Аврутин Григорий (Гирш) Яковлевич Версия от 22:42, 16 ноября 2018; I am (обсуждение | вклад) (→Аврутин Григорий (Гирш) Яковлевич - химик)
Аврутин Григорий (Гирш) Яковлевич - химик[править]
1885 - 1962
Родился в колонии Бобровый Кут[1] Херсонской губернии и уезда, год рождения ~~ 9.01.1885
Историю жизни Григория Яковлевича описал его внук Марк в своей повести «Седер на Искровской»[2], и мы мало что можем добавить к этому, кроме найденных нами документов.
- В своем родном местечке дед окончил без особых успехов хедер, начальную религиозную школу. Отец его, мой прадед, умер рано, семья нищенствовала, и даже бар-мицву деду справляли какие-то родственники. Бог знает, кому из них пришла в голову мысль отдать невысокого, щуплого мальчишку в подручные к сельскому кузнецу: бог знает, почему кузнец взялся учить этого доходягу нелегкому своему ремеслу. Наверное, и на кузнеца деньги с неба не сыпались, село было бедным и выбирать подмастерьев было почти не из кого. Брал, что подворачивалось; подвернулся тощий жиденок, ну и ладно - загнется, так и Христос не заплачет.
Однако звезды на дедовом небосклоне располагались как надо. И то, что в хедере учился без блеска, тоже оказалось на руку: ну схватывал бы на лету куски из Танаха, ну восхитил бы с десяток сутулых талмудистов и воспитали бы они его таким, какими были сами - получахоточным, с отрешенным взглядом нежильца. А так физический труд, грубая пища в доме хохла-кузнеца (сало дед трескал за милую душу до самой смерти) сотворили чудо. И хоть росту прибавилось немного, но широченные плечи, но сильные руки! И это так выделяло его среди сверстников, местечковой затхлостью обреченных на физическую немощь, что жизнь представлялась ему самому не иначе как чередой решений и действий всему вопреки, решений и действий – всему наперекор.
Из такого материала извечно близорукая российская власть пачками производила своих могильщиков, но бредни о всеобщем равенстве деда никогда не увлекали. Не чувствовал он, полуграмотный крепыш, себе равными ни соплеменников своих, задавленных двумя тысячелетиями гонений и погромов, ни крестьян-соседей, готовых удавиться за копейку и удавить за рубль.
Был он, Герш Аврутин, и был мир. Немилосердный, грубо, Богом ли, дьяволом ли сработанный, но мир, которому надо было доказать, что Герш Аврутин - есть! И извольте считаться!
Скопив немного денег, он в 18 лет уехал в Херсон. Там, изредка подрабатывая грузчиком в гавани, изредка нанимая репетиторов, за три года сдал экстерном полный курс классической гимназии. И не просто сдал, а получил золотую медаль.
Непостижимо! Латынь, греческий, французский, немецкий; только языков - четыре! А ведь для него тогда и русский-то был почти иностранным!
...Есть два великих романа: «Красное и черное» и «Мартин Иден». Оба о людях, к которым мир был враждебен изначально. Жюльен Сорель ввинчивался, вкручивался в этот мир. Мартин Иден - вламывался. Оба закончили крахом. Но каким величественным крахом, какие изумительные страницы им посвящены! И когда читаю, как неграмотный моряк за каких-нибудь три-четыре года сделал себя ярким писателем и философом, вспоминаю деда.
Можно ли сказать, что его жизнь закончилась крахом? Внешне все так. Дважды был взбесившимся быдлом разорен и начинал с нуля. Над его аналитическими записками об использовании дикорастущего граната, покрывавшего невысокие склоны гор, в Госплане Азербайджана смеялись (подруга матери, работавшая в том самом Госплане, сказала ей как-то: «Попроси отца не посылать нам больше эти записки, над ними все смеются»).
Умирая, мечтал, как о райском блаженстве, о возможности принять ванну. Ни в ком из детей своих не видел проблесков собственных громадных способностей, собственной бешеной витальности. Все это смотрится крахом. Но сам он вовсе не выглядел потерпевшим поражение...
После получения золотой гимназической медали дед недолго размышлял: а что дальше? Пробиваться в российские университеты с их процентной нормой для евреев значило вкручиваться в мир, а дед хотел вломиться. Потому уговорил дальнего богатого родственника одолжить ему немного денег, выправил заграничный паспорт и махнул в Рим. Почему в Рим? А потому, что Италия в начале прошлого века развивалась стремительнее и интереснее всех прочих в Европе. Те самые итальянцы, которых воспринимали не иначе как теноров, художников, карбонариев и романтических любовников, оказались вдруг пре- красными математиками, физиками, инженерами; людьми едкого, практичного ума и редкостного трудолюбия. Им не надо было, подобно французам, всегда быть блестящими, дабы соответствовать своей блестящей истории, или подобно немцам всегда быть глубокомысленными, дабы соответствовать великому духовному наследию. Итальянцам просто нужен был успех. Во всем. Равно как и деду.
В Римском университете работала хорошая школа пищевой химии, и дед отправился именно туда. Видимо, после голодного детства и грубых харчей кузнеца само сочетание «пищевая химия» казалось пропуском в другую жизнь, тараном, который пробьет стены отгородившегося большого и кипучего мира, любящего вкусно поесть и увлекавшегося консервированием.
Герш Аврутин записался на первый курс Римского университета в 1906 году. Одолженные деньги быстро таяли, но ему ли было унывать! Через полгода он уже знал итальянский настолько, что начал давать уроки приезжающим из России и Германии студентам и стажерам. А еще подрабатывал гидом. А еще, сделавшись страстным меломаном, посещал оперные театры. Дневным поездом в Венецию или в Неаполь, или в Милан, три часа наслаждения любимыми Верди, Россини, Леонкавалло; потом ночным поездом обратно в Рим - и опять библиотека, лаборатории, репетиторство. Брешь в стене мира увеличивалась: полный курс университета - за три года, магистерская диссертация - за полгода, докторская - за полтора. И вот через пять лет - красивый диплом в виде свитка плотнейшей гербовой бумаги, а на бумаге затейливой каллиграфией, да на латыни: доктор химии Григорий Аврутин (долой Герша; Гершем он уехал из России - и не для того, чтобы Гершем оставаться!).
Зачем же он вернулся? Два университета Италии предлагали ему позиции на химических факультетах, в том числе, и родной. Римский. А ведь он любил Рим! Как часто я заставал его листающим тяжеленный альбом с видами Рима, и понятно было, что, вглядываясь в ему только приметные детали, он опять гулял по этой набережной Тибра, по этой площади, в этом проулке. И вернуться, чтобы закончить жизнь на Искровской[3], в нелепой, огромной, бивачного вида квартире, в которой не то, что ванной или туалета - кухни толковой не было! А ведь в Италии лет через десять он наверняка бы стал постоянным профессором, европейски известным ученым. И что там пищевая химия! Он мог бы заняться органической и поучаствовать в воцарении полимерных материалов; он мог бы заняться радиоактивными веществами и - кто знает? - работать с легендарным Энрико Ферми, сначала в Италии, потом в Штатах... Но что толку в этих «бы»! - он вернулся в Россию, и причиной тому были два человека.
Моя бабушка... Она была, бесспорно, красива чеканной, библейской красотой и появилась в жизни деда вполне закономерно, в соответствии с тем, что любое воспарение, любой полет, какими бы свободными они ни были, незаметно глазу, неподвластно анализу и не тревожно для интуиции порождают путы, сводящие всю эту свободу на нет. Счастье, когда есть ясный выбор «или - или»: молодость и Гретхен в обмен на сущий пустячок - в загробной жизни будешь рабом Сатаны… или не соглашайся, друг Фауст, дряхлей дальше и умри, понимая, что не жил...
А если никаких «или - или», а, скажем, так: конечно, Гершеле, дорогой мой родственник, наслышан о твоих успехах, горжусь тобой; конечно, деньги в долг дам... а, кстати, познакомься, моя дочь Голда. Как чувствовал, когда давал ей имя Голда - золотая, - посмотри, какая выросла красавица, золотце мое. услада моего сердца. И мимолетный вежливый кивок, мимолетный взгляд больших, чуть сонных глаз... а Герш чуть зубами не скрежещет от нетерпения, спасибо за деньги, но отпусти же поскорее, старый болтун, какое мне дело до услады твоего сердца, когда мое собственное шарахает в грудь, как сбивающий окалину молот: «В Италию, в Рим! В Италию, в Рим!» И невдомек, что в комнате есть еще одно, третье сердце, а оно так сжалось при виде этих широких плеч, этой тяжелой кисти, радостно и намертво вцепившейся в пачку банкнот, сулящих через две-три недели Колизей, Тибр, свободу. И невдомек, что в самой глубине вроде бы едва скользнувших по нему чуть сонных глаз была мысль: «Мой!» И через год пришло письмецо: дорогой родственник, твой похвальный пример так увлек усладу моего сердца, что она тоже решила изучать химию, и тоже в Римском университете. Ты уж встреть Голдочку, помоги ей с обустройством, а я тебе прощу треть долга.
И вот между лабораториями и репетиторством, библиотекой и бельканто урывается часок, а потом и другой - и красивые, чуть сонные глаза начинают странно волновать, и внушать, что кроме сумасшедшего крещендо вечного штурма есть еще и тихая музыка покоя, и случайная фраза вдруг начинает значить больше мудрости толстенных томов, потому что завораживает то, как она сказана. Как дрогнул голос, взмахнули ресницы, завибрировал застывший воздух в маленькой комнатке... Завибрировал и опять застыл, тихонько посмеиваясь над суматохой Вечного города...
А еще был маленький вертлявый бесенок, то ли грек итальянского происхождения, то ли итальянец - греческого. Разбогатев на поставках в Россию лимонной кислоты, он задумал наладить ее производство где-нибудь на юге империи, на каком-нибудь местном сырье. Ну, а где всего вольготнее такому вот предприимчивому греко-итальянцу? Разумеется, в Одессе. Он искал в Риме кого-нибудь, кто разработал бы технологию. Быстро нашел деда. Тот разработал. Это, собственно, и стало сердцевиной его докторской диссертации, а греко-итальянец купил оптом и технологию, и деда со всеми его грандиозными планами.
Григорий Аврутин радостно и свободно парил навстречу своей грядущей несвободе, но выговорил себе еще год. За этот год Голда, фактически уже жена, настойчиво убеждавшая, что жить надо в России, станет с его помощью бакалавром, а сам он... Сам он, умудрившись во время работы еще и сдавать курсы на философском факультете, решил часть полученных за технологию денег потратить на изучение философии в Сорбонне. Зачем ему нужна была философия, могу только гадать.
То ли он закрывал счета по своим прежним детским обидам - ведь в религиозной школе его считали посредственностью.
То ли почитаемый им Бенедикт Спиноза (а именно ему была посвящена магистерская диссертация в Сорбонне) своей судьбой прочерчивал пунктиры его собственной судьбы: мальчик Барух из небогатой еврейской семьи стал Бенедиктом и выдающимся философом.
То ли какими-то проблесками интуиции дед прозревал свое будущее «вавилонское пленение» и хотел напоследок насладиться свободой в самом свободолюбивом университете Европы...
Как бы то ни было, летом 1912 года доктор химии, магистр философии Григорий Яковлевич Аврутин с женой своей Голдой, ныне Ольгой Соломоновной, приехал в Одессу. Там через год родилась моя мать. И был сделан первый шаг к тому, чтобы потом появились на свет моя сестра и я, наши дети, их будущие дети...
И был сделан Григорием Аврутиным тот последний шаг, после которого мир, уже почти его впустивший, с грохотом отгородился тяжеленными воротами.
И не помогли монетки, брошенные перед отъездом во все римские фонтаны, и замаячила впереди никакими волнами интуиции не прочувствованная Искровская...
- Жена – Ольга Соломоновна (Голда Миценмахер)
- Дочь – Аврутина Матильда Григорьевна (февраль1913 - июль 2001); муж - Берколайко Зиновий Маркович (май 1911- июль 1983); дочь – Наталья Зиновьевна Берколайко; сын – Марк Зиновьевич Берколайко
- Дочь - Аврутина Элишева (Шева) Григорьевна (январь 1915 – 1985); муж -Михайлов Николай; второй муж - Рябинкин Николай Симонович
- Сын - Соломон Григорьевич Аврутин (- 1960); жена - Анна (Нана) Марковна Карасик; сын - Марк Соломонович (1946)
У Григория Яковлевича в Одессе была сестра Софья Кесслер с сыном Ирмой Яковлевичем Кесслер, его женой – Ритой, сыном Флором и падчерицей Полиной.
Статьи и ссылки:[править]
Новые доктора в химии[править]
Римский университет сообщает, что в Химическом институте, возглавляемом прославленным сенатором Патерно, выпускники получили степень в чистой химии:
Nuovi dottori in chimica. - La R. Università di Roma informache nell'Istituto chimico diretto dall'illustre senatore Paternó, sono terminati gli esami di laurea in chimica pura. Hanno conseguita la laurea i sigg. Avrutin Ghersch, Barbera Giuseppo, Bellavite Gaetano, Bini Leda, De Dominicis Alberto, Fucolli Nello, Lazzaro Ugo, Leonardi Giorgio, Mancini Gaetano, Masi Cesare, Merini Crispino, Mizzenmacher Golda, Mortini Carlo, Patormesi Zenocrate, Ratto Filippo, Trifiletti Giuseppe.
Работа Гирша Аврутина[править]
Bargellini G, Avrutin G. Sopra alcuni derivati dell'ossidrochinone. Gazz Chim Ital 1910; 40: 342–347. - Дж.Баргелини,Г.Аврутин - О некоторых производных гидрооксихинона
Работа Ольги Миценмахер-Аврутин[править]
Sull' importanza dell'ac. a-ossiisobutirrico nella formazione dell'ac. urico dalla colesterina per mezzo del fegato di vitella. Nota di F. TRAETTA-MOSCA e GOLDA MIZZENMACHER - Gazzetta chimica Italiana, v.40 pt.2 1910, 378—388 [4]
- ↑ Бобровый Кут (укр. Бобровий Кут) — село в Великоалександровском районе Херсонской области Украины. В 12 км от железнодорожной станции Калининдорф. Основано в 1807 г. на частные средства и заселено выходцами из Могилевской губернии. В 1810 г. население составляло 86 семей, в 1815 г. — 165 семей (414 мужчин, 327 женщин). В 1849 г. поселение насчитывало 1184 человек, в 1897 г. — 1248, а в 1926 г. более 2 тыс. человек. Во время нацистской оккупации Бобровый Кут был совершенно разрушен немцами; почти все жители погибли. Подробно историю этого поселения можно прочитать в книге В.Н. Никитина "Евреи земледельцы" Историческое, законодательное, административное и бытовое положение колоний, со времени их возникновения до наших дней. 1807-1887
- ↑ Полностью повесть читайте здесь
- ↑ Одноэтажный дом на Искровской №82
© При использовании материалов данной статьи ссылка на сайт "НАШ БАКУ"(www.ourbaku.com) ОБЯЗАТЕЛЬНА!
