Просмотр кода страницы Эльдаров Омар "Мы, бакинские дети, играли в альчики на фантики..." ← Эльдаров Омар "Мы, бакинские дети, играли в альчики на фантики..."

==Эльдаров Омар "Мы, бакинские дети, играли в альчики на фантики..."==

[[Файл:Eldarov Omar.jpg|300px|left]]
<br>
''Воспоминания о родном Баку и друзьях из прошлого известного скульптора '''Омара Эльдарова''', которыми он поделился по просьбе звезды азербайджанской команды КВН Парни из Баку", а ныне актера, художника и бизнесмена Бахрама Багирзаде.''
<br>
<br>
<br>
<br>
<br>
<br>
Я родился в одном из самых древнейших городов мира - Дербенте. Дело в том, что мой папа – Гасан Эльдаров, с 1914 года был членом дербентского марксистского кружка РСДРП и к тому же единственным азербайджанцем, который в нем состоял. А основателем и руководителем этого кружка был некий Маркус, у которого было две сестры, также входящие в эту ячейку. 
<br>
Мой папа был из тех марксистов, которые вступили в партию еще в царские времена, имея в виду не какие-то личные карьерные выгоды, а руководствуясь внутренним чувством справедливости. Есть такое высказывание, я, правда, не помню, как оно звучит дословно, но смысл его примерно такой – революцию задумывают романтики, осуществляют практики, а результатами пользуются негодяи. Так вот мой папа и был таким романтиком, который, несмотря на риск быть отправленным на каторгу, мечтал изменить существующий порядок…<br>   
<br>
Революция 1917 года застала его в Петербурге, где он в то время учился на агронома. В результате этого исторического события, волею судьбы и партии, он оказался в Саратове, где и встретил мою маму… Они поженились… <br>
А затем папа присоединился к так называемому Татарскому полку 11-ой Красной армии и уже вместе с ними начал продвигаться в сторону Кавказа.<br> 
В Дербенте же его оставили для укрепления идейного момента. Но вскоре началась волна «ленинских чисток» - прошла первая чистка, потом вторая, и папа был исключен из партии с формулировкой «национализм» – на него, якобы, поступали многочисленные жалобы со стороны представителей одного из «малых народов», населяющих Дагестан.<br> 
Как потом мне рассказывал папа, в этот момент он очень сильно заболел и физически не мог явиться на собрание, на котором должны были рассматривать его дело. Разбирательство отложили до его выздоровления… <br>
<br>
Но когда он немного пришел в себя, сразу же собрал семью и уехал в Баку, от греха подальше. Он понял, что началась жесточайшая борьба за власть, а принимать участие в этой подлой, мышиной возне он не посчитал для себя возможным. Это было не в его характере. Так, в 1923 году он переехал в Азербайджан...<br>
<br>
В Баку папа начал преподавать агрономию в Институте сельского хозяйства, и одним из его учеников был старший брат Гейдара Алиевича Алиева – Гасан Алиев, который впоследствии стал агрономом, биологом, академиком…<br> 
Я помню, как однажды Гасан Алиевич, узнав, что я сын Гасана Эльдарова, обрадовано воскликнул:<br> 
:«Ваш отец был моим первым профессиональным педагогом и учителем по агрономии!» <br>
Выяснилось, что у них была не очень существенная разница в возрасте, и волею случая один Гасан преподавал, а другой был его студентом. Я тогда был совсем еще маленьким, но, тем не менее, я прекрасно помню, что дома папа часто упоминал это имя – Гасан, Гасанчик… <br>
<br>
Но папа не долго преподавал в институте - то ли ему хотелось живой работы на земле, то ли он старался быть подальше от всяких начальников и собраний, и он стал работать рядовым агрономом в самых разных районах Азербайджана.<br> 
<br>
По приезде в Баку мама с папой сначала поселились в так называемом «дагестанском доме», где-то в районе Парапета.<br> 
Так получилось, что в этом доме жили всевозможные выходцы из Дагестана, в том числе и выдающийся врач, доктор медицинских наук, профессор-ларинголог, лечивший весь Баку Магомед Кажлаев, отец будущего композитора Мурада Кажлаева, которого я знаю с детства.<br>
<br>
А еще до моего рождения родители переехали на улицу Полухина, которая в то время носила название Персидской.<br> 
В Баку двадцатых годов очень редко встречались заасфальтированные улицы. Обычно проезжая часть покрывалась крупным круглым булыжником - оружием пролетариата, и надо сказать, эти булыжники довольно часто летали во все стороны, разбивая людям головы.<br> 
Тротуары же были покрыты киром, который зимой был твердым как камень, а летом, нагреваясь под палящим солнцем, прилипал к обуви.<br> 
И такие булыжные мостовые были только на центральных улицах, а так улицы были в основном земляными. И по этим мостовым примерно раз в месяц проезжал пышный свадебный кортеж - на фаэтонах, с музыкой, с обязательным разбрасыванием денег за которые мы, мальчишки, дрались...<br> 
<br>
И, конечно же, по улицам ходили лошади, грустные ослики, впряженные в скрипучие деревянные арбы и целые караваны медлительных важных верблюдов. Это был обычный городской сюжет. Об автомобилях и речи не было - на весь Баку их было несколько – у Чагина, редактора газеты «Бакинский рабочий», у Мирджафара Багирова и еще может быть у пары человек…<br>   
<br>
Крыши домов были ровными, как стол, и каждое лето их обязательно поливали киром. Черные от копоти и огромные как пропасти котлы попадались тогда через каждые два три квартала, и суровые прокопченные дымом кирщики постоянно помешивали булькающий крупными чавкающими пузырями кир. Это была такая необычная и своеобразная картина, что приезжающие в Баку художники первым делом бросались не на море, а разбегались по улицам в поисках наиболее колоритных кирщиков…<br>
<br>
На улице Полухина мы жили в довольно хорошем двухэтажном доме, в отдельной квартире, но «удобство» было одно на целый этаж. Причем верхнее «заведение» чаще всего засорялось, капая на головы посетителям нижнего, поэтому с раннего утра в туалет, находящийся на первом этаже, выстраивалась очередь с красными или синими «ночными вазами», деликатно закрытыми крышечками.<br> 
А что касается обыкновенной водопроводной воды, то ее в нашем доме просто не было, и все таскали ее снизу, со двора. И моя мама постоянно носила эти тяжеленные ведра к нам на второй этаж…<br> 
А мы, дети, ничего этого не знали. Мы жили в своем светлом и беззаботном мире… <br>
Но люди считали, что они живут комфортно, потому что в одноэтажных домах не то, что воды или туалета, света не было! Это были настоящие землянки, сырые и холодные.<br> 
<br>
В нашем подвале жило целых четыре таких семьи, даже без «второго света», потому что так называемая галерея имела только микроскопические оконца, выходящие во двор. А так, как мы жили тогда на Полухина, считалось очень даже неплохим вариантом. Тем более что мой папа был человеком с высшим образованием, да еще агроном. В нашем доме было всего две таких интеллигентных семьи – агроном и инженер.<br>
<br>
Как же я любил в детстве ездить на поездах…<br> 
Папе как-то удавалось из своего скромного заработка выкраивать деньги, и мы с мамой и братом часто выезжали то Украину, то в Минводы, то в Белоруссию, причем через Москву! Как же это было приятно и интересно ехать в наполненном самым разным народом плацкартном вагоне несколько суток. Это был настоящий праздник!<br> 
Сейчас, если меня запустят в такой вагон, я даже не соглашусь просто пройти из одного конца в другой…<br> 
<br>
А в молодости, когда я поступил в ленинградскую художественную академии, я вообще ездил на крыше!<br> 
Это был 1945 год. Только что кончилась война, и миллионы людей передвигались по нашей огромной стране - военные, раненые, беженцы…<br>   
Когда я впервые увидел Ленинград, он меня поразил до глубины души – город был страшно разрушен и стоял весь в черных лесах, не таких, как сейчас аккуратных металлических или деревянных конструкциях, а именно весь в черных дощатых лесах… Ленинград поднимали из руин…<br>   
<br>
Праздников тогда было много, особенно революционных.<br> 
Май был теплым, почтим летним месяцем, и весь город в белых платьях, костюмах, маечках и трусиках, с песнями и танцами выходил на демонстрацию. Сначала эти шествия проходили по площади Петрова, а после войны, когда немецкие пленные выстроили Дом Советов, торжественные мероприятия перенесли туда.<br> 
<br>
Однажды папа повел меня на ноябрьский праздник в Нагорный парк. Как же этот день врезался мне в память…<br> 
Наверное, вокруг было не так уж пышно и красиво, но тогда все это казалось мне чем-то невероятным по масштабам и красочности. Особенно я запомнил, как на сцену, на которой выступал какой-то танцевальный ансамбль, вышел такой же маленький мальчишка, как и я, и так станцевал лезгинку, что я запомнил это на всю жизнь…<br> 
<br>
А потом наплясавшийся и напевшийся народ расходился по домам, и там начинались праздничные застолья. Настоящим «гвоздем программы» почти каждого бакинского стола была огромная миска с винегретом.<br>  Тогда это было обычаем.<br> 
Кто только не собирался за этими столами – друзья, родственники, соседи… Никто же не жил квартирой! 
<br>
Мы жили двором, и соседи были почти как родственниками, а порой даже ближе...<br> 
Парадными в то время старались не пользоваться - боялись хулиганов, и все ходили через двор, поэтому вся наша жизнь была на виду.<br> 
<br>
А какие страшные скандалы случались между женщинами из-за веревок, прямо как в том стихотворении – «Гром гремит, земля трясется, Генрих Карлович несется». Кошмар… А потом очень быстро все мирились.<br> 
Мужчины же, по крайней мере, в нашем дворе никогда не опускались до скандалов. Драки помню, а скандалы - нет…<br> 
<br>
А вот Новруз байрама среди праздников я не помню. Не было во времена моего детства никакого Новруза!<br> 
Его начали праздновать только при Шихали Курбанове, и это было подобно взрыву. Он, будучи секретарем ЦК, видимо смог убедить Москву, что Новруз не имеет ничего общего с религией, что это чисто календарный праздник, отмечающий приход весны. И в этом, на мой взгляд, его большая историческая заслуга.<br> 
Да что Новруз, елки в моем детстве тоже не было. В 30-е годы найти в Баку елку? Вот это была бы сказка… Не то что елок, деревьев не было на улицах…<br> 
<br>
Все знают о немецкой кондитерской, но сейчас мало кто помнит о немецкой булочной на Шемахинке, по которой мы часто прогуливались с моей тетей с обязательным заходом в эту самую булочную. И там, среди гор ароматных плюшек, рогаликов, булок, бубликов и баранок она покупала мне пирожное со сливочным кремом. И как она мне потом рассказывала, я сразу же начинал горько плакать. Тетя никак не могла понять причины моего странного поведения.<br>
-Что же ты плачешь? Ведь я же купила тебе твое любимое пирожное? - спрашивала она меня.<br>   
- Не хочу одно, хочу два, - ревел я все больше и больше.<br> 
- Ну, куплю я тебе два, только успокойся.<br> 
- Но я же не смогу их съесть, - отвечал я, рыдая, и слизывал со щек соленые слезы кончиком языка. Оказывается, от мысли, что я не осилю два пирожных подряд, я начинал заранее плакать…<br> 
Вот такое у меня было детское горе… <br>
<br>
В какие только игры мы не играли в нашем маленьком дворе!<br> 
Прятки, лапта – маленькая и большая, на улице, и ловитки были обычным делом. Иногда играли и в альчики, но это считалось на уровне бильярда или карточной игры. Это был настоящий гумар.<br> 
Мы, дети, играли на фантики, а гадеши играли на деньги, и иногда доходило до поножовщины… 
«Ты в альчики играешь?!» - могла трагическим голосом спросить мать, и это было позором, нравственным падением. <br>
<br>
Но нашими излюбленными играми были «В Америку за золотом, из Америки без золота», в которой правила были почти, как в чехарде и «Цикорий не на месте».<br> 
Вот это была уже по-настоящему захватывающая игра, как у канадских хоккеистов, требующая меткости, ловкости и быстроты реакции. В этой игре мы использовали консервные банки, на которые клали камушки, а большим плоским камнем надо было сбить всю эту конструкцию за черту. Играло несколько человек - тот, кто вадил, должен был успеть добежать до своей банки и камня, поставить банку на новое место, положить на нее мелкие камушки, и только тогда хватать других ребят, кто тоже метнул камень за черту. <br>
Это и был «Цикорий не на месте». Хорошая была игра… <br>
На худой конец мы могли поиграть даже в «классы».<br> 
<br>
Надо сказать, что в то время обычным делом были бесконечные разборки и драки между пацанами, но я драчуном не был. Я никогда не любил все эти побоища. Может быть потому, что чувствовал защиту своего спортивного и крепкого старшего брата...<br> 
<br>
Вообще же поножовщина и драки были в Баку практически нормой. Нормальные люди старались не ходить без особой надобности выше Советской улицы. Сейчас такого нет, а тогда мне казалось, что это никогда не закончится. <br>
У нас на улице жили два брата-грузина и русский дядя Коля, так вот он оказался самым драчливым и блатным. Однажды они втроем кушали арбуз. Не знаю, что уж там между ними случилось, но кончилось все тем, что они друг друга перерезали этими ножами. Братьев увезли на «скорой», а Коля смог добежать до больницы сам…<br> 
А уж что творилось на улицах города во время войны, вообще ужас. Грабили и раздевали без перерыва… <br>  
<br>
В семь лет, как и полагается, я пошел в школу №14.<br> 
Ах, какой же влюбчивый я тогда был, но никогда в этом не признавался. Помню, идем мы домой с моим другом, таким же первоклассником, как и я, а на углу школы стоит веселая, смеющаяся стайка пятиклассниц. И мой товарищ, словно читая мои мысли, вдруг поворачивается ко мне и очень томно и печально говорит: «Какие, все-таки, эти пятиклассницы красивые…» В то время они нам казались взрослыми барышнями, недоступными, недосягаемыми...<br> 
Наши одноклассницы по сравнению с ними выглядели не очень – так, мелкотня, вечные плаксы и ябеды, а эти были почти уже взрослые девушки…<br> 
Но у меня все-таки была тайная любовь в моем классе - заглядывать дальше у меня тогда не хватало смелости… <br>
<br>
Наша школа находилась на втором этаже, прямо над Карамельной фабрикой, а напротив была тюрьма, построенная в свое время Тагиевым.<br> 
Дело в том, что до революции тюрьма находилась довольно далеко, за городом. Для того чтобы облегчить бакинцами возможность навещать своих родных, Тагиев, из благотворительных соображений, выстроил ее в этой части города, которая тогда была окраиной…<br> 
Пару раз, когда я учился в 14-ой школе, туда что-то запускали – сначала мы думали, что это были камни, а это оказались запущенные при помощи рогатки хлебные кирпичики с записками внутри…<br> 
<br>
Как же чудесно пахло от этой карамельной фабрики…<br> 
Но мы не только вдыхали эти бесподобные ароматы. Видимо у школы была какая-то договоренность, и нам изредка доставались конфеты, но зато каждый день мы регулярно и с большим удовольствием пили кисель. Он был такой нежно розовый, клюквенный или смородиновый, да еще с ванилью…<br> 
А потом началась война, и все эти радости как-то сами собой улетучились…<br>
<br>
Во время войны я поступил в художественное училище. Мой выбор профессии был не случаен. 
Дело в том, что хотя мой папа и был агрономом, он очень любил искусство, особенно живопись и архитектуру. Очень много читал, часто рассказывал про Питер, про Эрмитаж. А однажды привез мне из Ленинграда кисти, краски, потрясающие альбомы и две мои первые книги по искусству. Это было академическое издание двухтомника Джорджо Вазари - учителя Микеланджело и самого первого в мире искусствоведа, написавшего об основных художниках Возрождения.<br> 
<br>
Голод во время войны был страшный… Все время хотелось есть, особенно масло или что-нибудь сладкое. Наверное, поэтому я вырос не очень высоким - организм начинает экономить, в том числе и за счет роста. Но я худо-бедно как-то справлялся с чувством голода, а вот многие взрослые мужчины не выдерживали…<br>
<br>
Не выдержал и мой отец - он заболел туберкулезом. Кому-то может это показаться полной ерундой – как это, агроном и без еды? Другие агрономы как-то жили, а папа так не мог… Честнейший был человек… <br>
Когда он узнал о своем диагнозе, то сразу же уехал в Дербент. Он сказал, что его может спасти только виноград. А в Дербенте тогда были колоссальные виноградные плантации, и папа, живя практически в саду, ел и ел этот виноград. И продлил себе, таким образом, жизнь довольно надолго…<br>   
<br>
Еще с довоенных времен любимейшим развлечение мальчишек было кино про войнушку и Чапаева. Все герои этого фильма были как родные люди. Мы ходили в основном в кинотеатр «Художественный» – «Низами». А уже после войны на нас, словно из рога изобилия, посыпались трофейные фильмы – «Девушка моей мечты», «Тарзан», затем «Бродяга», «Господин 420». Это было нечто!<br> 
<br>
Но хулиганы мешали…<br>
Хулиганы мешали даже в кино! Они же ничего и никого не боялись! Какая милиция? Тюрьма им была, как дом родной! Работать не хотели, все были блатные и жили, как сейчас говорят, по понятиям. И все бы ничего, но они же нам не давали жить спокойно!<br> 
<br>
И, конечно же, не могу не вспомнить наш бульвар…<br> 
Для меня бульвар – это, прежде всего, знаменитая купальня, построенная по проекту архитектора Баева, автора нашего вокзала, «Дунькиной фабрики», на которой работали приехавшие из России женщины.<br> 
Купальня была особым местом. Деревянная, красивая, ажурная, напоминавшая готический замок… И вся эта деревянная готика была прямо в море! <br>
Туда сходилась детвора со всего города, и там стоял такой шум, что можно было оглохнуть. Я помню, как кричала мама одного мальчика: «Если утонешь, домой не возвращайся! Убью…» <br>
Смельчаки залезали наверх и прыгали оттуда прямо в море.<br> 
<br>
Но помимо удовольствия от морских купаний, бульвар был самым любимым местом гуляния молодежи. Разговоры, девичий смех, бесконечные переглядывания, влюбленные парочки…<br> 
Бульвар был сродни балу - там можно было встретить «золотую» молодежь и весь наш бакинский бомонд. Надо сказать, что мой брат был одним из героев этого знаменитого места, и когда он там появлялся в компании своих друзей – красавец, спортсмен, актер – многие девичьи сердца сладко замирали... <br>
<br>
Кстати, о девушках. Во времена моей молодости в Баку было очень много случаев самосжигания - если молодая девушка отступала от правил, и до свадьбы вступала в какие-то отношения, а потом ее бросали, она обливала себя керосином и поджигала, чтобы избежать бесчестия. Не выдерживали этого позора.<br> Однажды, будучи уже молодым человеком, я был на одном заседании райкома, и секретарь, отчитываясь в проделанной работе с гордостью заявил: «В этом году в нашем районе было всего да случая самосжигания!».<br> 
И вообще, слова «Я сожгу себя» довольно часто встречались в лексиконе наших женщин. 
<br>
После возвращения из ленинградской академии постепенно начала расцветать Торговая, но я как-то был далек от этого. <br>
Стиляг тогда еще не было, тогда надо просто одеться в шикарный коверкотовый костюм и шикарную шляпу, которые можно было купить только на рынке.<br> 
Ведь именно в Баку была самая знаменитая в СССР толкучка – Кубинка. Там можно было купить все что угодно, даже то, что вам и не снилось, даже дореволюционные инструменты по дереву для скульпторов, которые остались от переселенных из Ханлара немцев!<br> 
<br>
Но моя компания интересовалась, в основном, театром и оперой. К нам на гастроли довольно часто приезжал МХАТ - Качалов, Москвин… <br>
А самое веселое, что мы могли себе позволить, было кино и прекрасная бакинская оперетта.<br> 
<br>
Я прожил очень большую жизнь, многое пришлось пережить, многое испытать. Поэтому сейчас, когда я слышу, как бакинцы ворчат, что вот, мол, весь город испортили, кругом все сносят и строят сплошные «высотки», мне хочется им сказать - поднимитесь в сторону бывшей Советской улицы и зайдите во дворы. Моя тетя одно время жила чуть ниже Советской, и это было нечто ужасное!<br> 
Ворчать, конечно же, надо, чтобы те, кому следует, учитывали ошибки и не допускали новых. Но мое поколение еще помнит о том, что Баку почти весь был одно- и двухэтажный, и большинство людей жило в практически в землянках.<br> 
Да, мы были счастливы, как были счастливы и более молодые люди, которые с нежностью и улыбкой вспоминают сейчас свою молодость, проведенную на микроскопических «хрущевских» кухнях.<br> 
Пройдет время, и те, кому сейчас двадцать лет, будут с таким же умилением вспоминать свою молодость, пришедшуюся на эпоху «высоток». Так что хорошо, что строят, просто все надо делать с умом. 



Источник:<br>
[http://www.1news.az/authors/122/20121219042238705.html 1news.az]


--[[Участник:Jonka|Jonka]] 16:08, 30 марта 2014 (CEST)

[[Category:Бакинцы о Баку‎]]