Сергей Атава (С.Н. Терпигорев) "Дорожные очерки" - "В стране фонтанов и колпаков" Версия от 05:41, 15 августа 2022; Ksp (обсуждение | вклад) (→‎Комментарии к очеркам)(разн.) ← Предыдущая | Текущая версия (разн.) | Следующая → (разн.)

Сергей Атава (С.Н. Терпигорев) "Дорожные очерки" - "В стране фонтанов и колпаков"

Терпигорев Сергей Николаевич, псевдоним Сергей Атава

1841 - 1895

Талантливый беллетрист и фельетонист.
Родился в дворянской семье, в Усманском уезде, Тамбовской губернии; учился в тамбовской гимназии.
В 1860 г. поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, но из-за студенческих беспорядков дальше первого курса не пошел. Тогда же начал помещать небольшие очерки и юмористические статейки в "Русском Мире", "Русском Слове", "Гудке", "Санкт-Петербургских Ведомостях".
Уехав на несколько лет в деревню, Тернигорев стал усердным корреспондентом "Голоса".

После переезда в Петербург Терпигорев расширил свои связи с прессой.
В 1869 году он стал сотрудником «Отечественных записок», к этому времени уже перешедших в руки представителей революционной демократии. Здесь он впервые выступил под псевдонимом Сергей Атава.
Однако следующее десятилетие увело Терпигорева далеко от литературной и газетно-публицистической деятельности. Желая поправить свое материальное положение, он сделался предпринимателем в различных торговых и промышленных сферах. Неудачи в этой деятельности побудили Терпигорева использовать новые впечатления и наблюдения в литературной форме.

Шумный успех напечатанных в 1880 году в «Отечественных записках» его очерков и рассказов произвел перелом в жизни Терпигорева и заставил его всецело отдаться деятельности журналиста и писателя.
По рекомендации М. Е. Салтыкова он становится фельетонистом либеральной газеты «Порядок» (1881).
В дальнейшем до самой смерти Терпигорев был постоянным фельетонистом газеты А. С. Суворина «Новое время», опубликовав в ней свыше шестисот статей, очерков, рассказов и заметок.
В 1887 году писатель начал постоянное сотрудничество в «Историческом вестнике».
Терпигорев скончался 13 июня 1895 года в Петербурге от болезни сердца, не закончив работы над своей последней повестью.

Источники:
Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона
ФЭБ «Русская литература и фольклор»


Сразу после посещения Баку летом 1886г. Терпигорев (Атава) публикует в "Новом времени" цикл статей под общим названием «Дорожные очерки» с воспоминаниями о его путешествии в 1886 г. из Тифлиса в Баку и пребывании в этом городе нефти - «В стране фонтанов и колпаков».

Сергей Атава. Дорожные очерки - В стране фонтанов и колпаков...

Сергей Атава (С.Н. Терпигорев). Дорожные очерки:- В стране фонтанов и колпаков (Записки о пребывании в г. Баку); - С дороги; - По тихому Дону.
Издание Д.А. Наумова, 1897 год. Типография А.Л. Трунова. Твёрдый переплёт. 328 страниц.

Для чтения очерка нажмите на обложку книги.

Комментарии к очеркам

На набережной, с которой я сейчас только вернулся, так неудачно попытавшись выкупаться в море, теперь была толпа почти сплошная. Все двигались в одном куда-то направлении. .. Я вмешался в толпу и пошел с ней. Вечер начинался дивный. .. Вдруг перед самым почти губернаторским домом с моря потянул ветерок...Толпа с набережной повернула направо через улицу в жиденький, точно только что насаженный садик. У ворот его стояло с десяток колясок...

- Губернатором Бакинской губернии в этот период являлся Гюбш фон Гросталь.
- Садик, о котором идет речь, - это Губернаторский сад в 1886 году.

Взойдя в сад, толпа по асфальтовым дорожкам разбрелась во все стороны. Я пошел дальше, все в гору и на самом конце ее, на верху, увидал ярко освещенный просторный павильон. Оттуда слышалась музыка, гул шагов и говор. Павильон очень миленький, изящной постройки, чистенький. Здесь перед павильоном опять толпа — все проходят куда-то и опять возвращаются.
В самом павильоне довольно пусто. Я прошел с толпой несколько раз взад и вперед и в павильон. У одного из столиков я сел и велел подать себе чаю. Не прошло и десяти минут, как возле меня кругом начал ходить какой-то старик с огромной седой бородой, в очках и с открытой огромной книгой в руках. Ходит и все на меня пучится. Наконец, я не выдержал и спросил.
— Да записаться вам надо, сказал он.
— Куда записаться?
— В книгу. Вы на чье имя?
— Да это что же такое? Клуб разве?
— Клуб, конечно.

Дежурный старшина, которому я послал свою визитную карточку, очень милый и любезный человек, записал меня и с этого вечера сделался моим постоянным собеседником и покровителем. Он же познакомил меня в этот вечер, здесь же, в клубе, и со всеми теми, к кому у меня были письма и карточки от моих знакомых в Петербурге. Я, таким образом, сразу сделался в Баку своим человеком.

- Клуб - это клуб Бакинского Общественного собрания.
- Речь идет, по всей вероятности, об этом павильоне, в котором летом располагался клуб Общественного собрания.

В этом же все садике, где клуб, и ежедневно собирается весь Баку, на третий или на четвертый день, как я приехал, кто-то познакомил меня с одним молодым человеком, сразу показавшимся мне каким-то не похожим на всех остальных. Тихий, задумчивый, изнеженный, вялый. Заговорят о керосине, нефти — он уходит. В карты не играет.
— Кто это? спросил я.
— То есть чем он занимается, хотите вы знать?
— Да.
— Тоже заводчик.
Странно что-то. Заводчик, а не только не интересуется своим делом, но видимо чувствует к нему какое-то отвращение. В разговоре со мною он несколько раз прямо выразился: ведь у них у всех здесь никаких других интересов нет, кроме вот этих мазутных и керосиновых.
— Да, сказал я, живут все одной жизнью, это именно.
— Задохнуться здесь можно. Кому дела нет ни до этой нефти, ни до этого керосина их — с ума может сойти...
И вдруг мне сказали, что он сам заводчик.
— Но позвольте, как же это так? Он вот что мне говорил.
— Да. Совершенно верно: грузин. Ведь все это здесь армяне, персюки, ну, русские, европейцы — немцы, шведы, французы. Грузин ни одного нет.
— Почему?
— Так. Говорят, что они не могут видеть этих мертвых окрестностей. Им горы, речки горные нужны. Без этого они жить не могут.
— Зачем же он тогда занимается этим делом?
— Да ведь этот завод не его. Это отцовский. Ну, отец и заставляет его сидеть тут. И к отцу-то завод попал случайно.
Мои друзья практики и дельцы нефтяного и керосинового дела отзывались об нем, как о человеке очень хорошем быть может, добром, но не заслуживающем по их мнению никакого внимания. Керосином и нефтью не интересуется — что ж в нем тогда? Но меня он заинтересовал. Одновременно с ним меня заинтересовал и другой еще — тоже молодой человек и тоже как-то странно высказавшийся о деле, которым все дышат и живут. И тоже и этот меня удивил. Оказалось, что он химик и управляет заводом. Черт знает что такое!
— И этот грузин? спросил я.
— Нет, этот армянин.
— Чьим же он заводом управляет?
— А вот этого, вашего приятеля. Два сапога — пара.
Понятно интерес мой еще более возрос от этого. Надо их наблюдать. Исключение какое-то из всех. Вскоре как-то они оба начали меня звать к себе.
Вот вы ездите по заводам, в этот вонючий город, в эти вонючие Балаханы — приезжайте как-нибудь к нам.
— Очень благодарен. Непременно, конечно буду, отвечал я.
— Да нет, вы ночью к нам приезжайте.
— Ночью? удивился я.
— Да. Мы возьмем баркас железный и поедем по морю. Зажжем огни морские. Что это за картина! Ах! какая это очаровательная дивная картина.
— А это не далеко разве от вас — морские огни то где зажигают?
— У нас. Это наши владения и есть.
Я посмотрел на них: уж не от огней ли этих они такие?
— Когда тихая погода... луна взойдет над морем... Эта даль бесконечная... Знаете, иной раз, когда скучно бывает, так иногда... Что ж все этот клуб да клуб, сидят в карты играют... А тут сядешь на балкон — я на нижнем, он на верхнем — мы ведь в одном доме с ним живем— начнешь смотреть в эту беспредельную даль, засмотришься, да так и не заметишь, как утро наступит, рассветать начнет.
— На завод-то и не хочется уж идти?
— Бог с ним совсем, с заводом... Вы никогда не видали морских огней?
— Да помилуйте, где же это я мог видеть.
— Да, это действительно только у нас у одних и есть... И знаете, вот смеются, разумеется, им все смешно, но я понимаю огнепоклонников, обожание ими огня... Это какие-то чары и под влиянием их вы так настраиваетесь, вы себе объяснить не можете, растолковывал мне молодой человек.
— В чем же оно выражается? спросил я, чтобы только что-нибудь сказать.
— А вот, например, в это время человек уж ни на что дурное — ни на какую злобу, ненависть, зависть — ни на что это он не способен уж бывает. Чище он делается. Точно...
Он запнулся, остановился и не договорил.
— То есть что: точно? спросил я.
— Точно он огнем этим — смешно, конечно, это — точно он очищается им... Не надо понимать это так грубо, как понимают у нас, что огонь очищает. Но он производит впечатление очищающее...

Дня через три после этого разговора, когда тоже не было норда, и погода стояла совершенно тихая, я собрался к ним поехать вечером. Сказал об этом кому-то, тот — другому, третьему и со мной назвалось ехать человек пятнадцать.
— Мы сейчас дадим знать туда, говорили мои приятели: — чтобы они там все приготовили, они так рады будут, когда мы приедем. Ведь они славные ребята, вот только не деловые...
Прелесть одинокой моей беседы с этими новыми бакинскими огнепоклонниками для меня пропала таким образом. Выходил обыкновенный пикник с очень, конечно, оригинальной картиной морских огней — горящего моря. Но делать на этот раз было уж нечего. Сейчас послали кого-то доставить железный баркас, на котором можно бы было ездить по пламени, по горящим водам, послали известить других знакомых. И непременно, чтобы с дамами приезжали — с женами, с сестрами: с дамами, знаете, веселее.
Как стемнело, и пора было ехать, народу набралось столько, что всем и места не оказалось на баркасе, пришлось многим ехать в экипажах.
— Мы, знаете, что, сказал мне молодой человек, владелец огней: — мы с вами лучше туда не на баркасе поедем, а в коляске.
— А что? спросил я.
— Да так... все покойнее... Море... вдруг оно может сделаться бурным, поднимется ветер. Как-то я не могу привыкнуть к мысли умереть в воде. Бог знает, что там, в ней.
Я улыбнулся.
— Нет, серьезно.
— Да ведь вода тоже очищает. Она тоже ведь чистый элемент.
— Да, но все-таки...
— Так, чтобы, например, как бы скорей согласились умереть: от воды или от огня? спросил я.
— Конечно, от огня, горячо сказал он
. — Лучше сгорать, чем утонуть?
— Разумеется...
Дорога (я поехал с ним в коляске) идет над самым обрывом к морю. Была уже осень, т. е. было уже совсем темно. Месяц только что выходил из-за моря, красный, раскаленный, слегка задернутый туманом.
— Дорога эта также очень хороша, т. е., она мне нравится, сказал мой спутник.
— Чем же, помилуйте — буераки, камни какие-то. Обрыв этот к морю ни чем не огорожен. Лошади чего-нибудь испугаются еще, и упадем туда с этакой высоты.
— Нет, так, вид на море отсюда очень хорош. Вы посмотрите-ка...
Мы были на страшной круче, на скале, над морем, которое было у нас под ногами почти и все это на высоте, по крайней мере, полуверсты.
— Ну, знаете, сказал я, здесь опаснее, чем на баркасе ехать. И все равно ведь в море свалишься.
— А нет, живо отвечал он. Я уж смотрел. Полосочка вон видите какая от обрыва до берега. Ведь это отсюда она кажется такая узенькая, а там, внизу она саженей в десять. Если упасть отсюда — упадешь все-таки на землю, на берег, а не в воду. Да, потом все равно, уж мертвый в воду упадешь,— разобьешься раньше...

Вдруг перед самыми нашими лошадьми кто-то вышел из-за камня и стал у дороги. Лошади немного было рванулись в сторону, к круче. Я приподнялся в коляске, заглядывая вперед.
— Ничего, это таможенный патруль, сказал меланхолически спокойно мой спутник.
— Вправо, по скату гор, расположены, сейчас же, за грудой камней, кладбища, которые я каждый день видел с террасы из садика. Солдат пропустил нас молча и пошел опять сесть за какой-то камень. Но вот кручь кончилась, дорога пошла книзу извилинами по буеракам, ухабам. Впереди, вдали показались огни.
— Это где? спросил я.
— У Тагиева на заводе.
— А ваш скоро?
— Вот сейчас за этим. Ну ведь завод вы не станете, конечно, осматривать — что в нем интересного? Как нефть тартают — тоже нечего смотреть.
— Это уж я все видел.

Мы выехали на какую-то поляну. Впереди дом. Направо постройки, вышки. В темноте все это кажется грандиознее, выше, больше. По поляне ходили какие-то люди. Коляска наша остановилась и мы вышли.
— Ну, вот и они приехали, говорил мой спутник, — мы шли на встречу группе людей. — Ни сколько на баркасе не скорей. Мы сделали несколько шагов навстречу к этим впотьмах черных совершенно фигурам, и я увидел, что мы опять стоим над самой кручью к морю.
— Когда месяц, как следует взойдет, ах, какой отсюда вид! Но вон оттуда, из дома, с верхнего балкона еще лучше, говорил мой приятель.
У дома, между тем, перед самым его фасадом, обращенным к морю, накрывали на стол и устанавливали его закусками, бутылками с кахетинским.
— Ну, как же, спрашивал всех хозяин, сперва поужинаем, а потом поедем огни зажигать, или теперь, пока готовят ужин?
— Теперь, сейчас, конечно. Зажжем огни, они и будут все время гореть, отвечали ему. Баркас набрался битком полный.
— Этого ведь нигде не увидите. Это ведь только здесь, все уверяли меня.

Баркас отошел от берега сажень полтораста и взял несколько вправо.
— Ну, вот сейчас и газы, всматриваясь в воду, говорили опытные, уж бывалые гости. Вот пузыри-то видите — это и есть пары, газы, которые выходят из земли — она ведь вся под водой насыщена нефтью. При ханах здесь ведь только и добывали нефть, да вот в Сураханах еще, где огнепоклонники-то жили. Во это все место были колодцы нефтяные, а теперь их залило море. Тут ведь прежде берег был. Вон видите эти полуразрушенные вышки у берега, эти еще недавно стояли на берегу. Это первые вышки, которые были построены в Баку.
На носу баркаса стоял человек с пучком пакли, смоченной керосином, в руках, кто-то зажигал спичку. Вдруг пакля вспыхнула и, когда ее бросили вводу — моментально вокруг баркаса вспыхнуло и море. Это до того поразительно, неожиданно и как-то и удивительно, и странно, что первое время невольно все оглядываешься: — так ли это и всегда бывает, не особенно ли уж, как это теперь случилось?..
— Вы смотрите-ка, смотрите в воду — точно ведь вода горит. Неправда ли, удивительный обман, говорили вокруг меня.
Пузыри, такого же цвета, как вода, поднимались — теперь при освещении это отлично было видно — со дна и там где они вырывались на поверхность воды, она точно кипела, таки пузырилась, как в самоваре. Пожирая эти пузыри, огонь носился вокруг нас по морю, налетал на баркас, мы со всех сторон на некоторое время были в огне, потом легкий, едва ощущаемый ветерок отгонял его и он несся дальше, чтобы потом сейчас же опять налететь на нас и охватить нас со всех сторон. Мы стояли на самом удобном месте, как раз в самой середине той местности, где больше всего выходит из-под воды газов.
— Хорошо? подходя ко мне, спросил мой приятель. Лицо восторженное. Глаза горят.
— Очень хорошо, отвечал я.
— Но тут огонь близко... очень резко... Нельзя глядя на него, (на огонь) думать... а если вон оттуда... с берегу... сесть там и смотреть на него, что можно передумать!.. сказал он.

Мы возвратились на берег, съели обильный ужин, запили его кахетинским и кажется уж перед самым рассветом, тронулись в обратный путь.
— А мы с вами поедемте-ка лучше опять в коляске, сказал мой приятель. Я ведь тоже в город — у меня и там квартира.
— А вы? сказал я другому молодому человеку, управляющему заводом.
— Я тут останусь. Сяду вон там, на балкончике, велю туда подать бутылку кахетинского и так и досижу с ней до свету.
Начинался ветерок. Огонь на море то задувало, то он опять разгорался с новой силой, и носился из стороны в сторону.
— Вы вот смотрите, когда он набежит на эту светлую полосу от месяца, говорили они оба, — и хозяин, и другой молодой человек, заведующий заводом: — Огонь на серебре!.. Удивительно это хорошо?
— Да, хорошо, соглашался с ними и я.
— Нет, вам не нравится, кажется. Вы как-то равнодушно относитесь к огню. На вас он не производит того... впечатления... Или это первый раз — оттого, говорил мне дорогой мой приятель.

Я посмотрел на него сбоку: что ж это, тоже что ль огнепоклонник?..

- В декабре 1872 года были проведены торги казенных нефтяных участков, для передачи их в частные руки. Все участки были разделены на группы (площадью по 10 десятин) и пронумерованы. На Биби-Эйбате было всего 2 группы, XIX и XX, на которых было 25 нефтяных колодцев. XIX группу приобрели совместно Тагиев и Саркисов, ХХ группу - Джакели и Зубалов (Зубалашвили).
Будучи родственниками (двоюродная сестра Константина Яковлевича Зубалова, Елена Георгиевна Зубалова была мамой Степана и Иосифа Джакели. К тому же Степан Джакели и Константин Зубалов были еще и в свойстве, т. е. женаты на сестрах Тумановых, Эмеренции и Елизавете), они учредили товарищество "К. Зубалов и С. Джакели", построили керосиновый завод.
В 1880 году товарищество было преобразовано в нефтепромышленное и торговое товарищество "С. и И. Джакели и Ко" с основным капиталом 500 тыс. руб. Управлял товариществом, видимо, Степан Джакели.
Где то к 1885-86 гг. долги товарищества по векселям достигли 100 тысяч рублей. Чтобы избежать банкротства, векселя и имущество товарищества были заложены в банк - "Общество взаимного кредита" в Тифлисе. Членом совета этого общества до 1877 года был Степан Иванович Джакели.
От лица и по решению пайщиков, с принятием на себя долгов и обязательств по выплате дивидендов пайщикам, в аренду у "Общества взаимного кредита" ХХ группу взял Константин Яковлевич Зубалов. А управлять всем делом в Баку он поставил своего сына Степана. Все это - где то 1885-86 гг.
Так что заводчик в очерке, очень возможно, это Степан Зубалов.

- Дом, на балконе которого так любили сидеть молодые нефтепромышленники, глядя на море - это контора на промысле Зубалова, бывшая ХХ группа. А в советское время - 6-й промысел.