер, прижимая к губам черный свисток.
Толпа рассеивалась, а возбудители спокойствия, вроде примирившихся, собрав нарды или карты, пристраивались к другому месту подальше от глаз.
Этого храброго милиционера, который постоянно дежурил на трамвайной остановке у кинотеатра "Спартак", почему-то прозвали ПАТ[1]. Так вот, однажды я встретил его в старом универмаге в цивильном костюме.Он покупал телевизор. Я стоял рядом и, когда он повернулся ко мне лицом, я как-то спонтанно поздоровался с ним "Салам аллейкум, ПАТ!". Мы оба рассмеялись.
Таких как наша фрау Лизи было много, а бонны отличались своей аккуратностью, подтянутостью и немного надменным взглядом.
Я и сейчас, вспоминая детство, восхищаюсь их терпению и выносливости. Они носили в сумках теплую и холодную воду, наши щедрые завтраки с фруктами, полотенца и мыло, стаканчики или чашки для каждого из нас в отдельности.
Иногда Лизи устраивала нам культпоход в кино. Тогда, в то антирелигиозное время, в армянской церкви показывали разные немые фильмы 20-ых - 30-ых годов и незадачливые мультики.
Гуськом в очереди мы подходили к кассе и многозначительно рылись в своих переполненных ерундой карманах в поиске 10 копеек.
Я запомнил некоторые из этих фильмов. Особенно нравились "Красные дьяволята", "Три поросенка", "Мисс Менд", "Селимхан на ишаке", "Дружба", "Сурамская крепость" и др.
Усталые и довольные, мы возвращались по своим домам.
Наступил страшный 37-й год.
Редели парапетовские скамейки и удлинялись очереди у газетного киоска. Из нашей компашки остался я и еще появился новенький Рыжеброд.
Дома чувствовалась тревожность, исчезла беззаботность, отец перебирал свой архив, проезжавшие по ул. Мустафа Субхи редкие автомобили внушали страх - а вдруг за кем-то?? ...
В этом году меня готовили к школе, и так случилось, что мы переехали на новую квартиру по Горького, в тупичке напротив бани "Фантазия".
Приготовив мой школьный багаж с книгами, пеналом и непроливайкой, моя мама настояла на том, чтобы до осени я продолжал гулять с бонной и учился читать и считать. Фрау Лизи в этом перестаралась!
В те годы я еще не понимал отягощенность случившейся народной трагедии. Из нашего семейного круга стали исчезать друзья отца - заметные в республике люди.(Не хочу тревожить их прах ). Помню как отец принес отлитую в редком по тем временам биметалле скульптуру В.И. Ленина и сказал громко маме: "Это назло другим!".
Cейчас, вспоминая то время, я поймал себя на том, что и Парапет, и бульвар, и город как-то опустели, а люди, которые были достаточно воспитаны проходили мимо, не здороваясь. Но Парапет продолжал жить.
Вспоминая о том времени, я не хотел привести мой рассказ к автобиографической схеме. И немного обращаясь к тому времени, на своем восприятии Парапета, я понимаю,что речь идет о десятках или сотнях бакинских мальчишек и девчонок, чьи судьбы прошли через этот окольцованный решеткой сад.
И еще. Парапет был площадью звезды (как в Париже), откуда растекались улицы, переулки и дороги, и обратной связью с ним связаны жизни многих бакинцев.
Он был прелюдией бульвара, уютной и тихой гаванью, зеленой аркой бакинских Елисейских полей.
Таким он запомнился мне на всю жизнь.
Итак, продолжу свою повесть.
Внешне на Парапете и прилегающих улицах ничего не менялось. Жаркое лето 37-го шло к концу. Приближались долгие школьные годы.
Нарядившись во все новое 1 сентября, c тяжелым портфелем и цветами под мышкой я гордо, держась за руку мамы, прошагал в школьный двор 16-ой школы. Оглядываясь по сторонам, я увидел многих
"парапетских" сверстников, c кем гонялись по саду в казаки-разбойники. Не помню, как это было, нас, первоклашек, построили в пары с девочками и повели через дворовую лестницу в большой светлый класс.
Со звонком в класс вошла солидная светловолосая учительница и, оглядев нас строгим взглядом, прочла список учащихся и представила себя - Жукова Елена Ивановна, класс 1В.
Первые месяцы учебы давались легко. Благо упорные занятия с фрау Лизи давали о себе знать. Но сколько переживаний я испытал дома трудно передать!
Дело в том, что мне и другим ученикам не поддавался предмет чистописания. Как только чисто напишу, то обязательно поставлю чернильную кляксу, - и все приходилось начинать сначала под бурное негодование родителей. А эти бордюры!!! Сколько же выброшенных тетрадей?!
Тогда не было шариковых ручек, а наши перья были скрипучими и при каждом нажиме ломались.
Но мы шли все вперед и дальше. Уже читали по слогам Ма-ма, Ка-ша, Ра_ма и Ра-бы не мы и т.д.
Учеников в классе было больше 30 человек, классная комната была обустроенной, с цветами на подоконниках, с таблицами и плакатами вождей того времени. Над доской висел плакат "Спасибо товарищу СТАЛИНУ за наше счастливое детство!"
.
Поглядывая на этот плакат, я не мог понять за что "спасибо"? И когда я об этом наивно спрашивал своих родителей, они многозначительно прикладывали палец к губам: молчи и не спрашивай!
Но скоро все для нас обернулось тяжелым испытанием как и других "парапетян".
Cтук в дверь был сильным, требовательным и вызывающим. Проснулись все. Через щелку неплотно прикрытой двери я увидел отца, открывающего дверь. Мама испуганно заглянула ко мне в спальню, приказав спать. Но сон не приходил.
Слышны были громкие разговоры, а за тем что-то глухо падало на пол, звенела посуда, на пол сыпались стекла. Я сел на кровати и молча слушал этот разбой. В квартире шел обыск.
Потом ко мне в спальню вошел какой-то мужчина и, согнав меня с кровати, стал рыться в матраце и подушке, в моем портфеле и трюмо.
Когда я вошел в большую комнату и увидел учиненный пришельцами переворот, мне стало страшно и очень больно.
Те люди, на долю которых пришли эти испытания, меня поймут.
После обыска папу увели, не разрешив с ним попращаться.
Почти до утра мы не смогли уснуть, а мама все плакала и плакала.
Утром забежала к нам наша грузинская соседка и, рыдая от горя, рассказала маме, как арестовывали ее мужа в Баку, а их сына в Тбилиси.
Разве можно это все забыть?!
В тот же день мама отправилась на квартиру к Чеплаковым. Они жили неподалеку от нас, поближе к Парапету, в доме с небольшим козырьком на изящных чугунных колоннах. С дочерью Чеплакова Лилей я учился в одном классе и наши родители были знакомы и проявляли симпатии друг к другу.
Сам Чеплаков занимал высокую должность в правительстве, и мама надеялась при его помощи передать отцу немного теплой одежды и выяснить, за что он был арестован.
Отдавая должное человеческим качествам Чеплаковых, я должен сказать, что в то суровое время не каждый мог взять на себя миссию посредника с могущественным ГПУ или НКВД.
После работы в Баку Чеплакова отозвали в Москву, а затем по слухам назначили или избрали первым секретарем обкома партии Сахалинской области. Больше я о нем ничего не слышал.
Так вот, с помощью Чеплакова мама узнала, что папу обвиняют в притуплении бдительности, потворстве и сознательном сокрытии опасного преступника, разыскиваемого органами ГПУ. Нелепость и только!
Кому только мама ни писала - и Сталину, и Молотову, и Багирову, и еще многим другим. Ничего не помогало!
За это время мама познакомилась со многими членами семей репрессированных.
Мой школьный товарищ и одноклассник Миша (Мешади) Азизбеков (внук одного из лидеров 26 комиссаров) много лет спустя рассказывал, что и его отца, сына Мешади Азизбекова, пытались тоже в чем-то обвинить и посадить в тюрьму, а может и расстрелять.
Говорят, пришла беда-открывай ворота. Так оно и было.
Через несколько дней после ареста отца к нам пришли незакомые люди и показали маме бумагу о немедленном выселении из квартиры. Выселение началось тут же!
Нам показали под нашей квартирой сырой подвал, куда следовало перетащить оставшиеся пожитки.
Помочь в такой скоропалительной звакуации вызвались наши близкие знакомые. Мама и я находились в таком трансе, что ничего делать не могли. А те незнакомцы, которые пришли нас выселять, злорадно выбрасывали в наш двор-колодец предметы обихода и даже мой новый велосипед, предварительно растоптав его сапогами.
Затащив свои оставшиеся вещи в сырой подвал без многих привычных в быту вещей, мы с мамой занялись нашим маленьким хозяйством.
Кое-что из оставшихся ценностей мама сдавала в магазин "Торгсин" , который находился на ул. Красного аскера в доме Бешмэртабя или в городской ломбард. На полученные деньги, перебиваясь с хлеба на воду, мы жили надеждой на возвращение отца.
В тот период времени люди, объединенные общей бедой, проявляли большую заботу и внимание к таким семьям, как наша.
Парапет был районом интеллигентных людей - врачей, учителей, ученых и писателей, и больший удар сталинских репрессий приходился именно на эту часть города, хотя и жители других районов пострадали не меньше.
Чтобы как-нибудь прожить, мама не ленилась брать у знакомых в стирку белье, cварить обед, пошить что-либо неприхотливое, но оставалась сильной духом и гордой до конца жизни.
Нас унижали, топтали ногами, отпугивали ребят, как от прокаженных. Даже в школе это было заметно.
Помню как-то раз я опоздал на урок. Войдя в класс и попросив разрешения сесть за свою парту, я услышал реплику своей учительницы: "Вот! Явился сынок врага народа..." и она показала рукой на заднюю парту. Меня словно окатило холодной водой, я не знал, куда повернуть голову от стыда, положил голову на парту и молча плакал от безысходности своего положения. Так я и просидел в одиночестве до весны.
О случившемся я рассказал маме. Что с ней было!! Она быстро набросила на голову платок
и помчалась в школу. Что уж там было я не знаю, но скоро стал ощущать перемену ко мне отношения. До сих пор не могу забыть этот случай.
В классе чувствовалось социальное неравенство. Впереди за партами сидели ученики благонадежных родителей, а там, позади, дети репресированных.
Называю их фамилии: Ахундов, Санин, Мурадов, Каплунский, Исаев, Зинкевич, Чилингаров, Шапиро, Вдовина, Гульказов. Почти одна треть класса! И это только в моем классе,но и в остальных были тоже.
Не хотелось мне делать обобщений по этому поводу, но вспоминая слова Рейгана, что СССР - империя зла, не могу с зтим не согласиться.
Весь 37-ой мама предпринимала попытки спасти от надуманных обвинений отца. А суть дела было такова: наш сосед-грузин был в Грузии в какой-то меньшевистской организации и лично знал по тбилисской тюрьме Сталина, где с ним и познакомился. В каком-то кругу своих приятелей он резко сказал о Сталине гневные слова. Донесли в ГПУ. И поскольку он был нашим соседом, а папа старым членом партии, прошедшим 1-ую Мировую и Гражданскую войны, отец должен был нашего соседа разоблачить и сдать органам ГПУ. Но мой папа никогда к соседям не ходил и даже не знал, что у них в доме и как туда войти. Он настаивал упорно на своем, и следствие затормозилось.
Летом 38 года я пришел со школы домой и вдруг увидел сидящего за столом отца, худого и бледного, с необычным вывихом руки. Все, что было потом, я не помню, как говорят, от радости можно потерять и память. Так было и со мной.
Чуть позже, расспросив меня о школе и учебе, папа сказал о том, что на следующий день придет в школу. Мама ему все рассказала...
Конец мая выдался по-летнему теплым. Проснувшись я обратил внимание, как папа с каким-то старанием отглаживает брюки, а на спинке стула уже висел тщательно отутюженный френч "под Сталина". Тогда многие носили такую униформу с накладными карманами.
Быстро приведя себя в порядок и плотно позавтракав, мы направились с отцом в школу. Папа шел медленно, слегка прихрамывая. Болели старые или новые раны.
Я заметил, что, отправив меня в класс, отец пошел в "учительскую", расположенную наискосок.
Сижу на уроке, а сам думаю о том, что происходит там, за дверью класса.
Прозвучал звонок перемены. Начался второй урок, Елена Ивановна в классе, а папу не видать.
И вдруг... Медленно открывается ведущая в класс толстая дверь и входят директор школы, за ним мой отец и еще пожилой мужчина.
Как зто было принято, весь класс встал. Поздоровавшись с нами, директор школы (жаль, что не помню его имени-отчества) обратился к учительнице и представил ей моего отца. (Если бы это видел писатель Гоголь, то он начал бы писать немую сцену в пьесе "Ревизор" с нашего случая.)
У Елены Ивановны лицо вмиг изменилось, стало краснее гвоздики, губы и подбородок задрожали и она, как бы сползая, медленно присела на стул.
Этого было достаточно. Я был отомщен! И подумал по-детски: "Вот, если бы все папы сделали так, как было бы хорошо!".
Посмотрев классный журнал и мои оценки, и тихо поговорив с учительницей о чем-то, все трое вышли из класса. Урок продолжался...
На следующей перемене я попытался найти папу в школе, но тщетно. Дома тоже отец ничего не рассказывал. Он был из той породы людей, которые делали, но и молчали. Настоящие мужчины!!!
А второй пожилой мужчина, который вошел в класс вместе с директором и моим отцом, в следующем учебном году преподавал нам азербайджанский язык. Зто был интеллигент старой гвардии учительского корпуса - мюаллим Векилов. Cпустя несколько лет от родителей моих соучеников я узнал, что наш мюаллим был отцом нашей великолепной балерины Лейлы Векиловой.
Жизнь в сыром холодном помещении создавала угрозу нашему здоровью, что я испытал на себе - постоянный насморк и бронхиальные простуды.
С первых дней своего "освобождения", отец пытался отстоять наше прежнее жилье, но это не получилось.
Проживающие там устроили акцию протеста, вовлекая в него всю местную власть и своих чиновников – родственников, работающих там же.
Хождения по мукам привели отца к высшим эшелонам советской власти, и достаточно было одного жесткого окрика, чтобы неповоротливая и забюрокраченная машина управления заработала.
Cпустя небольшое время нам предложили занять "равноценную" квартиру в большом и многолюдном доме по Дмитрова, который был построен в царское время миллионером Бабаевым.
Затянувшийся и утомительный ремонт омрачал настроение. Хотелось тихого домашнего уюта и бытового спокойствия.
В 1939 году наша семья пополнилась. Родился мой брат. Жизнь входила в нормальное русло. Мы уже жили в другой части города, но я продолжал учиться в своей 16-ой школе, не помышляя менять ее на близлежащую. Мне нравился наш класс и больше всего его обитатели. Ведь школа – это второй дом!
После уроков я приходил на свой любимый Парапет, садился где-нибудь поближе к газетному киоску и наблюдал за прохожими. Ведь интересно познавать мир даже таким ребячим способом.
Парапет почти не менялся. Так же звонко кричали продавцы пирожков и мороженого, расхаживая со своей аппетитной поклажей по периметру сада, а за ними старушки-бабушки, балующие нас горячими семечками.
В это время в Испании шла война, и в знак солидарности с испанскими ребятами мы носили солдатские пилотки, так называемые "испанки", только красного или бордового цвета и обязательно с кисточкой.
В политике я не разбирался - был молод, но незаметно менялся тон радиопередач, доносившихся с другого конца площади.
CССР шел на сближение с фашистской Германией.
Менялась не только тональность отношений, но и психология людей. Тихо сползли с экранов антифашистские фильмы "Мать"(по Брехту), "Болотные солдаты" и "Профессор Мамлок".
Им на смену бурным потоком ворвались на советский экран историко-патриотические и революционно-героические фильмы о Суворове и Минине с Пожарским, Богдане Хмельницком, трилогии о Максиме и Ленине..
Наиболее захватывающими были фильмы о верных партийцах, умных чекистах и коварных шпионах, порождающих общенациональный психоз подозрительности и доносительства. Подражанием для октябрят стал "героический" подвиг Павлика Морозова.
Хотя сад Парапет и вокруг него растущий город внешне казались благополучными, но сама обстановка тех неспокойных лет вносила в жизнь свои коррективы.
Парапет мелел и таял, звучащее раньше детское многоголосье как-то само собой стихало, не задерживаясь в саду. Заметно смещались интересы и городской ритм.
Все меньше людей задерживалось на зтой площади, устремляясь тихим течением в сторону морского бульвара, вызывая у меня неосознанное чувство детской ревности.
Там, на бульваре, большая часть людского потока заполняла тенистые аллеи старого приморского парка напротив Девичьей башни или у входа со стороны Ольгинской, рядом с красивым домиком, где много позднее был детский театр кукол.
Но я предпочитал ставший тихим свой Парапет. Там, в этом саду моего дошкольного детства, у меня было много товарищей, ставших потом друзьями на долгие годы..
В 1939-м году началась 2-я Мировая война.
Домашний радиоприемник без умолку вещал о международном положении и о сталинской мудрой внешней политике. Об этом говорили,как я предполагаю, везде.
К этому времени наш школьный класс стал пионерским. Я, как и другие, носил красный шелковый галстук c металлической защелкой, блестящей как зеркальцо. Нашим пионерским классом руководил бессменно пионервожатый Чингиз Касумов.
С ним мы ходили в Дом Пионеров и занимались в кружках по ребячим интересам.
Я, например, ходил в авиамодельный кружок со своим товарищем Рубеном Чилингаровым, для которого впоследствии это стало профессией. Потом он работал в КБ у Туполева и достиг высоких достижений.
Там же нас учили военному делу, мы научились пользоваться противогазом и солдатской штыковой лопатой, разбирали и собирали винтовку-трехлинейку Мосина и овладели способом пожаротушения в случае его возникновения от бомб-зажигалок. Изредка ходили всей пионерской дружиной дома на военные игры за Волчьими воротами.
Так в постоянных заботах и занятости мы познавали себя и окружающий нас мир. На мой любимый Парапет и вокруг него времени не оставалось.
На календаре уже шел 1941-й год...
Примечание:
